"Идиотам просьба не беспокоиться" - читать интересную книгу автора (Фишер Тибор)

А потом тебе скажут, что ты надрался

Утренний псих был на месте.

Гай подумал, что в плане концентрации полоумных на квадратный дюйм Брикстон безоговорочно держит первое место в мире. В свое время он поездил по миру: жил в больших городах, видел много печали, уродства и грязи, но по количеству клинических идиотов Брикстон был недосягаем. Жалко только, что ничего с этого не поимеешь. Впрочем, по здравом размышлении, некая выгода все же была: в силу врожденного тупоумия местные психопаты прямо сами напрашивались на тюрьму, в связи с чем клиентура у «Джонса и Кейты» росла, и, стало быть, Гай получал с них какие-то фунты.

Сегодняшний псих был черным и здоровенным. Просто огромным. Вот чем еще славен Брикстон, помимо количества недоумков: здешние недоумки отличаются особо крупной комплекцией.

Направляясь к автобусной остановке, Гай размышлял, что обычно его не особенно беспокоят типы со спущенными до колен штанами, которые пытаются скушать свою рубашку. Его смутили не столько действия этого необъятного негритоса, сколько его размеры. Ростом шесть футов три дюйма и не просто здоровый, а широченный; Гай и не думал, что на свете бывают такие огромные дядьки. Он всерьез опасался, что если этому пожирателю рубашек вдруг захочется чем-то запить свою трапезу, и он примет Гая за банку «Теннентса» и попробует его вскрыть, то Гай вряд ли сможет ему помешать. Если он что-то и сможет сделать, то лишь умереть с патетическим хрипом. С такой гориллой ему не справиться.

Почему-то они все снимают с себя одежду. Примерно неделю назад Гай видел в окно другого полуголого малахольного почти таких же громадных размеров. Он вообще любил смотреть в окно. Можно увидеть много чего интересного: драки, аварии, ограбления и разбой. Полуголый придурок привередливо перебирал содержимое мусорных урн и складировал отобранный хлам в салоне соседской машины; потом он и сам забрался в машину и мирно уселся посреди своей пинакотеки.

Обычно все происходит так: смотришь в окно – звонишь в полицию. Работать солиситором и обращаться за помощью к стражам порядка – это, наверное, несколько странно. Это вообще неестественно. А конкретно в тот раз Гай вызывал полицию с особенной неохотой. Потому что искренне ненавидел соседей вообще и владельца машины в частности.

То ли из-за работы, то ли из-за того, что Гай жил в Брикстоне, он стал замечать, что ему катастрофически недостает теплых, светлых эмоций. Он смотрел на соседей, и его раздражало, как они ходят. Он ненавидел Брикстон, он ненавидел соседей, он ненавидел своих клиентов и, если по правде, себя самого он тоже не слишком любил.

И хотя ему очень хотелось, чтобы тот малахольный как можно больше нагадил в машине соседа – чтобы ущерб исчислялся хотя бы трехзначной цифрой, – он все-таки позвонил в полицию, потому что рядом стояла машина той симпатичной медсестры. Сегодня она работала во вторую смену, но лучше перестраховаться. С этими психами никогда не знаешь, что стукнет им в голову. Если этот мусорный эстет решит расширить свою экспозицию с привлечением соседней машины, Гай не сможет ему помешать. В смысле, своими силами. Тем более что обычно полиция приезжает не раньше, чем через полчаса (до ближайшего участка отсюда десять минут пешком), так что имеет смысл вызывать их заранее.

На вызов приехали двое: щупленький парень (пять футов семь дюймов с натяжкой) и худосочная девица (пять футов шесть дюймов), плоская, как доска. Гай прикинул, что если они объединят усилия, то у них, может быть, получится выкрутить этому психу руку. Да и то не факт. Выбора у них не было, и они попытались его урезонить. Пока они дружелюбно его уговаривали, Гай успел выпить чаю и позвонить еще в одно место. Однако мусорный эстет не желал выходить из машины. Вместо этого он принялся раздеваться. Гай видел, как парень вызвал по рации подкрепление. Четверо дюжих полицейских извлекли нарушителя из машины, а первоначальная пара «блюстителей» собрала разбросанную одежду.

В автобусе, на одну остановку ближе к пекхэмскому полицейскому участку, Гай наблюдал за тем, как какой-то в ломину пьяный мужик пытается купить билет; Гай еще не опаздывал, но пьяный минуты четыре рылся в карманах в поисках денег, задерживая всех остальных пассажиров, и в конце концов парень, который стоял в очереди за ним, вызвался заплатить за него.

Гай даже не сомневался, что этого алкаша небеса ниспослали конкретно ему, дабы поездка в Пекхэм стала совсем уже гадостной, но пьяный решил привязаться к женщине-негритянке, которая сидела впереди. Он наклонился к ней с доверительным видом, свойственным многим пьяным (хотя при этом они орут во весь голос), и щедро обдал ее перегаром. Женщина сразу застыла, пытаясь прибегнуть к защитной технике «меня тут нет, и тебя тут нет, и я в упор тебя не вижу», но пьяный не понял намека. У Гая было стойкое подозрение, что и в трезвом-то виде этот мужик был не самым приятным из собеседников.

– Но я вовсе НЕ СОБИРАЮСЬ тебя загружать СВОИМИ ПРОБЛЕМАМИ, – провозгласил пьяный с чувством и выражением, которым мог бы гордиться даже телеведущий.

Гай запустил руку в карман пальто и проверил, на месте ли нож. Разумеется, он знал закон о хранении и ношении наступательного оружия и тем не менее начал носить с собой выкидной нож. И вовсе не для того, чтобы отбиваться от грабителей. Если кому-то понадобятся его деньги – пусть забирают. Он не собирается рисковать здоровьем ради нескольких фунтов. Нет. Его беспокоило, что кто-то из местных психов может принять его за ходячую банку с пивом.

Двадцать минут – это самое длинное время, которое было у Гая, когда он прошел по улице у себя в районе и не встретил ни одного психопата. (Как раз столько, чтобы дойти до метро, где психов существенно меньше, хотя обязательный минимум – один на станцию – неизменно присутствует.)

Самое короткое время – тридцать секунд. Однажды утром Гай вышел купить газету. Он как раз приступил к самой тягостной части – а именно, он расплачивался с киоскером, – и тут кто-то толкнул его в спину. Толкнул вполне определенно и грубо, то есть явно нарочно. Гай обернулся и увидел тощего черномазого подростка в футболке с обрезанными рукавами и арабским платком на голове.

– Надо быть осторожнее, – сказал он Гаю.

Гай еще толком и не проснулся, но он уже понял, что сейчас-то все и случится. Он видел, что все собравшиеся у киоска смотрят на них с настойчивым интересом в предвкушении кровопролития. Его изобьет представитель этнического и культурного меньшинства. Замечательно.

Пару минут они вяло пихали друг друга. Гай честно пытался вогнать себя в состояние кипучей ярости. А потом этот парень в арабском платке отошел, не сказав ни слова, перешел на ту сторону улицы и вошел в овощную лавку – должно быть, в поисках кого бы еще попихать. Минуты четыре спустя, когда Гай проснулся уже окончательно, как следует взбеленился и был готов к бою, он ворвался в овощную лавку, но черномазый «араб» исчез. После этого случая он решил никогда не выходить на улицу безоружным. Если ему придется пустить нож в дело, он скажет, что нашел эту штуку на улице и как раз собирался отнести ее в бюро находок, как вдруг… Гай не видел причины, почему роль единственного честного человека во всем Соединенном Королевстве должна доставаться ему.

Когда Гай выходил из автобуса, в него плюнул какой-то старик-негритос. Комок слюны пролетел буквально в паре дюймов от Гаевой груди. Потом старик улыбнулся Гаю. Если бы плевок попал по назначению, Гаю пришлось бы что-нибудь предпринимать, а раз все обошлось, то не стоит и напрягаться. Если останавливаться всякий раз, когда тебя оскорбляют или в тебя плюются, то ты никогда не дойдешь до места, куда тебе надо попасть.

Гай вошел в приемную полицейского отделения. Подождал, пока дежурный констебль соблаговолит обратить на него внимание. На улицах, в суде, в газетах стражи порядка ведут себя очень любезно и вежливо, но тут была их территория.

– Помощник солиситора, – коротко представился Гай, когда дежурный решил, что он уже достаточно «промариновал» очередного посетителя. – По делу Скотта.

С большинством их клиентов все было ясно. Как правило, все укладывалось в известную схему: украл – выпил – сел. Но нужно, чтобы между выпил и сел прошло хотя бы несколько месяцев. Тогда еще имеет смысл воровать. Гая давно подмывало спросить у Скоттов, зачем они это делают, если их все равно каждый раз ловят на месте. Это были уже постоянные их клиенты. Они знали Гая по имени и даже стали просить, чтобы им назначали именно его.

И что самое примечательное, сколько раз Скотты уже попадались – а они попадались всегда, – но при этом они каждый раз заявляли, что ничего такого они не делали. Наверное, Гай еще и поэтому не задавал им свой сакраментальный вопрос, зачем им вообще это надо.

В наше печальное время, когда семейные узы либо с легкостью рвутся, либо не существуют вообще, папа и сын Скотты являли собой трогательный пример редкого единодушия отцов и детей. Скотт-старший и Скотт-младший были вообще личностями нетривиальными. Уличное ограбление – это занятие, которое требует определенной физической подготовки. Обычно к нему тяготеют неудавшиеся спортсмены, которым не удалось проявить себя в большом спорте, но которые рады возможности применить свою подготовку на практике.

Скотт-младший совершенно не подходил для этой работы. Он был таким толстым, что – натурально – подрагивал и колыхался при каждом шаге, как ходячая водяная кровать (он слишком поздно родился, а то бы точно блистал в каком-нибудь шоу уродов). Было никак невозможно представить такую тушу в роли проворного уличного грабителя. И вот тут в дело вступал папаша – в роли шофера.

Впервые Гай познакомился с папой и сыном Скоттами именно здесь, в пекхэмском полицейском участке, после одной из их первых (если вообще не самой первой) грабительских вылазок. Никаких обвинений не выдвигали, потому что Скотт-младший попытался выхватить сумку у дамы, которая оказалась его бывшей учительницей-физручкой (очевидно, он не узнал ее со спины, иначе он бы наверняка вспомнил ее занятия по дзюдо). Однако физручка его узнала, и мало того, что обложила его по матушке и не выпустила сумку из рук, она еще швырнула своего бывшего ученика на асфальт и со словами: «Это не школа, сынок», – принялась методично, со знанием дела избивать его ногами. Папа Скотт полез заступаться за отпрыска, в результате чего лег на асфальт рядом с ним.

Скоттов спасла полиция. Скотт-старший выдал такую версию: какая-то бесноватая баба ни с того ни с сего набросилась на них с сыном, – и был страшно зол, когда больше десятка свидетелей подтвердило, что Скотт-младший пытался вырвать у нее сумку. Приняв во внимание их плачевное состояние – оба были слегка контужены, – а также ничтожный характер кражи, тем более неудавшейся, на первый раз их отпустили с предупреждением.

Только в одном отношении папа и сын Скотты подходили под традиционный образ уличных грабителей – своей поразительной тупизной. Вырвать сумку у слабой женщины – такого рода преступная деятельность не предполагает ни тонких расчетов, ни воображения. Но даже такое незамысловатое действие требует некоторого мастерства, хотя бы в том, чтобы выбрать правильную жертву в благоприятных условиях: миниатюрную хрупкую женщину, которая не владеет приемами боевых искусств и не носит с собой оружия – на плохо освещенных пустынных стоянках, в глухих переулках и в переходах метро, когда поблизости никого нет. Само же техническое исполнение поражает своей простотой: преступник хватает сумку и резко толкает жертву, так чтобы она упала (хотя есть приверженцы обратного метода: сначала швыряют жертву на землю, а потом вырывают сумку). Если ни в чем другом, то хотя бы в том, чтобы нормально толкаться, Скотт-младший мог бы добиться некоторых успехов.

Потом был случай на Балхэм-стрит. В плане отобрать сумку Скотт-младший сработал чисто – ограбленная дама осталась стоять, разинув рот, – и рванулся к машине, насколько слово «рванулся» вообще уместно по отношению к этой желеобразной туше. Скотты благополучно уехали с места преступления, завернули за угол и нарвались на дорожный патруль (обычная проверка – плановый рейд за безопасность уличного движения; проходит два раза в год). Техосмотр не пройден. Страховки нет. Прав тоже нет. Тормозные огни не горят. Протекторы на покрышках стерты. Может, они бы и отбоярились, если бы не Скотт-младший, который сидел на переднем сиденье и внимательно изучал пудреницу, извлеченную из явно женской сумочки крокодиловой кожи.

Гай терпеливо выслушал заверения Скоттов, что сумочку им в машину зашвырнул некий таинственный незнакомец, после чего убежал сломя голову в неизвестном направлении. И они как раз ехали в полицейский участок, чтобы ее – сумочку – сдать. Папа с сыном изобразили искреннее изумление, когда пострадавшая женщина описала своего обидчика, который был поразительно похож на Скотта-младшего, вплоть до футболки с надписью: «Высеки меня плеткой и спусти мне на сиськи».

Скоттов выпустили под залог, но они не успокоились. На этот раз они даже благополучно уехали с места преступления, но по дороге машина сломалась. Они вернулись домой на автобусе, и там их уже ждали. В полиции сразу вычислили преступников по описанию жертвы («безработный борец сумо»). Скотты: злобная клевета. Присяжные: виновны. Судья: два года условно. Мораль: покупайте качественные колеса.

Конечно, можно рискнуть и по-крупному, подумал Гай, вспомнив Палмера, который пытался ограбить антикварный магазин (каковая попытка была успешно пресечена отрядом спецназа, предположительно – по наводке, хотя и маловероятно, поскольку Палмер сам никогда не знает, что ему стукнет в голову через пятнадцать минут). На место преступления Палмер приехал в ярко-красном «феррари», полчаса назад угнанном его другом, который и был за рулем.

По словам Палмера, он пришел в гости к приятелю, который вызвался подвезти его в гости к другому приятелю. Потом, уже по пути, когда Палмер узнал, что машина угнанная, он сразу потребовал, чтобы его высадили. То, что приятель остановил машину как раз напротив антикварной лавки, было чистой случайностью. Палмер – очень рассерженный на своего друга, который сделал его соучастником преступления, – высказал ему все, что думает. Они поругались, и Пармер сгоряча запустил в него кирпичом (который, опять же совершенно случайно, попался ему под руку). В приятеля он не попал, но зато – совершенно случайно – попал в витрину антикварной лавки. Палмер как раз рассматривал товары в витрине на предмет нанесенного им ущерба, когда на него налетели спецназовцы с автоматами.

Есть клиенты, к которым испытываешь симпатию. Нормальные в принципе ребята, с которыми можно поговорить и поржать. Тем более что они и сами понимают, что изрядно лопухнулись. Но Палмер был не из тех, с кем себе можно позволить подобное панибратство. Он был из тех, кто отгрызет тебе ухо, если только почувствует хотя бы слабый намек на неуважение к своей персоне, независимо от того, насколько сильна твоя юридическая подготовка. Палмер не понимал, что такое хорошая хохма: он был абсолютно серьезен, когда излагал весь этот бред.

Гай попросил прощения, вышел из комнаты для допросов, просмеялся до слез, взял себя в руки, изобразил серьезную рожу и вернулся к Палмеру, чтобы продолжить инструкции при задержании.

К несчастью, Палмер тоже был в числе постоянных клиентов, хотя никто не хотел заниматься его делами. У большинства клиентов были свои территории, свои предпочтения, свой «почерк». Но не у Палмера. Палмер хватался за все: незаконные операции с наличностью, поджоги, подделка документов, кражи со взломом, совращение несовершеннолетних. Специалист широкого профиля. Когда Гай работал с такими, как Палмер, он часто задумывался, что ему – как человеку честному и щепетильному – надо бы что-то такое сделать, чтобы саботировать собственную защиту. Впрочем, в деле об антикварной лавке все было предельно ясно. Надеяться Палмеру не на что. Ему светил срок, тем более если он потребует суда. Хотя и среди судей попадаются идиоты, которые могут дать ему срок условно.

Предсказать Палмеру будущее не составляло вообще никакого труда. Как говорится, к гадалке ходить не надо. Прямая дорога в казенный дом. А в перерывах между краткосрочными отсидками он будет по-прежнему отравлять людям жизнь, пока не совершит какое-нибудь серьезное преступление типа убийства или изнасилования – и тогда уже даже самый непробиваемый идиот-судья отправит его за решетку на срок, достаточный, чтобы заочно окончить Открытый университет.

А пока суд да дело, никто не знает, скольким людям еще предстоит пострадать от Палмера.

Наконец, Гая заметили и пропустили. Он переговорил с чиновником, пребывавшим в приподнятом настроении, в каком всегда пребывают в полиции, если с ближайшие два-три часа кому-то из злоумышленников должны вынести обвинительный приговор, поскольку его вина настолько очевидна, что даже все адвокатское сословие, собравшись скопом, не сможет его отмазать.

Скотты определенно делали успехи: разжились сумкой, благополучно от сумки избавились и без приключений вернулись домой. Результативность явно повысилась, но им по-прежнему не везло – их блестящая операция была записана на цветную видеокамеру новой охранной системы с высоким разрешением изображения, и офицер, проводивший дознание, сразу узнал Скоттов.

Скоттов в полиции очень любили. Больше всего полицейские любят преступников, которые облегчают им работу. Офицер, с которым беседовал Гай, был весьма словоохотлив. Он рассказал, что Скотты выкинули сумку еще на улице, но у них на диване нашли талоны на завтрак на имя пострадавшей, а в банке с кофе (тут офицер довольно хихикнул) – ее кредитную карточку.

Гай посоветовал Скоттам выбрать тактику «без комментариев». Так безопаснее всего, и тем более – с тупыми клиентами, каждое слово которых создает лишние сложности для адвоката. Тем более что при такой позиции к тебе лишний раз не придерутся. Такая тактика не всегда лучшая, но она всегда верная. Если возникнет необходимость, переговорить можно и потом. А Скоттам лучше не «выступать» в свете имеющихся у суда улик; видеозапись с их рожами, содержимое сумки у Скоттов дома и живо описанная пострадавшей футболка Скотта-младшего с надписью: «Убивай всех подряд – Бог узнает своих».

И все же Скотты вцепились в свою невиновность, как питбуль – в ногу любимой жертвы; кто-то где-то когда-то посоветовал им никогда не «колоться», и этот девиз застрял в их недалеких мозгах, как пук волос в сливе ванны, который не дает выливаться воде, а в случае со Скоттами, наоборот, не дает проникать им в башку благоразумным мыслям.

У Гая была своя классификация человеческой тупости. Существует три основных вида глупости. Есть робкие нервные тугодумы, которые до сих пор не отошли от потрясения после школы и шугаются людей из страха, что их попросят что-нибудь подсчитать или перечислить столицы всех государств Южной Америки. Такие люди совершают преступления исключительно по случайности или недоразумению, поскольку знают, что у них все равно ничего не получится. Потом идет категория более практичных придурков, которые знают свои пределы и действуют, не выбиваясь за рамки своих скромных возможностей. И наконец, последняя категория – к которой относились и Скотты, – это уже полные недоумки. Слишком глупые для того, чтобы осознавать свою глупость, они живут в перманентном недоумении, почему все остальные такие тупые.

Беседа со Скоттами прошла в приятной дружественной обстановке, которую омрачала лишь полная неспособность Скоттов понять, почему им не стоит рассчитывать на освобождение под залог.

Скоттов разместили в камере предварительного заключения с беспрецедентными удобствами. Гай неторопливо спустился вниз по холму. Ему надо было убить время перед встречей с клиентом в Брикстонской тюрьме. Он зашел в магазин и купил сигарет для Бодо. Скотты были сильно разочарованы, что у Гая не оказалось сигарет, когда они попросили у него закурить. Обычно он всегда носил с собой полпачки «Бенсон-энд-Хейджз», но сегодня он был даже доволен, что у него их не было.

Чуть дальше, почти у самого подножия холма, ему повстречался очередной пьяный (вариант безработного ирландца-чернорабочего). Этот был пьян основательно, так что его аж шатало. Он держал в руках банку виски «синий ярлык» и пафосно провозглашал на всю улицу:

– …а потом… потом тебе скажут, что ты надрался…

В тюрьме все были расслаблены и радушны. Обычно так и бывает, если на предыдущей неделе никто не сбежал. Гай уселся в комнате для допросов и стал ждать Бодо (в настоящее время – своего любимого клиента). Проблема Бодо: самое непосредственное отношение к 70 кг марихуаны.

Бодо приехал в Лондон из Аугсбурга играть на гитаре. Денег у него не было, и однажды вечером он познакомился в пабе с одним чуваком (нет, он действительно познакомился с ним в пабе). Они разговорились, и чувак предложил Бодо три сотни фунтов за то, чтобы он доставил «товар» из одного места в другое. Кстати, это была одна из причин, почему Гаю нравился Бодо: такую ошибку мог совершить каждый. Бодо, разумеется, сразу понял, о чем идет речь, но подумал: один заход, три сотни фунтов. Гай ему симпатизировал; однажды он сам оказался в похожей ситуации, когда Гарет уговорил его провернуть в частном порядке одну юридическую операцию для его фирмы. Он сам мог встречаться с тем чуваком в Льюишхэме, который подрядил Бодо.

Приехав на встречу в назначенный час, Бодо нашел там нервного и раздражительного водителя с фургончиком, который хотел избавиться от тюков с «товаром» как можно быстрее. Бодо был искренне поражен, когда обнаружил, что передача «товара» происходит на людной улице на глазах у прохожих, а именно – на стоянке перед «Макдоналдсом», и что пакеты с травой не были даже замаскированы, а просто завернуты в газету. Бодо очень тревожился за такую небрежную упаковку, тем более что все тюки не поместились в багажник, и все, что не влезло в багажник, пришлось составить на пассажирском сиденье.

Дрожа от страха, Бодо поехал по адресу, который дал ему парень из паба (разумеется, в устной форме). Его также предупредили, что за ним следом поедет еще одна машина. Бодо видел, как красный «лотус», который держался сзади на дистанции двадцать футов, просвистел мимо, когда Бодо остановила полиция. Он проехал на красный свет. («Я даже не видел этого светофора, я смотрел карту».)

Вид Бодо, который весь трясся и обливался холодным потом, а также машина, набитая гигантскими свертками с марихуаной, возбудили подозрения полицейских:

– А что у вас в этих пакетах, позвольте спросить?

– Приговор сроком на несколько лет, – честно ответил Бодо, чем покорил суровые сердца стражей порядка.

С Бодо все было печально. Он сознался во всем, но это была не та ситуация, когда чистосердечное признание смягчает приговор. Один килограмм – еще можно сказать, что ты его вырастил для себя или что это вообще не твое, что ты подвозил одного чувака, и он забыл эту штуку у тебя в машине. Но семьдесят кэгэ – это уже полные вилы. Можно сразу идти покупать красочный календарь на пять лет.

Все действительно было печально. Положение у Бодо было самым что ни на есть невыгодным. Высшее университетское образование. Родители не разведены. В детстве его не били (документальных свидетельств обратного нет). Сексуальным домогательствам не подвергался (документальных свидетельств обратного нет). Алкоголем или наркотиками не злоупотреблял (документальных свидетельств обратного нет). Внебрачных детей нет. Судимостей нет. К административной ответственности не привлекался. Не состоял. Не участвовал. Безупречный английский. Хорошие профессиональные навыки в своей области. Никаких смягчающих обстоятельств. Бодо предстояло ответить по всей строгости закона.

Вошел Бодо в своей футболке «За полную легализацию травки».

– Wie geht's? – спросил Гай, никогда не упускавший случая попрактиковаться в немецком для того, чтобы почувствовать себя европейцем и чтобы та ночь с симпатичной немкой в молодежной гостинице в Ренне не прошла даром.

Бодо очень старался держаться – вроде как будущий приговор был ему по барабану, – и у него кое-что получалось. Он начинал привыкать к тому, что его ждет, хотя и тут были свои проблемы. Он хотел попытаться устроить так, чтобы его выпустили под залог, но за него могли поручиться только его родители, а он не хотел их расстраивать, так что они до сих пор пребывали в блаженном неведении. А под залог он хотел выйти по одной-единственной причине: чтобы в последний раз переспать со своей девушкой. Он был очень неглупым мальчиком и не обольщался, что она будет ждать его из тюрьмы, пока он выйдет повзрослевшим и поумневшим.

Они обсудили возможность освобождения под залог и другие вопросы. Но обсуждать было, в сущности, нечего. Гаю хотелось хоть что-нибудь сделать для Бодо, хотя бы немного его взбодрить; в Брикстоне Бодо будет явно не до веселья. Он там свихнется от скуки. Виртуозный гитарист, дипломированный специалист-астрофизик, который говорил и писал по-английски лучше всех, с кем ему придется общаться в тюрьме (включая начальника).

Бодо много думал о будущем.

– Я вернусь в Аугсбург. Буду учить ребятишек играть на гитаре. Никаких больше больших городов. Никаких приключений. Меня будут знать, как «этого скучного мистера Беккера», и никто не поверит, что я когда-то дурил в Лондоне. – Он жадно затянулся, как это делают все заключенные. – Знаете, когда меня выпустят, может быть, к тому времени травку легализуют. Может, я даже приму участие в какой-нибудь кампании за ускорение легализации.

Они встали из-за стола и стали ждать надзирателя, который должен был увести Бодо.

– Вчера ночью я смотрел на Луну, – сказал Бодо. – Ее хорошо видно из окна моей камеры. Я смотрел на Луну и думал, что когда-нибудь там будут жить люди, и там будут тюрьмы, потому что мерзавцы найдутся и на Луне. Там, где есть люди, таи обязательно есть мерзавцы. Всегда. Вы осторожнее, Гай. Никогда не знаешь, когда сам превратишься в мерзавца. Почаще смотритесь в зеркало.

Гай приехал домой и решил принять ванну. Он запер дверь на оба замка и положил на сиденье унитаза свой самый длинный кухонный нож (с замечательным зазубренным лезвием). Вряд ли кто-нибудь станет к нему ломиться – и даже наверняка не станет, – но в наше время ни в чем нельзя быть уверенным.

Он скучал без полиции.

Полицейские объявились в ту ночь, когда Гай позвонил в участок с жалобой на соседа. По поводу шума. К четырем утра Гай обнаружил, что это жутко раздражает – когда за стенкой грохочет музыка в стиле сальса. Вообще-то он любил музыку, большинство музыкальных стилей, и он не имел ничего против, чтобы люди развлекались, но сальса в четыре утра – это уже перебор. Полицейские добились того же, чего и сам Гай, то есть вообще ничего не добились. Либо сосед изначально решил никому не открывать, либо он просто не слушал звонков и стука из-за грохота музыки.

Полицейские искренне посочувствовали Гаю, который решил, что как только они уедут, он спустится вниз и проткнет все четыре шины на автомобиле соседа. В плане ответной любезности за бессонную ночь. Офицер выглянул из окна в гостиной.

– У вас тут хороший вид.

Вот так получилось, что в гостиной у Гая почти постоянно дежурил кто-нибудь из полиции. Они вели наблюдение. Вообще-то Гай не особенно рвался исполнить свой гражданский долг, но ему обещали энную сумму за причиненные неудобства.

Объектом их наблюдения была парикмахерская во дворе. Кстати, Гаю это заведение тоже казалось весьма подозрительным. Парикмахерская была закрыта почти всегда, что считается не особенно прибыльным для подобного рода бизнеса, причем жалюзи были задвинуты наглухо. Но даже когда она как бы вроде работала, Гай ни разу не видел, чтобы там кто-то стригся. И тем не менее на пятачке перед входом постоянно стояли до неприличия дорогие машины.

– Наркотики? – полюбопытствовал Гай.

– Наркотики нас уже не волнуют, – отозвался заместитель комиссара. – Эти торгуют оружием.

Через неделю полиция съехала из квартиры Гая, весьма недовольная. Недовольная, рассудил Гай, потому что им не удалось высмотреть ничего, что можно было бы квалифицировать как преступную деятельность, и еще потому, что пока они проводили какую-то важную операцию в «Белой лошади», квартиру Гая обокрали. Стибрили все казенное полицейское оборудование. Лично Гай не потерял ничего. Воры не позарились на его телевизор с видаком, так что он даже слегка оскорбился. Техника была старая, но работала исправно.

Самое неприятное – грабители вышибли дверь. Гай потратил немало времени и денег, чтобы врезать дополнительные замки. Замки устояли, но сама дверь разлетелась в щепки, годные разве что на зубочистки.

Однако в целом кампания Гаю понравилась. Интересно было послушать рассказы о всяких мерзостях и беззакониях.

Он посмотрел на себя в зеркало и остался доволен. Он собирался в Хэмпстед, где, как он очень надеялся, можно будет отвлечься от повседневной рутины.

По дороге к метро Гай наблюдал такую картину: очередной пьяный товарищ (вариант армейского дембеля) водрузил пустую банку из-под «Теннентса» на перила у входа в контору ламбертского жилищного фонда, достал из штанов свой агрегат и принялся поливать стену здания тугой жаркой струей, в то время как его подруга – тоже, должно быть, изрядно поддавшая, – с обожанием смотрела на своего героя. Гай смертельно устал от придурков, которые распределяют повсюду мусор и совершают естественные отправления в местах, для этого явно не предназначенных, однако сама идея обоссать ламбертский жилищный фонд пришлась ему по душе.

На входе в метро Гай прорвался сквозь кордон бесноватых проповедников (в основном христианского толка, оснащенных портативными мегафонами, чтобы перекричать конкурирующих мусульманских миссионеров, которых было существенно меньше, но которые набирали силу) и политических агитаторов (в основном коммунистов). Станция Брикстон была вся как будто пропитана духом стремления к светлому будущему; здесь толпился народ, который желал изменить твою жизнь – как правило, шумно и громогласно, – за твои деньги, и народ, который желал изменить свою жизнь… за твои деньги.

В углу главного вестибюля кучковались пьяницы и бомжи. Они громко заливисто ржали, давясь от смеха. Должно быть, услышали что-то смешное. Король местных нищих общался с придворными.

Насколько было известно Гаю, на протяжении последних пяти лет король приходил в метро, как на работу, каждый день с девяти до пяти (таким замечательным графиком не мог бы похвастать ни один из работников станции Брикстон лондонского метрополитена). И люди, которые лицезрели его каждый день на протяжении пяти лет, по-прежнему ему подавали – может быть, из-за его неприкрытой наглости. Говорят же, что наглость – второе счастье.

На самом деле бедный-несчастный король местных бомжей был не таким уж несчастным и отнюдь не бездомным. Он жил в муниципальной квартире в двух шагах от метро, в новом доме, который построили после известных событий 80-го года. У него было несколько комплектов одежды, вполне опрятной и даже щегольской, и похоже, ему просто нравилось «работать» в метро. А почему нет? На станции было тепло и сухо, тут же, на месте, можно было купить горячие и прохладительные напитки и забежать перекусить в кафешку, там был газетный киоск, фотобудка, чтобы сфотографироваться, и музыкальный магазинчик, где всегда играла веселая ненапряжная музыка.

Король считал себя человеком умным и вел себя соответственно. Он не клянчил «кому сколько не жалко». Он кричал в полный голос: «Люди! Люди! Куда вы идете?» – с намеком на то, что он пытается их поднять на более высокий уровень бытия.

Когда Гай прошел турникеты, он едва не налетел на черномазого парня в темных очках и с наушниками в ушах, который методично шагал вверх по первым ступеням эскалатора, идущего вниз (то есть, в итоге, на месте), держа в руке банку с напитком. Гай пару секунд подождал: может быть, парень сойдет с эскалатора или в конце концов сообразит, что здесь вообще-то спускаются вниз. Но парень продолжал радостно вышагивать по опускающимся ступеням, как будто он был не в общественном месте, а у себя дома, в домашнем тренажерном зале – ложное восприятие действительности, обусловленное прогрессирующим слабоумием, или, может быть, просто желание побесить людей, которым нужно спуститься вниз, на платформу. Из общей вредности организма.

Гаю было плевать, какой дефект мозга отвечает за подобное антисоциальное поведение. Хотя с этим парнем все было понятно. Если ты живешь в Брикстоне, ты развиваешь в себе способность безошибочно различать доставучих оригиналов и клинических психов, опасных для общества. В данном случае показателем была банка с напитком. Оранжад. Все знают, что настоящие буйные психи, склонные наносить окружающим ТТП (тяжкие телесные повреждения, если вдруг кто не знает), пьют исключительно «Теннентс». Тем более что парень был мелковат. Гай оттолкнул его, даже не извинившись.

Мимо Гая гордо проехал какой-то взлохмаченный австралиец – на перилах соседнего эскалатора, который шел вверх.

Поезд ушел из-под носа. Дожидаясь следующего, Гай прислушался к своим ощущениям. Он был зол и исполнен решимости. Его злило, что он уже несколько месяцев только и думает, что о Викки, какая она привлекательная и вообще, – но несмотря на настойчивые ухаживания, он по-прежнему ничего не добился.

У него в голове не укладывалось, как она могла встречаться с таким ничтожеством, как этот Люк. И хотя Гай по праву гордился своими достоинствами и считал себя неплохим любовником и вообще видным мужчиной, будучи человеком неглупым, он понимал, что есть мужчины сильнее, богаче, нежнее его. Мужчины, которые устроились в жизни лучше. Ему, разумеется, не понравилось бы, если бы Викки закрутила роман с кем-то из них, но это хотя бы можно было бы понять. Ему не раз хотелось сказать ей: «Ну ладно, я тебе неинтересен, пусть, но позволь я хотя бы тебя познакомлю с кем-нибудь, кто тебя достоин».

Гай был терпеливым. Он был готов ждать. Два-три отказа не заставят его отступить. Он был готов быть с ней рядом безо всяких физических поползновений – просто быть рядом и быть ей нужным. Формально вежливые разговоры не охладят его пыл.

А потом Люк уехал в свой родной Ипсвич – вроде как на выходные – и не вернулся. Но зато прислал Викки кусок свадебного торта в яркой коробке с цветочками вместе с приглашением на свою свадьбу со старой школьной любовью (каковую Викки считала давно забытой и переведенной в низшую лигу бывших подруг, общение с которыми ограничивается открыткой на Рождество). На приглашении была приписка: «Наверное, нам лучше какое-то время не видеться».

Гая «убила» жестокость Люка. Или его чувство юмора. И то, и другое вместе – это был бы уже перебор. Люк, инженер по звуку, относился ко всякому звуку с таким безграничным уважением, что сам большей частью молчал. А если он все-таки раскрывал рот, то ничего умного не говорил, лишний раз подтверждая, что молчание не есть признак мудрости. Гай вновь и вновь рылся в памяти, находя новые подтверждения своим впечатлениям о Люке, как о человеке донельзя нужном и совершенно непримечательном. Он мог поднимать всякие тяжести весом до одиннадцати стоунов[8], и это была его единственная отличительная особенность. Хотя самое яркое воспоминание о Люке – которое Гай не мог помнить, но зато хорошо себе представлял, – это как Люк лыбится и похрюкивает, хватая Викки за задницу.

Викки узнала, что ее кинули матримониально, в понедельник. В среду об этом узнал и Гай. Похвалив себя за усердие и старание, равно как и за оперативность своей разведки, он тут же позвонил Викки, готовый сочувствовать и утешать.

И каково же было его удивление, когда обнаружилось, что Викки не рвет на себе волосы в безутешном горе, а собирается переезжать в Хэмпстед, где будет следить за квартирой в отсутствие хозяев – шикарные пятикомнатные апартаменты (сауна, джакузи, маленький тренажерный зал, спутниковое телевидение), – и что у нее есть какой-то шеф-повар из корейского ресторана, с которым они гуляют по городу и о котором она рассказывала в выражениях, употребляющихся обычно, когда женщина рассказывает о мужчине, которому очень скоро будет позволено хватать ее за задницу.

Голос у Викки был радостный и веселый и стал замкнуто-мрачным только тогда, когда Гай предложил повидаться. Она выдала тысячу причин, почему она сейчас не может с ним встретиться, и только сегодня, неделю спустя, у нее нашлось время на Гая. Викки собиралась пойти посидеть в пабе с двумя какими-то подругами из Голландии и любезно разрешила Гаю к ним присоединиться. Гаю понравилась эта идея, хотя его беспокоило то обстоятельство, что он, похоже, влюблялся в Викки.

Гай нашел всех трех в пабе и отметил, что Викки поздоровалась с ним с полным отсутствием интереса, каковое обычно является верным признаком полного отсутствия интереса. Две голландские подруги тоже не слишком ему обрадовались. Они вообще не обращали на него внимания. Не больше, чем на остальных посетителей паба. Женщины, настроенные на небольшое любовное приключение в отпуске, обычно изображают восторженное восхищение и ловят каждое твое слово, даже если ты несешь полный бред.

Наблюдая за Викки, Гай пришел к выводу, что его пригласили сюда «до кучи». Ей нужно было сводить голландских подруг в типично английский паб, и она решила сразу убить двух зайцев и одного невостребованного актера. Отстреляться за один вечер.

Гай купил всем по пиву в надежде, что дамы оценят его щедрость – просто на всякий случай, – и они уселись за большой круглый стол, за которым уже сидел пожилой выпивоха (вариант старого холостяка, бывшего коммивояжера на покое). Он сидел с безмятежно отсутствующим видом, с перманентно неубывающей полпинтой пива в пинтовой кружке, с самокруткой, на которой каким-то чудом держался столбик пепла длиной почти во всю сигарету, с немытыми волосами застарелого алкоголика и самодовольной улыбкой, которая говорила о том, что он-то знает, что есть что.

Разговор шел почти без участия Гая, который, кстати, сидел ближе всех к пьянице. По прошествии двух-трех минут пожилой выпивоха спросил у Гая, нет ли у него, случайно, носового платка, при этом он произносил все слова нарочито четко, как это делают пьяные люди, когда хотят показать, что они не так уж и пьяны. Гай ответил, что нет, потому что платка действительно не было. Тогда пьяница вклинился в разговор девушек и спросил про платок у них. У них тоже не оказалось платка. Или они просто не захотели делиться с ближним.

Через пару секунд пьяница снова спросил у Гая насчет носового платка, на этот раз – более настойчиво и таким голосом, как будто он обвинял Гая в том, что тот злобно «зажал» платок. Гай ответил с нажимом – очень надеясь, что его твердый ответ все же пробьется сквозь пары алкоголя в мозгах у пьянчуги, – что носового платка у него нет. Больше всего его раздражало, что если этому дядьке так уж приспичило вытереть нос, он мог бы сделать три шага до барной стойки или до туалета, где было полно туалетной бумаги. Но он, похоже, решил доколебывать ближних, пока ему не дадут платок.

Теперь голландские подруги обсуждали с Викки (что, на скромный взгляд Гая, было бестактно с их стороны), с кем из актеров они бы «чего-нибудь поимели». Актеры, которых они называли, были ничуть не талантливее Гая, но у них были существенные преимущества в виде широкой известности и богатства. Интересно было бы посмотреть, как бы эти девицы отнеслись к тем же актерам, не будь у них славы и денег. Скорее всего они бы их и не заметили, как сейчас не замечали Гая. Это перечисление сексуальных предпочтений его угнетало, поскольку не сулило ему ничего хорошего, ибо девушки явно не воспринимали его как мужчину – такое печальное музыкальное сопровождение к провальному вечеру, – и он видел, что они смотрят мимо него с лицами, бледными, как у свидетелей дорожно-транспортного происшествия.

Он оглянулся через плечо. Причина, почему пожилой выпивоха так настойчиво спрашивал про платок, теперь была очевидна. Из его правой ноздри свисала сопля длиной около фута. Пьяница смачно высморкался, и сопля растянулась еще больше, так и оставшись болтаться под носом.

Если ты живешь в Брикстоне, подобное зрелище не вызывает у тебя вообще никаких эмоций, так что Гай даже не скривился. Да, для Хэмпстеда это несколько неожиданно (какой смысл платить за жилье миллионы, если в ближайшем баре сидит поддатый кретин, выставляющий на всеобщее обозрение свои слизистые выделения?), но в Брикстоне это обычное дело. В Брикстоне эта сопля полетела бы прямо в тебя. Пьяница с детской радостью наблюдал за тем, как сопля раскачивается из стороны в сторону, словно маятник.

– Вам противно смотреть? – спросил он, хихикнув.

Гай прислушался к своим ощущениям. Совсем уж противно ему не было, но раздражение росло. Он совсем не за этим ехал сюда через весь Лондон, и он вовсе не собирался показывать этому алкашу, что тот еще больше испортил ему настроение в этот во всех отношениях неудачный вечер. Он попытался не думать об этом придурке и оглядел паб (отнюдь не набитый битком), но свободных столиков не было.

Через пару минут, увидев, что девушки кривятся от отвращения, Гай опять оглянулся на пьяницу и увидел, что тот снимает с носа соплю – двумя пальцами – и отправляет ее на пол. Теперь ему стало намного легче, поскольку уже можно было не беспокоиться о том, куда она упадет, сопля. Однако, когда Гай тактически пылко высказывался в поддержку Виккиных рассуждений о преимуществах объединенной Европы, он снова заметил ужас в ее глазах. Проследив за ее взглядом, он поимел счастье лицезреть вторую по счету соплю, выползшую на свет божий из носа пьяного дядечки. За сим последовала очередная просьба насчет носового платка.

– Может, на улице посидим? – предложила Викки.

Они вышли на воздух и уселись за пластиковый столик. Был конец мая, но на улице было холодно. Не так холодно, чтобы нельзя было сидеть на улице, но все же достаточно холодно, чтобы сидеть на улице и получать от этого удовольствие. Гай никак не мог уразуметь, почему они должны сидеть на улице с риском замерзнуть и простудиться. На его скромный взгляд все это было как-то уж слишком типично по-английски: кто-то причиняет тебе неудобство, и ты делаешь все для того, чтобы ему было удобнее причинять тебе неудобство.

Все было не так. Мерзкие пьяницы существовали всегда, клинические идиоты всегда входили в перечень «приятностей», получаемых от поездок в городском транспорте, но когда Гай был подростком – он это помнил прекрасно, – оные пьяницы и идиоты являлись, скорее, исключением. Если ты видел такого на улице, ты приходил домой и рассказывал: «Я видел на улице мерзкого пьяного» или «Сегодня в автобусе с нами ехал настоящий придурок». А сейчас ему было странно, если хотя бы половина пассажиров в автобусе или в вагоне метро вела себя цивилизованно. Хотя, может быть, ему стоит попробовать переехать из Брикстона.

Задумчивость Гая была грубо прервана появлением алкаша с хроническим насморком, который вывалился из дверей паба. Выход на «бис», догадался Гай.

– Надеюсь, вы… хорошо проводите время, – бросил он им на ходу таким тоном, что сразу же стало ясно, что он надеется как раз на обратное. Может быть, он уже собирался домой, потому что сделал еще пару шагов, но провокационное молчание со стороны Гая и девушек заставило его остановиться. Он встал в непосредственной близости от их столика (но все-таки в некотором отдалении, так чтобы кулак гарантированно не достал) и принялся незатейливо материться. Они пытались не обращать на него внимания, но это не охладило пыл алкаша, который продолжал крыть их по матушке в избитых, заезженных выражениях, свидетельствующих о полном отсутствии воображения, но зато с поразительной ненавистью.

И вот тут мы живем, подумал Гай. В умирающем городе. А как еще обозвать то место, где ты целыми днями только и делаешь, что пытаешься вежливо общаться со всякими идиотами при полном отсутствии всяких талантов, за исключением одного: прожигать деньги честных налогоплательщиков, отчисляемые на социальные нужды – покрытие судебных издержек и затраты на содержание заключенных в государственных тюрьмах? Пробиваться сквозь строй грязных нищих, потратить час на дорогу на другой конец города – и все для чего?! Чтобы выяснить, насколько ты неинтересен трем симпатичным девушкам, а потом еще сидеть на холоде и выслушивать, как тебя обкладывает матюгами какой-то поддатый дядя, чьи секреции больше уже ни для кого не секрет?!

На лице одной из голландских подруг отразилось искреннее сочувствие – типа как дяденьку можно понять, и ему нужна помощь. Гай не видел себя, но мог с уверенностью предположить, что отражается у него на лице: что дяденьку нужно долго пинать ногами, желательно – по голове и в идеале – до смерти. Он едва себя сдерживал, чтобы не воплотить в жизнь эту заманчивую идею. Проблема в том что сквернослов был старым, слабым и пьяным; Гай и вправду мог бы его убить. И это бесило больше всего: что пьяница был защищен его собственными понятиями о приличиях. Тем более что Гай в силу своей профессии изучил Уголовный кодекс и знал, что бывает за физическое насилие и человекоубийство, пусть даже и непредумышленное.

И потом, девушки не одобрили бы рукоприкладства. В этом смысле они очень странно устроены, женщины. И не было никакого смысла реагировать на оскорбления ответными матюгами – это только бы завело пьяницу еще больше.

– Есть люди просто отвратные, – продолжал пьяница. – Есть люди просто… – Он добавил определение одного корня со словом из трех букв на «х», которое чаще всего пишут на стенах и на заборах.

Они решили по-быстрому все допить и уйти. Интересно, подумал Гай, а есть ли в мире такая страна, где для идиотов наподобие этого алкаша предусмотрена смертная казнь, и можно ли будет туда эмигрировать. Однако, когда они уже допивали пиво, пьяный дядя ушел.

Голландские подруги остановились у Викки, и Гай проводил женщин до дома, чтобы оказать им посильную помощь в плане проигнорировать оскорбления, если вдруг по дороге их снова обложат матом. Тем более что он решил не отчаиваться до последнего. Он еще не исключал возможности, что по прибытии домой девушки разом разденутся и попросят его сделать им, всем трем, эротический массаж с ароматными маслами. Но, как это часто случается, этого не случилось.

Гаю вызвали такси. Он уже не успевал на метро, так что пришлось раскошелиться на машину, что, кстати, стоило очень недешево, поскольку ехать ему было на другой конец города. Только Гай сел в машину, как таксист – выходец из Ямайки – спросил у него, нельзя ли спросить у него совета. Таксист рассказал, как у себя дома, на родной Ямайке, он познакомился с девушкой, и они поженились; он привез ее в Лондон, но через неделю она от него сбежала. «Ну я ее и того… депортировал». Все замечательно. Но когда он опять ездил домой на Ямайку, они помирились, и теперь он собирается снова забрать ее в Лондон. Он подумывает о том, что, наверное, надо бы позвонить в Министерство внутренних дел.

Гай представлял себе, как будут счастливы в Министерстве внутренних дел, когда этот дядечка им позвонит. Он представлял себе, как таксист обращается за советом в «Джонса и Кейту»; как и большинство их клиентов он мог бы претендовать на призовое место в международном конкурсе по продвинутому слабоумию. Таксисту было где-то за тридцать, а жене наверняка не было и двадцати. Во всяком случае, так рисовалось в воображении Гаю: юная леди, которая, несомненно, стала мудрее и старше после своей депортации и которая либо найдет с кем порезвиться, пока муж на работе, либо сбежит уже окончательно, когда в следующий раз соберется сбегать.

И все же – может быть потому, что Гай сильно устал, – он не счел это очередным проявлением вселенского идиотизма. Это была обыкновенная правда жизни. То, как живут люди. И если не считать тарифов на пассажирские авиаперевозки, какая, в сущности, разница, куда ехать – в Кингстон или Хэмпстед?

– Попробуйте, – сказал Гай.

– Вот и я говорю, почему не попробовать.

Машина сломалась посередине Эйкр-лейн. Гай терпеливо подождал – на случай, если таксисту хватит способностей ее оживить, – потом расплатился и вышел, готовый последние десять минут пройти пешком.

– Удачи вам с вашей женой. – Он сам удивился тому, что сказал это искренне. От души.

Он задрал голову к небу, но Луны в небе не было.