"Нора Борисовна Аргунова. Не бойся, это я! (рассказы) " - читать интересную книгу автора

умеет сжимать в кулаке хлеб и, когда я его ношу, держится за мой палец.
______________
* Савояр (франц.) - житель Савойи, странствующий с учёным сурком и с
шарманкой.

...Тишка съедал хлеб, немного орехов или семечек, отгрызал яблока и
втягивал в себя, словно макаронину, стрелку зелёного лука. Сытый, он не
прочь поиграть. Он шёл в наступление, встав на дыбы, разинув узкий роток с
мощными резцами: "У-у-у!"
Я толкала его, он мягко валился на спину, показывая заросший
золотистой шерстью живот, щипался, похватывал небольно зубами, урчал,
лепетал, перекатывался с боку на бок. Честное слово, с ним бывало весело, я
смеялась до слёз - до того комичный был зверь! И как обидно, что никто,
кроме меня, не мог этого видеть! Самое милое в Тише скрыто от посторонних.
Он никогда не играл при чужих, он их боялся. Тишка поглядывал на гостей
издали, сидел, уткнувшись в пол, приняв странную позу то ли задумчивости,
то ли дремоты. Но когда пытались приблизиться, он удирал. Он признавал
только меня. Правда, помнил и того человека, своего прежнего хозяина,
который его принёс. Когда человек этот через полгода появился, сурок узнал
его тотчас. Но баловался и нежничал Тишка только со мной.
Наевшись и поиграв, предоставленный самому себе, сурок брёл, глазея по
сторонам, выискивая, чего бы такое поделать. Он прекрасно знал, что делать
можно, а что запрещено. Открывать стенной шкаф, влезать, вышвыривать обувь,
сотворяя кавардак, - нельзя. И он останавливался перед шкафом, выжидал,
косясь зорким чёрным глазом. Я молчала. Тогда он зубами подцеплял снизу
дверцы, распахивал их...
- Ты что делаешь? Тебе кто позволил? Разве хорошие сурки так
поступают? Так плохие сурки поступают, - говорила, говорила я бог знает
что, потому что Тишку даже ругать было весело.
Тишка вываливался из шкафа, недовольно сощурясь, опустив повинную
голову, ждал, когда утихнет гроза. Утихало - он направлялся в тот угол
коридора, где всё ему дозволялось. Отодвигал чемодан, собирал в ком половик
и втискивал, втрамбовывал половик в щель между чемоданом и стеной;
приволакивал пылесос, приносил резиновые сапоги и среди этой неразберихи
(неразбериха для нас - для него временный беспорядок строительства!)
расхаживал неторопливо, осматривая, подправляя, - коренастый, крепкий,
хозяйственный сурок-мужичок.
Наступал поздний час. Я ложилась. Тишка взбирался на тахту,
пристраивался поближе, потеснее, подлезал под руку, укладывал голову мне на
плечо. Я открывала книгу. Однажды зимой, помню, взвыла сирена; одна, другая
пронеслись по улице пожарные машины. Мгновение - и сурок оказался на полу,
под креслом. Он смотрел оттуда на меня, и тревожный свист, должно быть
далеко слышный в родной Тишиной казахстанской степи, рвался из окна
московского дома.
- Опасность! Прячься, народ! - кричал зверь, и было понятно, что
кричал мне, потому что здесь его народ - это я.
Когда впервые я услыхала сигнал опасности и вбежала в комнату узнать,
что случилось, то увидела влетевшую в окно синицу. Она перепархивала по
книжным полкам, а Тишка не спускал с неё глаз. Он был взволнован, но
запомнил, что явилась я по его сигналу. С тех пор, если ему надоедало в