"Звезды" - читать интересную книгу автора (Харви Кэтрин)

5

Перт, Западная Австралия.


Когда двадцатисемилетний Рики Пембертон пять лет назад приехал из Тасмании, влекомый желанием покончить с жизнью среди яблонь и пуститься на поиски приключений на западном побережье Австралии, он и мечтать не мог, что станет, в конце концов, секретарем у такой женщины. Ожидая получения по факсу подтверждения из «Стар» о бронировании бунгало, он смотрел в окно своего служебного кабинета, видел солнечные блики, играющие на поверхности плавательного бассейна, дорические колонны, сквозь которые поблескивала Лебяжья река, и пришел к выводу, что лучшей доли, чем работать на Филиппу Робертс, он и представить себе не мог.

И вспомнил, что оказался на этой работе благодаря пари на пять долларов в пабе.

Он иногда с изумлением оглядывался назад, на те дни – неужели это было только год назад? – когда он заполнял свое время, катаясь на лодке и слоняясь по берегу в ожидании случайной работы; тогда весь его гардероб состоял из джинсов и старой плетеной шляпы, которую он купил у одного аборигена за пинту пива. О рубашках и обуви он не беспокоился. Он водил «Отродье Сабуру» с выведенными на борту огромными буквами «Океанские гоночные яхты близко к берегу не допускаются» и неделями знать не знал, откуда брать деньги на аренду. Но он был счастлив, счастлив по-своему, наслаждаясь своей неустроенностью, ожиданием счастливого случая. Он не хотел оставаться бродягой, но ему было чуждо честолюбие, которое побуждало других парней поступать в колледжи или приносить другие жертвы во имя карьеры. Рики, как и большинство его друзей, хотел обеспеченной жизни, но мечтал получить ее без каких-либо усилий. Многие из них нашли ее, устроившись работать в домах миллионеров, расположенных вдоль Лебяжьей реки. Они сделались телохранителями, лодочниками, садовниками, слугами и даже выгуливали собак. Вот почему и возник однажды между Рики и его друзьями спор о затворнице-американке Филиппе Робертс. Хотя Филиппа Робертс была отнюдь не единственной необщительной личностью, живущей на побережье от Пера до Фримантла, но о ней болтали больше всего. С одной стороны, она только два месяца назад внезапно появилась, поселившись на вилле, которая пустовала. С другой стороны, она возглавляла компанию, которая была хорошо известна, и даже Рики знал о ней, поскольку его мать была членом «Старлайта» с тех пор, как он себя помнил. И так случилось, что однажды вечером усталые – весь день катали туристов на лодке – Рики и его приятели медленно потягивали пиво в любимом пабе, и имя Филиппы Робертс всплыло в разговоре. Речь шла о том, как перебраться через высокую стену ее виллы и получить у нее легкую работу.

Рики видел ее много раз, когда плавал на лодке или занимался виндсерфингом у мыса Резолюшн. Она появлялась там каждый день в одно и то же время и стояла на самой оконечности мыса, повернувшись лицом к ветру и вглядываясь в море. Постояв так около часа, она обычно возвращалась по берегу до виллы, где жила одна. Он представлял себе, что она любит лодки и море. Тогда-то и пришла ему идея.

– Думаю, я смогу сделать это, – сказал он приятелям.

– Попытайся, – сказал его друг Фредо, как и Рики, загорелый, мускулистый и светловолосый, верящий, что будущее – это то, что случается с другими людьми. – Пять долларов ставлю, если однажды пройдешь в ворота, когда их откроют для фургона с мебелью. Подойдешь так к двери, постучишься и скажешь, что нужна работа. Шофер и слуга проводят тебя обратно за ворота.

Но Рики не думал о воротах, и пари было заключено. Пятерка долларов была отдана не хранение Фредо, и Рики решил выиграть ее.

Его план включал сорокафутовую Лебяжью реку, сужавшуюся как раз у частного причала виллы Филиппы, у которого стояла на приколе первоклассная гоночная яхта, день за днем покачиваясь и крутясь на речном течении. Никто ею не пользовался, следы запустения видны были и на деревянных, покрытых трещинами деталях, и на потускневшем металле. Рики выбрал день, когда с океана дул сильный ветер. Он рассчитал, что мисс Робертс будет завтракать на той, окруженной колоннами, террасе за домом. Выйдя на лодке и прихватив кое-какое снаряжение, он собирался поработать на яхте, счистить птичий помет с палубы. Затем он намеревался, надев водолазный костюм, поднырнуть под дно яхты и очистить ее корпус от ила. Он надраит каждую деталь на яхте, хорошо видную с того места, откуда мисс Роберте может появиться, и тогда его усердие будет вознаграждено. Итак, он начал осуществлять свой план, и она оказалась на причале и смотрела на него.

* * *

Вынырнув из воды и стягивая маску, он хотел было начать приготовленной фразой: «Видите, мэм, как вам нужен смотритель за этой яхтой».

Но она заговорила первая.

– Яхты пугают меня, – сказала она холодно, – океан пугает меня.

Рики уставился на нее. Вблизи он увидел, что она выглядит не так уж плохо. Он слышал, что ей к пятидесяти, и для двадцатишестилетнего Рики такой возраст казался древним. Но он нашел, что ее лицо почти без морщин, тело в просторной блузе и шортах выглядит стройным и хорошо ухоженным. И все это венчает густая шапка красивых золотисто-каштановых волос. Рики приготовился увидеть хорошо сбитую, агрессивную, колючую женщину без намека на внутреннюю мягкость. Он никак не ожидал такой ранимости.

С минуту он стоял в своем водолазном костюме, потеряв дар речи, и вода стекала с костюма на причал. Потом он сказал:

– Почему? Почему лодки и яхты пугают вас?

– Потому что человек, которого я любила, погиб на яхте, здесь недалеко. – Рики посмотрел туда, куда она показывала, но не мог вспомнить ни одной лодки, затонувшей там недавно.

– Вы говорите о «Филиппе»! – спросил он. – Боже, у меня был товарищ на «Филиппе». Школьный приятель. Мы приехали в Западный Оз из Тасмании вместе. «Филиппа» была готова к гонкам Хобарта в Сиднее, а глиссер врезался в нее. Я стоял вон там, – он показал на дальнюю часть берега, – когда она пошла ко дну.

Он чувствовал внимательный взгляд Филиппы за стеклами больших темных очков. Чайка ринулась вниз, мгновение посидела на высокой белой стене, позади Филиппы, и вновь взмыла в небо.

– Когда я унаследовала этот дом, – сказала она, – то с ним получила в наследство и эту яхту… Но мне она не нужна. Я думаю, что лучше ее продать, но она теперь требует ремонта, не так ли?

– Да, работы здесь достаточно, потому что она стоит на одном месте очень давно, ее даже ни разу не проветривали. Все дерево надо заново покрыть лаком, главный вал не в порядке, и я заметил, в некоторых местах клепка отошла, и что-то необходимо сделать с птичьим пометом.

– Можете вы это сделать? – спросила она.

– Нет ничего, что я не мог бы сделать своими руками. Скоро она будет в хорошем состоянии. Мы должны перевезти ее…

– Тогда сделайте, пожалуйста. И найдите брокера по яхтам, пошлите его ко мне. Я заплачу вам за посредничество и возмещу все расходы по ремонту. Чем быстрее яхту продадим, тем лучше.

Так все началось. После этого Филиппа нашла ему другую работу, потом он был на побегушках, а когда она узнала, что он, проучившись в колледже, получил некоторые навыки работы с компьютером, предложила ему место секретаря. Когда по факсу начал поступать ответ из «Стар», Рики решил, что теперь его счастье будет полным, если не считать двух позорных тайн, о которых, он поклялся, Филиппа никогда не узнает: у него не было никакого приятеля на борту «Филиппы» и он влюбился в хозяйку.

Сексуальный аспект в их отношениях возник случайно, меньше месяца назад, когда они наблюдали бега на кубок Мельбурна по телевизору. Филиппа «болела» за лошадь, которую она выбрала просто из-за клички, поскольку заявила, что ничего не понимает ни в бегах, ни в лошадях. Когда эта лошадь выиграла, она подпрыгнула и импульсивно крепко обняла Рики. Объятия длились несколько дольше, чем было необходимо; в следующий момент они уже целовались. Никто из них не предполагал, что это случится, и оба чувствовали себя потом неловко. Но Рики больше всего удивило, что он занимался любовью с женщиной, которую знал очень мало, даже после девяти месяцев службы у нее. Он был также удивлен, когда несколько часов назад в доме появился детектив с новостями о сестре Филиппы. И еще больше удивился, узнав, что когда-то Филиппа звалась Кристиной. У его босса оказалось больше тайн, чем он предполагал. Лошадь, которая выиграла престижный кубок Мельбурна, например. Рики не мог найти ключ к загадке о значении ее клички. Почему Филиппа выбрала эту лошадь? Только ли потому, что она звалась Красавица Долли?


Сан-Франциско, Калифорния, 1950 год.


– Так-так, Долли! Ешь! Хорошая девочка! Двенадцатилетняя Кристина сидела за длинным обеденным столом красного дерева и с жадностью уплетала горячий жареный картофель с острой приправой, в то время как ее отец готовил на кухне и разговаривал с ней через открытую дверь. Она рассмеялась, когда взглянула на него: в брюках от смокинга, но без пиджака, с надетым поверх сорочки отделанным оборочками фартуком. В одной руке – сковородка, в другой – лопаточка, и он, пританцовывая, стряпает, то и дело выглядывая из кухни через открытую дверь, чтобы убедиться, что дочь довольна и весела.

– В самом деле, Джонни, – сказала молодая блондинка, сидя развалясь в кожаном кресле у камина и листая журнал «Лайф». – Ты перекармливаешь девочку. Она становится толстой.

– Чепуха! – ответил он, выходя из кузни с миской дымящегося картофеля. – Долли растет! Моя мать кормила меня так же, и это мне ничуть не повредило!

– Мужчина – другое дело, – сказала блондинка, разглядывая свои длинные, покрытые красным лаком ногти. Кристина не обращала внимания на последнюю подружку Джонни. Та вела себя совсем не как гостья, когда пришла: включила телевизор и смотрела Милтона Бёрла, в то время как Кристина пыталась читать, или ставила пластинки Кристины на фонограф без ее разрешения.

– Скажи мне, Долли, – сказал Джонни Синглтон, ставя картофель на стол и делая пируэт перед дочерью, – разве то, что я готовлю, портит мою фигуру?

Кристина засмеялась. Ее отец был такой стройный и живой. Он был на самом деле само совершенство. Она считала, что он выглядит совсем как актер Ричард Конт, если не считать роста. Джонни Синглтон был симпатичный, великодушный, привлекательный мужчина. Он носил сшитые на заказ костюмы-двойки и широкополую мягкую шляпу, такую, как у Честера Морриса в роли Блэки из Бостона. Она представляла своего папочку ухаживающим за Ланой Тернер или Лорен Бэкол, перебрасывающимся ушлыми фразами с Аланом Лэддом и Джорджем Рартом. Когда Джонни водил ее на фильм «Звонить Нортсайд 777», она думала, что люди в кинотеатре вполне могут попросить у него автограф, потому что по виду он был точь-в-точь Ричард Конт. И как настоящий киноактер, Джонни Синглтон всегда был окружен хорошенькими женщинами.

Это помогало ему забыть смерть мамы, говорила себе Кристина. – Что-нибудь не так, Долли? – вдруг спросил он.

Кристина посмотрела на свою тарелку и увидела, что на ней осталось еще несколько ломтиков картофеля. Заметив тревогу на лице отца, она подхватила кусочки прямо руками и с чавканьем съела. Лицо Джонни засияло.

– Вот, ничто, кроме папиных кушаний, не делает маленькую девочку такой счастливой, – сказал он.

Блондинка произнесла что-то вроде «хм…», но Джонни опять скрылся на кухне.

Конечно, Кристина знала, что ее отец – не кинозвезда. Он был бизнесменом, хотя каким именно бизнесом он занимался, она не знала. Когда бы она ни спрашивала его об этом, он только смеялся и просил ее не беспокоиться. Они были богаты, говорил он, а это самое главное. Но порой ей хотелось сказать ему, что лучше бы они не были богатыми, только бы он оставался дома, как отец Марты Кэмп, у которого был офис на Монтгомери-стрит. Бизнес Джонни гнал его из дому иногда на целые недели, и Кристина чувствовала себя ужасно одинокой.

Джонни высунул голову из кухни и спросил:

– Как тебе понравился картофель, Долли? Мой собственный рецепт. Придумал его прошлой ночью.

Она была сыта по горло. Но ей не хотелось разочаровывать его. Ради того, чтобы доставить ему удовольствие, она готова была есть через силу и положила на свою тарелку новую порцию.

Блондинка вздохнула и, выбравшись из кресла, направилась на кухню.

До Кристины доносились лишь обрывки фраз, «…слишком много» – «Она потеряла мать, ради Бога…» – «…позволяешь ей толстеть» – «Это детская полнота, Линда! Все пройдет, когда она вырастет» – «Может быть, ее мать была толстой. Ты ее когда-нибудь видел?» – «Замолчи!». И кухонная дверь с размаху захлопнулась.

Кристина попыталась осмотреть себя. Она не помнила, всегда ли была полной или, как некоторые с умилением говорят, пухленькой. Но в последнее время она явно толстеет – груди стали выпирать из-под блузки, бедра раздались. Кристина начала замечать такие же изменения и у других девочек ее возраста, только у них это выглядит красиво. А у нее – нет, полнота ей не идет.

То, что сейчас сказала блондинка, несколько озадачило Кристину, – ведь все знают, что мама ее была стройной. Вот ее фотография на каминной доске.

– Как тут моя куколка? – спросил Джонни, выходя из кухни. Он снял передник и надел смокинг. Глядя на него, Кристина думала, что он самый красивый мужчина на свете. Он опустился на одно колено рядом с ее стулом и посмотрел на нее. В темно-карих глазах светились нежность и обожание, и Кристина ответила ему таким же взглядом. Джонни взял со стола салфетку и вытер ей подбородок.

– Прости, Долли, но я опять собираюсь уйти сегодня вечером. Обед был хороший, не так ли?

– Да, папочка, – сказала она, почувствовав обиду на блондинку, которая в ожидании стояла у дверей.

– В духовке для тебя сюрприз. Творожный пудинг с карамелью из магазина кулинарии.

Кристина пыталась скрыть свою ненависть к десертам, она ненавидела все сладкое. Это было единственное, чего она не могла есть, даже ради того, чтобы доставить удовольствие отцу. Любые десерты, которые он готовил для нее, она оставляла на «потом» и вываливала в мусоропровод, стоило лишь ему выйти.

Это и еще то секретное, что она думает, когда его нет дома, были ее единственными хитростями.

– Куда ты собираешься сегодня идти, папа? – спросила она, вдыхая запах его одеколона. Большинство мужчин не пользуются одеколоном, это считается не мужским делом. Но ее папочка пользуется, хотя он самый мужской мужчина из всех, кого она знает.

– В клуб «Танго» на Полк-стрите. Мне нужно немного развлечься, Долли. Я работал так много, что теперь мне надо расслабиться, повеселиться.

Она знала, что он, должно быть, действительно много работал, поскольку вернулся домой сегодня утром после трехнедельного отсутствия и выглядел нервным и возбужденным.

– А ты не можешь повеселиться здесь, со мной? – спросила она.

Он засмеялся и притянул ее к себе.

– Моя Долли! Да, мы будем веселиться, ты и я. Но мы сделаем это завтра. Я прокачу тебя по всему городу. Мы поедем на Рыбацкую пристань и поедим горячих креветок и омара. Я свожу тебя в парк «Золотые ворота», чтобы поесть горячих сосисок. А потом мы отправимся в кино – будем смотреть любой фильм, какой захочешь! И получишь столько воздушной кукурузы, сколько сможешь съесть. – Он отодвинул ее от себя и смотрел на нее глазами, полными радости. – Ну как, нравится тебе этот план, моя куколка? – спросил он нежно.

– О, это будет замечательно, папа! – сказала она с восторгом.

Джонни погладил ее по голове. Кристина заметила, что его взгляд стал задумчивым.

– Ты – моя куколка, – ласково сказал он. – Я никогда не забуду день, когда ты родилась, когда тебя положили мне на руки и я чуть не расплакался. Я всегда хотел маленькую девочку. Мальчики… Их можно иметь. Но маленькие девочки – они что-то особенное для отцов. А ты – моя маленькая кукла. С тех пор как умерла твоя бедная мама, я должен заботиться о тебе и сделать тебя счастливой. Ты счастлива, Долли? Нравится тебе твоя новая учительница?

– Она хорошая, – ответила Долли. Но ей всегда хотелось ходить в обычную школу, как остальные дети. Однако Джонни настоял, чтобы у нее были домашние учителя. Кристина никогда еще в своей жизни не ходила в школу. Сколько она себя помнила, у нее были воспитательницы, домашние учителя и телохранители. И куда бы она ни собиралась выходить, всегда ее возили на лимузине с пуленепробиваемыми стеклами, а за рулем сидел один из телохранителей. Отец говорил, что это делается для ее защиты – ведь они так богаты. Он объяснил ей, что некоторые люди обижаются на то, что другие богаты, и поэтому иногда стремятся причинить им вред.

Но Кристина иногда ощущала себя попавшей в капкан, особенно в последнее время, когда ей исполнилось двенадцать и она обнаружила, что в ней просыпается какая-то странная неугомонность. Проводить целые дни в стенах особняка на Ноб-Хилл в компании экономки, учительницы и телохранителей, постоянно играющих в карты, временами казалось Кристине невыносимым. Вот почему она придумала хитрость – то, что она делает по секрету. Она знала, что ей устроят жуткий нагоняй, если ее хитрость когда-нибудь раскроют, ведь она понимала, что отец не одобрит этого. Хотя Джонни великодушен в отношении некоторых вещей, как, например, в том, что касается еды, игрушек, а в последнее время пластинок, покупая любые, какие понравятся, в остальном он очень, очень строг.

– Вот что я хотел тебе сказать, Долли, – продолжал Джонни. – Как ты смотришь на то, чтобы купить новые платья? Я знаю, что красивые платья делают женщин счастливыми. Что скажешь, если завтрашний день мы посвятим покупкам?

Кристина ужаснулась. Делать покупки – означало идти в магазины для полных «Чарлин» на Поуэлл-стрите, куда ходят только толстые девчонки. Ей ненавистна была мысль, что она не может ходить в обычный универмаг и покупать платья, развешанные на манекенах, как это делают другие девочки. Как, например, противная Марта Кэмп, жившая в соседней квартире и воображающая себя особенной, потому что ей тринадцать, потому что она – худая и у нее – так она считает – есть поклонник. Марта всегда высмеивает одежду Кристины, которая состоит в основном из блузок и юбок в складку или прямых платьев с заниженной талией. Туфли с ремешками и короткие носки добавляют мало элегантности к ее нарядам, Поэтому она чувствует себя уродиной, когда идет в этот магазин, пользование которым само по себе означает некую ненормальность. Означает, что ты не такая, как другие девочки.

Но как она может сказать об этом отцу? Еда – это его подарок, знак его любви и внимания, и она не вправе отказываться от еды, если любит его. И так было всегда, сколько она себя помнит.

Одно из ее ранних воспоминаний относится ко времени вскоре после смерти матери, когда Кристина беспрестанно плакала. Джонни приготовил тогда свое коронное блюдо: макароны с сыром. Кристина успокоилась, съев их. Так еда стала залогом их любви.

– Эй, Долли, – сказал Джонни, – я ухожу. Делай уроки, а завтра мы отправимся гулять. Ну, как?

Она вышла из-за стола и встала рядом с ним. Ее удивило, что головой она уже достает до плеч Джонни. Вот те раз! Когда он уезжал, три недели назад, она не была еще такой высокой. Ее охватила паника, и она мысленно стала молить Бога, чтобы он не дал ей вырасти толстой, да еще и высокой. Она и так чувствовала себя достаточно громоздкой и неуклюжей.

Пока Джонни разговаривал шепотом с одним из телохранителей в соседней комнате, Кристина подошла к проигрывателю и взяла одну из своих последних пластинок – Перри Комо и Фрэнки Лейн. Через плечо она взглянула на блондинку, которая стояла перед зеркалом над камином и красила губы. На ней было вечернее платье, открывавшее плечи, а это означало, что она пользуется лифчиками без бретелек, которые Кристина видела в «Вог» и которые ей, видимо, никогда не придется надевать. Блондинка была тоненькая, как манекенщица, и, очевидно, поэтому нравилась Джонни. Это озадачило Кристину, поскольку отец, как ей казалось, хотел сделать свою дочь толстушкой.

Блондинка между тем еще больше озадачила Кристину. Она открыла сумочку, расшитую горным хрусталем, и вынула пузырек с таблетками. Подойдя к бару, она налила в хрустальный стакан джина, положила их в рот и запила. Кристина раньше видела, как она пьет таблетки и подумала, уж не страдает ли подружка Джонни головными болями или еще чем-то.

Кристина посмотрела на отца, стоявшего в большом холле, его фигура отражалась в полу из черного мрамора с золотистыми прожилками. Он разговаривал с человеком, который Кристине не нравился. Было в нем что-то смутно ее тревожившее. Например, эти вечные его попытки завести с ней разговор о том, что есть ли у нее поклонник, кто ее любимый киноактер. Ей становилось не по себе, когда она порой ловила его на том, что он разглядывает ее грудь. У него были странные тусклые глаза и блеклые светлые волосы, подстриженные так коротко, что голова казалась лысой. На лице виднелся шрам, и ей было любопытно, откуда он у него. Его звали Ганс, и он был ее телохранителем последние полгода.

На прощание Джонни крепко обнял Кристину, повторяя свое обещание устроить ей завтра особенный день, а она повисла на нем, будто не собиралась его отпускать. Она смотрела поверх его плеч на блондинку, стоявшую у двери, но та не обращала на нее внимания. В глубине души Кристина почувствовала то, чего раньше не испытывала: ревность и попираемое чувство собственности. Она знала, что осуществит свое тайное дело сегодня же. Потому что уже не в силах удержаться. Осуществить тайное дело – означало уйти из квартиры.

И не так уж трудно это было. Телохранители находились в доме не для того, чтобы ее удерживать, а для того, чтобы охранять квартиру от злоумышленников, поэтому они следили не за тем, кто выходит, а за теми, кто входит. Ей оставалось только дождаться, когда Уилл, сидевший на кухне и охранявший вход на черную лестницу, пойдет в туалет. Телохранители никогда не догадывались, что она ушла, потому что считали, что она в своей комнате, и не беспокоили ее. Проникнуть в квартиру было сложнее, но она нашла выход: когда лифт поднимался на их этаж, Кристина звонила по телефону из лифта, Ганс из прихожей шел в комнату, чтобы ответить на звонок. Кристина в это время проскальзывала в дверь, а Ганс думал, что по телефону не отвечают, так как ошиблись номером.

Она стояла в своей комнате одетая, и только фотографии, вырезанные из журнала и прикрепленные на стены, наблюдали за ней. Под взглядами Вероники Лейк, Риты Хейворт и восемнадцатилетней Элизабет Тейлор Кристина прикрепляла к густым рыжеватым волосам «невидимки», чтобы волосы от вечернего тумана не курчавились. Деньги в ее кошельке, пальто на ней. Надевая обувь, она выполняла последний пунктик своего плана: на одну ногу надевала мокасин, на другую – полуботинок и разнопарные носки. На ней такая комбинация выглядела скорее нелепо, чем смело, как ей бы хотелось.

Она подождала, когда наконец Уилл, пройдя через холл с мраморным полом, направился в туалетную комнату для гостей, стремительно проскочила просторную прихожую, краем глаз увидев в окне сверкающие огни залива Сан-Франциско. Оказавшись за дверью, она остановилась и перевела дыхание. На площадку выходили двери еще двух квартир: одну занимала Марта Кэмп и ее семья, в другой жили бывший сенатор и два его пуделя. Когда она убедилась, что никто ее не заметил, она торопливо подошла к лифту, нажала на кнопку и проскользнула внутрь кабины. Ее сердце бешено колотилось. Если отец когда-нибудь узнает…

Через неделю они отправились на переправу Тайбьюрон, на пароходе пересекли неспокойный серый залив. Стоя на полубаке, замерзшие и дрожащие, они смеялись. Кристина крепко держалась за отца, как будто желая никогда его не отпускать. Она любила ощущать его близость, близость сильного, крепкого мужчины. Когда она вот так крепко держалась за него, к ней возвращались и чувство собственного достоинства, и самоуверенность, которые покидали ее на время его отъездов. Каждый раз, когда Джонни вновь оказывался дома, с ней, Кристина снова начинала ощущать себя реальной, существующей и достойной существования.

– Мы едем вон туда, Долли! – сказал отец, указывая на берег. – Тайбьюрон.

И это название в его устах прозвучало так романтично и обещало столько приключений, как будто это Шэнгриля или Эль-Дорадо, а не просто берег залива Сан-Франциско.

Они захватили с собой пледы, корзину с едой, игру «скрэбл». Все это несли телохранители Ганс и Уилл, не спускавшие глаз с босса, но державшиеся в отдалении. От переправы Джонни и его дочь шли по главной дороге, потом свернули на проселочную и направились вдоль нее в тени деревьев. Воздух был свежий и морозный, пропитанный запахом соли и звенящий от криков чаек. Они искали место для пикника – Джонни выбирал не простое место, а особенное.

Наконец они нашли полянку на холме, где трава была подходящей, цветы – красивыми, ветер – не таким сильным, солнце – теплым и ласковым. Джонни расстелил плед и усадил Кристину, открыл корзину, расставил тарелки, разложил салфетки, вилки и ножи, поставил два хрустальных бокала. Все это он проделывал торжественно, называя ее madam, что очень ее забавляло. Еды было столько, что хватило бы на целую компанию, но они съели все: целого жареного цыпленка, соленые огурцы, вареные яйца, ржаной хлеб с плавленым сыром и выпили две большие бутылки молока, которые Джонни разлил в бокалы.

Пока они ели, Джонни расспрашивал Кристину об учебе. Нравится ли ей учительница? Какой предмет у нее любимый? А Кристина интересовалась его последней деловой поездкой, но, как обычно, Джонни от ответов уклонялся. Они обтерли руки влажным полотенцем, предусмотрительно положенным миссис Лонгчэмпс, после чего принялись играть в «скрэбл».

Устав от игры, они заговорили о том, что обычно оставляли для таких моментов, как этот.

– Расскажи мне еще о маме, – просила Кристина, и Джонни как-то сразу менялся. Веселость покидала его, речь становилась медленнее; он казался мягче и сентиментальнее.

– Она была самой красивой женщиной на свете, Долли, – говорил он, лежа на спине и разглядывая небо, как будто лицо Сары Синглтон можно было увидеть среди проплывавших по небу облаков. – Она всегда была такая хрупкая, как фарфоровая статуэтка, иногда я боялся дотронуться до нее. Я никак не мог понять, что она нашла в таком парне, как я. Когда мы впервые встретились, я был довольно неотесанный. Стоило мне открыть рот, как Бруклин так и пер из меня. И я считал, что грубость – самая замечательная черта.

Он оперся на локоть и посмотрел на Кристину.

– Твоя мама была настоящей леди, Долли. Она была высший класс и сделала из меня джентльмена. Она исправила мою речь, выбирала мне костюмы и водила в оперу. И где бы мы ни появлялись, люди обращали на нас внимание, мы производили на них впечатление.

– Ты все еще тоскуешь по ней, папа?

Он погладил ее по щеке и сказал:

– Для меня это самая большая потеря на свете, Долли. Когда умерла мама, когда рак унес ее, умерла часть меня. Я молю Бога, чтобы однажды он забрал меня на небеса, потому что хочу в загробной жизни быть вместе с мамой.

В этот момент Кристину буквально переполняло чувство любви – к отцу и к маме, которая сделала его таким счастливым.

– Я похожа на нее, папа? – спросила она, потому что по тем немногим фотографиям Сары Синглтон, которые у них хранились, сходство между матерью и дочерью было трудно определить. – Джонни сел и провел рукой по своим волосам.

– Ты похожа на нее сердцем и душой, Долли, а это – самое важное.

Они отправились прогуляться, и Кристина решила воспользоваться моментом и еще раз поговорить с отцом о его работе.

– Что ты конкретно делаешь, папа? – Ей очень хотелось это узнать, потому что Марта Кэмп говорила, будто ее отец называет Джонни проходимцем, гангстером, и ей необходимо было доказать Марте, что это ложь.

Но Джонни только сказал:

– Пусть мнения других людей не беспокоят тебя, Долли. Главное, что мы сами о себе думаем. Уважай себя, и другие будут уважать тебя.

Она вспомнила о других вещах, которые ей наболтала Марта Кэмп: что Джонни – дезертир и не был на войне, как остальные. Однако Кристина знала, что отец записывался добровольцем, но его от службы освободили из-за лопнувшей перепонки в ухе, как у Фрэнка Синатры. Кристина также знала, что Джонни тайно помог одной семье, наполовину японской, наполовину американской, переехать в другую страну, но это она должна держать в секрете, потому что его поступок посчитали бы непатриотическим.

– Не будем терять время на разговоры обо мне, Долли, – сказал Джонни и помог Кристине перебраться через ручеек. – Давай поговорим на мою любимую тему – о тебе. Расскажи, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Это был трудный вопрос, потому что выбор менялся, казалось, каждую неделю, в зависимости от того, какой она журнал в данное время читала или какой фильм только что посмотрела: сейчас она хотела быть, как Мирна Лой в фильме «Лучшие годы нашей жизни», и заботиться о Фредерике Марче. Поэтому она сказала:

– Я хочу выйти замуж, папа. Я хочу иметь мужа, детей и жить в хорошеньком домике.

– Куколка! – ответил отец, – ты можешь стать кем ни пожелаешь. Не надо тебе выходить замуж только потому, что так поступают другие девочки. Ты можешь достичь большего, если захочешь. Посмотри на эту птичку, которая перелетает с верхушки одного дерева на другую. Она не сидит на насесте и не заботится об этом. Она высоко летает. Посмотри!

Девочка, сощурив глаза, посмотрела на небо, увидела птицу, которая, расправив крылья, парила в воздухе, и подумала, что отец похож на эту птицу. И почувствовала, что ее сердце тоже парит. В следующее мгновение она уже знала, кем хочет быть, когда вырастет.

– Я хочу заниматься бизнесом вместе с тобой. Он засмеялся, обнял ее, но она нахмурилась.

– Но… Как ты зарабатываешь деньги, почему мы богаты?

– Я делаю удачные вложения, Долли. Вот и все. Я просто знаю, куда вкладывать деньги. Ты знаешь, что значит делать удачные вложения, Долли? Ты узнаешь, чего хотят люди, и вкладываешь в это деньги.

– Но откуда ты знаешь, чего хотят люди?

– Спрашиваю себя, чего я хочу. Скажи, чего бы ты больше всего на свете пожелала, если бы могло исполниться только одно желание?

Минуту подумав, она сказала:

– Таблетку, которая бы сделала меня худой.

– Хо, Долли! Если бы я мог делать такие таблетки, то стал бы богатейшим человеком в мире. Но почему такая маленькая девочка беспокоится о своем весе? Когда ты вырастешь, то будешь стройной, вот увидишь.

Кристине не терпелось скорее вырасти и стать стройной. Тогда бы Марта Кэмп и ее подруги не смогли бы терзать ее, как в тот раз, когда Кристина стояла в вестибюле и появились девочки; дверцы лифта открылись, и Кристина вошла в кабину, а другие девочки, войдя, вдруг шагнули обратно, сказав, что лифт наверняка сломается, не выдержав такого веса. Дверь лифта закрылась, и она услышала их смех. Когда Джонни увидел мрачное выражение ее лица, он остановился на тропинке и сказал:

– Ты можешь стать кем захочешь, Долли. Ты должна бороться за это, а если это еще и твоя мечта, то борьба стоит того. Я не всегда был богат. Я вырос в бедной семье и боролся повседневно, просто чтобы выжить. Тогда я решил вырваться из нищеты и стал что-то делать для этого. Знаешь, что однажды сказал генерал Эйзенхауэр? Он сказал, что в собачьей драке важен не размер собак, а размер драки в собаках. Верь в себя, Долли и ты добьешься всего, чего захочешь.

Прогулка по лесу кончалась, и когда Кристина поняла, что настроение отца стало серьезным, тревожное чувство сдавило ей грудь, как будто она предчувствовала, что сейчас произойдет. Наконец Джонни сказал:

– Я должен опять уехать, Долли. Прости.

Кристина была подавлена, но не удивилась сказанному. Всю неделю он был рассеянным и встревоженным, часами разговаривал по телефону, надолго уходил из дома. Такое беспокойство всегда охватывало его, когда, как он сам говорил, дело закручивалось. Она отошла от отца, стараясь не расплакаться. Она представила свое ближайшее будущее: пустое и унылое пребывание в доме, когда она ощущает себя такой одинокой, не слыша отцовского смеха, когда пытается есть невкусные диетические блюда, приготовляемые миссис Лонгчэмпс, и большую часть времени проводит, не выходя из своей комнаты.

– Прости, Долли, – отец подошел и обнял ее, – мне это так же не нравится, как и тебе, но дела, которыми я занимаюсь, требуют того, чтобы их делать там, где есть деньги и связи. Когда-нибудь ты поймешь. – Он взял ее лицо в руки. – Но ты должна знать, что я люблю тебя, Долли, и всегда буду тебя любить. Ты – причина того, что я так часто уезжаю, потому что я хочу, чтобы твоя жизнь была самой лучшей. Все другое у нас есть.

Она прижалась к нему, прощая все его деловые поездки, его подружек и ее одиночество. Все будет хорошо, думала она, когда она станет взрослой. Тогда они займутся бизнесом вместе и отец будет брать ее с собой, куда бы ни поехал.


Кристина опять собралась осуществить очередной побег из дома. Знала, что этого делать нельзя, но не могла справиться с собой, чувствовала себя несчастной.

Как только Джонни уезжал, миссис Лонгчэмпс сажала ее на диету, но организм Кристины не привык к усвоению свежих овощей и салатов. Желудок расстраивался, и она пыталась лечить его, готовя еду сама. Сейчас ее мучила ужасная боль в животе.

С понурым видом сидела она в просторной гостиной, где пол был покрыт лаком, а на стенах расположились предметы декоративного искусства. В прихожей тикали часы, и звук их заполнял пустоту гостиной, отчего она еще больше казалась похожей на музей. Кристина мрачно смотрела на последний подарок отца.

Через день после его отъезда в Нью-Йорк к ним в квартиру доставили новый проигрыватель с комплектом пластинок Комо и Кросби. Телохранители Ганс и Уилл установили его в комнате девочки. Поначалу она была в восторге – даже у Марты Кэмп не было такого по последнему слову техники проигрывателя! Но потом восторг прошел. Какое может быть от этого проигрывателя удовольствие, если его не с кем разделить?

Да, только очередной побег исправит ее настроение.

Торопливо одевшись, она уже через несколько минут была на укутанной туманом улице. Быстро дошла до остановки, вскочила в подъехавший трамвай и встала на площадке, держась за поручень, хотя в салоне было много пустых мест. Поездка на трамвае сквозь туман была частью запретного удовольствия.

Она сошла в конце линии и влилась в поток пешеходов на Маркет-стрите, все время торопясь и оглядываясь, чтобы убедиться, что никто за ней не следит. Вот наконец она у цели, окунувшаяся в поток света от тысячи ярких лампочек, чувствующая, как растет возбуждение при одном только виде людей, толпящихся под навесом у входа, показывающих билеты и входящих в фойе кинотеатра.

Настроение поднялось, потому что там, внутри, были ее друзья, они ждали ее. Приобретя билет у женщины в будке, Кристина направилась в буфет, где купила большой пакет хрустящих кукурузных хлопьев (они с Джонни всегда лакомились ими в кино).

Сначала показали «Новости дня» с сюжетом о сенаторе Джозефе Маккарти, предупреждающем президента Трумэна о засилии коммунистов в государственном департаменте, потом показали короткий репортаж о новых моделях фирмы «Кристиан Диор»: в этом году во Франции будут шиком широкие в бедрах юбки, сужающиеся книзу, с кушаком или поясом. И еще хорошие для вас новости, леди. Благодаря современным методам размножения в условиях фермерского хозяйства вы можете иметь норковые палантины, о которых мечтает каждая женщина, по доступным ценам и различных оттенков. Затем показали мультики Вуди Вудпекера, а это означало, что художественный фильм вот-вот начнется.

Кристина сидела в темноте кинозала, счастливая и умиротворенная, чувствуя свою приобщенность к миру кино. Она любила запах кинотеатров и разделяла то состояние приятного ожидания, которое охватывало публику перед началом фильма, залы, заполненные любителями кино, ищущими на экране спасения от жизненных проблем, бегущими, как и сама Кристина, от немилосердной реальности. В отсутствие отца зал кинотеатра становился для Кристины самым любимым местом на свете, он нераздельно принадлежал ей, был ее тайным убежищем, тайным способом выражения неповиновения. Джонни Синглтон не возражал против фильмов, как таковых, просто хотел, чтобы в кино она ходила только с ним. Да, порой он со своим покровительством и со своей опекой хватал через край.

Когда начался фильм, ее сердце забилось от радости: «Копи царя Соломона». Она смотрела его уже шестой раз. Фильмы позволяли ей забыть свое одиночество, забыть жестокие слова Марты Кэмп, магазин «Чарлин» и овощи миссис Лонгчэмпс. Фильмы представлялись ей огромными дверями совсем в другой мир, широко распахнутыми и приглашающими войти, хотя бы ненадолго, чтобы насладиться другой жизнью.

Впервые Кристина сбежала из дома, чтобы самостоятельно сходить в кино, три года назад после очередного отъезда Джонни. До этого он водил ее на фильм «Такая прекрасная жизнь», и в конце они вместе плакали, а потом долго друг друга убеждали, что ангелы и чудеса действительно существуют. Когда горечь от его отсутствия стала невыносимой, она ушла из дома, чтобы вновь, побывав на этом фильме, пережить ощущение близости и понимания, возникающее между отцом и ею. Хотя вскоре она поняла, что ходить в кино одной совсем не так весело, как с отцом, но все же какое-то удовольствие она получила и, возвратясь домой спустя два часа, с удивлением обнаружила, что хотя бы на короткое время стала счастливее.

Теперь, как только Джонни уезжал, Кристина сбегала в кино. В кинотеатре никто не смеялся над ней, не обижал только потому, что она толстая, не смотрел на нее почти с отвращением, как очередная папина блондинка. Персонажи в фильмах принимали ее такой, какая она есть, они заманивали ее и приглашали участвовать в своих приключениях, будь то плавание с испанской армадой и с Эррол Флинн или разгадывание тайн с Бэзилом Рэтбоуном и Найджелом Брюсом. Кристина могла танцевать с Фредом Астором или Джин Келли; она могла быть Уорин О'Хара и целоваться с Корнилом Уайльдом. Но лучше всего быть Валентиной Кортезе в «Воровском шоссе» или Сьюзен Хайворд в «Доме незнакомцев», потому что это были фильмы Ричарда Конта, а он так похож на Джонни.

Сейчас Кристина сидела в темноте, поглощая кукурузные хлопья, и смотрела, как Алан Квартерсмейк охотится на просторах Африки, и хотя она знала содержание фильма и помнила каждую сцену, все равно фильм ее захватывал как и в первый раз. Затаив дыхание, она смотрела на экран, а рука с пакетиком кукурузы прижималась к груди, чтобы унять сердцебиение.

Внезапно до нее дошло, что она действительно чувствует себя плохо; ее встревожила появившаяся в животе боль. Положив пакетик на пол и вцепившись руками в сиденье, она надеялась, что неприятное чувство пройдет. Но спазм усилился, и она вскочила с места и поспешила в туалет. Войдя в кабинку, она задрала юбку и увидела кровь на трусиках. Онемев от шока, она смотрела на пятно. Затем пронзительно закричала. Вошедшая билетерша увидела, как Кристина в истерике крутилась перед зеркалом, пытаясь разглядеть, откуда взялась кровь.

– Я умираю! – вопила она. – О Боже, помоги мне!

– О Господи, – бормотала билетерша, женщина лет пятидесяти, одетая в тесноватую униформу, явно с чужого плеча. – Вы не умираете, сладкая моя. Вот возьмите, сказала она, сложив из туалетной бумаги толстый комок и подавая его Кристине. – Положите это в трусики и вернитесь в зал. Попросите своих спутников отвести вас сейчас же домой.

– Но я пришла без спутников, – с отчаянием в голосе сказала Кристина, – я пришла одна.

– Так поздно и одна! Хорошо, сладкая, тогда идите домой как можно скорее. Мама позаботится о вас.

Кристина засопела.

– У меня нет мамы, – сказала она. Она смотрела на билетершу распухшими от слез глазами. – Вы уверены, что я не умираю?

Женщина вздохнула и сказала:

– Нет, сладкая, вы не умираете. Это случается со всеми девочками вашего возраста.

– Но что это такое?

– Вы должны попросить какую-нибудь родственницу рассказать об этом, тетю или кузину.

– Но у меня нет…

Билетерша подталкивала Кристину к двери.

– Вы должны идти домой.

Кристина бежала всю дорогу до Калифорниа-стрит. Попав в дом, она подбежала к двери спальни миссис Лонгчэмпс и забарабанила. Экономка очень заволновалась, называла Кристину бедным, беспризорным ребенком. Она попыталась объяснить девочке с присущей ей викторианской сдержанностью, что случилось.

– Это замечательно, – повторяла экономка, показывая Кристине, как нужно пользоваться неудобными прокладками. – Это Божье чудо и наш особый женский дар. Это значит, что мы можем иметь детей. Это значит, что мы женщины.

Миссис Лонгчэмпс была не очень убедительна в своих объяснениях, и Кристина не заметила особой радости и гордости на ее лице, пока та говорила. Но, несмотря ни на что, Кристина чувствовала возбуждение, потому что она стала женщиной, а раз так, то это означало, что она взрослая и скоро папа будет брать ее с собой в деловые поездки, а не оставлять дома.


Она читала и перечитывала открытку от Джонни, в которой он писал, как сильно ее любит, но должен еще на какое-то время задержаться. Она сильно прижала открытку к сердцу, как бы пытаясь впитать всю отцовскую любовь. Вдруг она ощутила чье-то близкое присутствие. Она открыла глаза и увидела Ганса, стоящего в двери; его тусклые, бесцветные глаза уставились на нее.

– Я слышал, ты стала большой девочкой, – сказал он, подходя и глядя на нее сверху вниз. Его взгляд, казалось, прилип к ее груди. – Как тебе понравится, если я стану твоим возлюбленным? Я знаю о тебе, Кристина, все, знаю о твоих походах в кино. Я ничего не расскажу твоему отцу, если ты будешь ласковой со мной.

Она села на кровати и сжала колени.

– Что? – спросила она.

– Говорю тебе, я ничего не расскажу твоему отцу, если ты будешь ласковой со мной. – Он закрыл дверь. – У экономки выходной, а Уилла я отослал с поручением. Квартира в нашем распоряжении, малышка.

– Я… У меня есть деньги, – сконфуженно сказала она. – Восемь долларов. Вы можете взять…

Ганс рассмеялся:

– Ты не должна платить мне за это, девчушка. Я дам тебе это бесплатно.

– Что?

Он протянул руку и схватил ее за запястье; она вскрикнула.

– Спокойно, а то я могу быть грубым, – сказал он, поднимая ее с кровати. – Господи, а ты тяжеленная. По правде говоря, мне нравятся пухленькие. Так, сколько тебе лет? Двенадцать? Мне нравятся такие молоденькие.

Кристина пыталась вырваться, но он ухватил и второе запястье и, притянув к себе, быстро обнял за талию. Его лицо оказалось в сантиметре он ее: она заглянула в его бесцветные глаза и ничего в них не увидела.

– Пожалуйста, не надо, – сказала она.

– А вот твой папочка, – продолжал телохранитель, зажав ей руки своей рукой, а другой шаря под блузкой, – твой папочка любит тощих. Как эта белокурая сучка. Но я люблю девочек с мясом на костях. И, детка, ты получишь… – говорил он, стискивая ее груди.

Вот тогда она начала вопить. Он прижал рот к ее губам и расстегнул кофточку, но Кристина продолжала бороться. Она почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее ногам. Пистолет! Он пришел убить ее!

Внезапно она вырвалась и побежала к двери, но он поймал ее, развернул и ударил по лицу.

– Я сказал тебе, будь ласковой! – закричал он. – Теперь я буду грубым.

Он засунул руку ей под юбку, но Кристина брыкалась и боролась. Они упали около тумбочки, уронив рамки с фотографиями, на которых разбилось стекло. Она чувствовала его холодные пальцы на голом теле, когда он пытался раздвинуть ей ноги. Его сила начала одолевать ее, она заплакала. И вдруг дверь ее спальни распахнулась. Ганс отлетел от нее, и Кристина увидела Джонни, схватившего испуганного телохранителя и вышвырнувшего его из комнаты в холл.

– Ты ублюдок! – кричал он. – Грязный ублюдок! Кристина, спотыкаясь, вышла из комнаты, запахивая порванную блузку и с ужасом наблюдая, как отец избивает Ганса, как кровь брызгами покрывает пол. Когда Ганс уже безжизненно лежал на полу, Джонни подошел к Кристине и обнял ее.

– С тобой все в порядке, детка? – спросил он. – Все в порядке? Он сделал тебе больно?

Она, рыдая, уткнулась ему в шею, все еще дрожа от страха.

– Папочка, ч-что ты здесь делаешь?

– Миссис Лонгчэмпс позвонила мне. Она рассказала мне о… что случилось в кинотеатре. Я подумал, что должен быть сейчас с тобой. Я хотел сделать тебе сюрприз.

Кристина поразилась, увидев текущие по его лицу слезы.

– Со мной все в порядке, папочка, – сказала она с тревогой.

– Я хочу покончить со всем этим, Долли. Я собираюсь заботиться о тебе и охранять тебя. Никто никогда не посмеет тебя больше обидеть.


В мрачном настроении сидела Кристина в комнате для посетителей монастырской школы святой Бригитты для девочек, потому что поняла, как неправильно истолковала слова отца, сказавшего, что он намерен охранять ее. Она решила тогда, что он собирается остаться дома, она даже представить себе не могла, что он отправит ее в школу. Вошла одна из сестер, молодая женщина, в длинной черной рясе, длинном покрывале и накрахмаленном головном уборе, которые поскрипывали при движении.

– Все в порядке, мистер Синглтон, – сказала она мягким голосом, – Кристина может остаться у нас и немедленно приступить к занятиям.

– Спасибо, сестра, – сказал Джонни. – Можем мы на минуту остаться одни?

Когда монахиня ушла, Джонни повернулся к Кристине. Она подумала, что еще никогда не видела его в таком ужасном состоянии. Его лицо вытянулось и выглядело изможденным, как будто он за сутки постарел. И Кристина чувствовала, что в некоторой степени это ее вина.

– Теперь слушай, Долли, – сказал он очень серьезным тоном. – Это все ненадолго. Я понимаю теперь, что не могу оберегать тебя так, как хотел. Поэтому тебе здесь будет безопаснее, пока я не произведу некоторую реорганизацию своей жизни.

– Они знают… – начала она.

Он вопросительно посмотрел на нее, потом сказал:

– О, нет, Долли, они не знают. Никто не знает, что случилось, кроме тебя и меня.

Кристина не могла выразить словами свои чувства. Она казалась себе дрянной и замаранной. Разделавшись с Гансом, Джонни вызвал врача, но не для Ганса, которого утащил Уилл, а для Кристины, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Именно обследование больше всего расстроило ее, бесцеремонное, без намека на мягкость и доброжелательность. Обследование ее тела посторонним мужчиной показалось ей более унизительным, чем то, что пытался сделать Ганс. У Кристины осталось впечатление, что ее осквернили дважды.

Когда доктор выходил из ее комнаты и шепнул Джонни: «Ваша дочь все еще девственница, мистер Синглтон», – она покраснела от стыда.

– Это моя вина, – сказала она. – Я плохая. Он взял ее за плечи и сказал:

– Никогда не говори так. Ты хорошая девочка, Долли. Ты – особенная, и я горжусь тобой, горжусь, что ты – моя дочь. Я всегда хотел, чтобы ты держала голову высоко, будто ты принцесса, тогда люди будут знать, какая ты особенная.

– Я попытаюсь, – сказала она, плача.

– Ты будешь здесь в безопасности, Долли, – сказал он обнимая ее. – Сестры хорошо позаботятся о тебе, и довольно скоро ты забудешь все, что случилось. Мы начнем все сначала, ты и я.

Она прижалась к нему и заплакала.

– Пожалуйста, не оставляй меня здесь! Пожалуйста, возьми меня с собой!

– Не беспокойся, Долли, – сказал он, ласково вытирая слезы на ее щеках, – это ненадолго. Совсем ненадолго. Скоро мы будем опять вместе. И никогда больше не разлучимся.


Перт, Западная Австралия.


В аэропорт ехали в полном молчании. Чарми сидела рядом, Рики впереди, рядом с шофером. Филиппа достала досье, привезенное Иваном Хендриксом. Она долго смотрела на вырезку с объявлением: «Кто-либо знающий или имеющий сведения о Кристине Синглтон…»

Затем она посмотрела на фотографию Беверли Берджесс, которая, казалось, неохотно дала себя сфотографировать, и все задавалась вопросом, что эта женщина знает о Кристине Синглтон.

Филиппе вдруг стало холодно от кондиционера в машине.

Возможно ли, что Беверли Берджесс знает все?