"Дзиро Асада. Путеец " - читать интересную книгу автора

в полутемной кухоньке. - Дяденька, расскажите еще что-нибудь.
Все же этот пустоголовый настоятель, невольно подумал Отомацу, мог
заранее позвонить и сообщить мне... Не исключено, впрочем, что он просто
хотел как лучше... Да и то сказать, не приди ко мне эта девочка, я
непременно напился бы еще до полудня и, завалившись спать, проснулся бы
только к вечернему рейсу. А может, и Сэндзи его подговорил...
В Хоромаи разыгралась страшная метель, невозможно было отличить день от
ночи, все терялось в густой снежной мгле. Старое здание вокзала скрылось под
белым покрывалом, не пропускавшим ни звука, ни света.
Девочка оказалась благодарной слушательницей и с восторгом внимала
рассказам старого начальника станции о прежних временах. Отомацу иногда
вдруг спохватывался: "Не слишком ли я..." - однако, не в силах остановиться,
выкладывал все, что накопилось в нем за полвека, жаловался на неудачи,
хвастался успехами.
Все эти воспоминания осели на дне его души, прятавшейся под ветхой
формой железнодорожника, и хранились там вместе с запахом жирного
паровозного дыма и шероховатостью зажатого в руке куска угля. С каждым новым
рассказом на сердце у него становилось все легче и легче.
Период подъема, связанный с военными заказами. Авария в шахте и горы
трупов на вокзале. Беспорядки среди шахтеров, для усмирения которых на
станцию прибыли особые полицейские подразделея. И - словно гаснущие огни -
оставляемые одна за другой шахты.
Когда девочка спросила, какое воспоминание он считает самым тяжелым,
Отомацу не стал рассказывать ей о смерти дочери. Это было его частное дело.
Несомненно, для человека по имени Сато Отомацу самым тяжелым испытанием в
жизни была смерть дочери, а вслед за тем - смерть жены.
Но путейцу Отомацу, пожалуй, тяжелее всего было вспоминать о том, как
каждый год он провожал местных ребятишек в город. Они обычно уезжали туда
большими группами по найму какой-нибудь фирмы. - Эти детишки были
двумя-тремя годами младше тебя. Ну и ревели же они! А мне нельзя было
плакать. Я заставлял себя улыбаться, похлопывал каждого по плечу,
подбадривал: "А ну, гляди веселей!" А у самого просто сердце разрывалось!
Потом я долго - уже и поезд скрывался из виду - стоял на краю платформы и
отдавал им честь. До тех пор, пока вдали не смолкал паровозный гудок.
Да, а Сэндзи был тогда машинистом. Поезд, с которым уезжали эти ребята,
гудел особенно долго.
Путеец не имеет права распускаться, как бы ему ни было плохо: ему
хочется плакать - а он свистит в свисток, ему хочется потрясать кулаками - а
он размахивает флажком, ему хочется завыть от горя - а он как ни в чем не
бывало кричит, подавая сигнал к отправлению. Такая уж у него работа. - Ох,
ну и заболтались же мы с тобой. Сейчас придет последний поезд. Погоди, вот
освобожусь и провожу тебя до храма. На-ка, накинь, а то простудишься.
Отомацу набросил на плечи девочки ватную куртку и прошел в контору.
Надев пальто и затянув под подбородком ремешок фуражки, он взял фонарь и
вышел на вокзальную платформу. Стенные часы пробили семь.
Торопливо счистив с платформы снег, Отомацу стал в самом ее начале.
Скоро в тоннеле показался круг света. Затем снежную завесу раздвинул могучий
снегоуборщик ВВ-15.
Снегоуборщик на полном ходу приближался к станции, таща за собой пустой
тепловоз и извергая клубы снежной пыли. Глядя на него, Отомацу почувствовал