"Солдаты Афганской войны." - читать интересную книгу автора (Бояркин Сергей)

В ТЕПЛОМ ЛЕСУ

Отъехав от Витебска несколько километров по дороге ведущей к военному аэродрому, колонна остановилась. По команде личный состав покинул машины и БМДшки. Уже без солдат техника поехала дальше, а мы пешей колонной вошли в лес, который тянулся невдалеке широкой полосой. За лесом, в двух километрах, находился военный аэродром. Но до аэродрома мы не дошли и разбили лагерь в самом лесу со странным названием «теплый»: в нем полк всегда останавливался, когда проводились учения. Тут на учениях я еще не был, но очень скоро понял, отчего лес назывался "теплым".

Мы быстро разожгли костры, поставили палатки. Одна палатка на целый взвод — около двадцати человек. Для утепления на пол накидали хвойных веток, но все равно холод выгонял всех из палатки к костру.

Постоянно греться у огня могли позволить себе только старослужащие. Они, развалившись и усевшись поближе к ласкающему теплом пламени, задирали воротники кверху и, покуривая, вели беседы, поворачивая к огню поочередно разные бока и посматривая, чтобы десантура не прогорела. А если все-таки возгорание случалось, то возгоревшийся, матерно бранясь, бил по тлеющему месту, выгоняя искры и веселя окружающих.

В это время молодые согревались физически: ломали деревья и таскали бревнышки и ветки для костра. Топоров у нас не было. На дерево, что посуше, карабкалось несколько молодых, и, расшатывая ствол, принуждали гнуться его к земле. За макушку цеплялась еще подмога, и, дружно поднатужившись:

— И-и, раз!.. И-и, раз!.. — дерево с треском повергали в снег. Оставалось при помощи дубин отломать большие ветки, а мелочь срубали саперными лопатками.

Самым слабым местом в зимнем обмундировании были кирзовые сапоги. Подтаявший снег проникал в сапоги через мелкие щели вдоль подошвы или сыпался через голенище. Портянки, промокнув, леденели. Просушить же портянку было делом не простым — все подступы к костру занимали суровые деды и, чтобы лишний раз их не раздражать своим присутствием, кто помоложе, старался держаться подальше. Если счастливчику удавалось пробраться к огню, то он, не мешкая, первым делом извлекал свои влажные портянки и водил ими по самому краю пламени, а из них валили клубы пара. Таким же образом сушились и сапоги, после чего их густо натирали черным кремом, чтобы они хоть ненадолго оставались водонепроницаемыми.

Ночами было особенно тяжко. Морозец крепчал, спрятаться от него негде. Весь дрожишь, руки и ноги коченеют, усталость валит в сон, а заснуть в такой холод невозможно. В голове одна мысль: "Как я еще не околел? Неужто дотяну до рассвета?" Осознавая всю безысходность положения, я в полубреду подгонял каждое идущее мгновение: "Скорей бы рассвет. Забыться бы до утра".

Так тянулись долгие ночные часы. И молодым и старослужащим одинаково нелегко приходилось переносить выпавшие на их долю испытания. И, главное, никто не знал, когда же кончится этот кошмар, эта пытка холодом — пребывание в «теплом» лесу.

Но, наконец, светало, и над деревьями всплывало солнце. Под его лучами холод отступал, все начинали суетиться — начинался новый день.

Одна была радость — поесть. Как только машина привозила походную кухню, сразу же начиналось всеобщее оживление. Повар наваливал кашу большим черпаком, а молодые, тесня друг друга, прорывались к нему, поднимая кверху свои котелки. Первые горячие котелки скорее несли изголодавшимся дедам, а после шли за своей порцией. Обычно под конец раздачи каши всем не хватало, и отпускная норма понижалась до самого донышка.

Подкрепившись, старослужащие устраивали перекур, а молодые приступали к чистке их и своих котелков. Если у деда сигареты кончались, то он окликивал первого же молодого:

— Воин, бля-я! Сигарету! — и тот с готовностью выдает строгому наставнику одну или несколько — сколько потребует. Было хуже, если в этот момент у молодого сигарет не было.

— Чо?! Даю тебе две минуты! — и скороговоркой добавлял. — Время пошло! Осталось одна минута!

Тут же мчишься добывать курево и, обычно заняв у товарища-однопризывника, скорее бежишь обратно к уже рассерженному двадцатилетнему "деду".