"Антонен Арто. Ритуал Пейотля у индейцев племени тараумара " - читать интересную книгу автора

непроницаемо. Но по мере того как он приходил в себя, я все больше ощущал
излучаемое им необычное волнение. Два или три раза он перемещался с места на
место. И каждый раз его глаза, ставшие уже почти неподвижными, как бы
оглядывались, чтобы выделить какую-то точку рядом с собой, словно желая
защитить сознание от того, что может угрожать. Я также понял, что он мог
опасаться проявления, вследствие какой-либо небрежности, недостаточного
уважения к Богу. Кроме того, я осознал две вещи. Первая заключается в том,
что индеец тараумара не придает своему телу того значения, которое ему
придает наш брат европеец, и что у него совсем иное представление о нем.
Индеец как будто говорит: "Это тело - совсем не я". Когда он оборачивался,
чтобы сконцентрироваться на чем-то, складывалось впечатление, что его тело
само разглядывает и наблюдает. "Я - только тот, кем Сигури мне приказывает
быть, и там, где приказывает быть, а ты лжешь и не подчиняешься. Ты никогда
не чувствуешь, то, что я в действительности ощущаю, ты всегда даешь мне
противоположные ощущения. Ты не хочешь ничего из того, что я желаю. Большая
часть того, что ты предлагаешь мне, - Зло. Ты всегда было для меня временным
испытанием, бременем. В один прекрасный день, когда Сигури станет свободным,
я прикажу тебе убраться". При этих словах он разражается рыданиями: "Только
не нужно уходить совсем. Все же тебя создал Сигури, и сколько раз ты служило
мне прибежищем во время бури, "а ведь Сигури умер бы не будь у него меня."
Второй вещью, понятой мною во время этой молитвы (ибо серия перемещений
перед самим собой и рядом с собой, при которых я присутствовал и которые
заняли гораздо меньше времени, чем я о них рассказываю, была
импровизированной молитвой индейца, возникшей в результате упоминания имени
Сигури), вещью, поразившей меня, было то, что индеец, враг своего тела,
приносил в жертву Богу свое сознание, и управляла им в этом деле привычка
употреблять Пейотль. Излучаемые им эмоции одна за другой появлялись на его
лице, на котором, однако, было написано, что это, конечно не его эмоции. Он
не был охвачен ими (3), не отождествился с нашим представлением о личном
переживании - наши эмоции порождаются нами с молниеносной быстротой, как
только появляется объект, на который они направлены. Мы либо принимаем, либо
отвергаем, мысли, которые проносятся в наших головах. В день, когда наше "я"
и наше сознание оформятся, в непрекращающемся движении порождения
установится отчетливый ритм естественного выбора, требующего, чтобы на
поверхность сознания всплывали только наши собственные мысли, а все
остальные автоматически тонули. Нам нужно время, чтобы высечь свое лицо из
своих ощущений, но мешает изначальное представление о мире - тотем
неоспоримой грамматики, скандирующей термины один за другим. Когда
спрашиваешь наше "я", оно реагирует всегда одинаково: как будто кто-то, кто
знает, что именно он отвечает, а не другой. С индейцем было не так.
Европеец никогда не согласится с тем, что чувства, пронизавшие его
тело, волнение, потрясшее его, странная мысль, посетившая и захватившая его
своей красотой, ему не принадлежат, что чье-то тело уже перечувствовало и
пережило все это, а если согласится, то сочтет себя безумным, и все бы
испытывали искушение говорить о нем как о психически больном человеке.
Индеец-тараумара, напротив, всегда знает, какие из его мыслей, чувств,
поступков принадлежат ему самому, а какие - Другому. Разница между
психически нездоровым человеком и тараумара состоит в том, что сознание
последнего увеличилось в постоянной работе по внутреннему разделению и
перераспределению, в работе, которой руководит укрепляющий волю Пейотль.