"Лидия Арабей. Череда (концовка отсутствует)" - читать интересную книгу автора

вышли из моды, когда-то такие носило начальство, видимо, и пожилой
заседатель был из начальства, а теперь на пенсии.
Они шли втроем по опустевшему теперь коридору. У самой лестницы дверь
вдруг открылась и из комнаты вышел милиционер, один из тех, что недавно был
на суде при Зайчике. Дверь открылась на один только миг, пока милиционер
выходил из комнаты, но Павел Иванович увидел в ней Зайчика - тот сидел,
наклонив низко голову, и ел батон, держа его, разломанный, в руках. Женщина
в сером платке и зеленом пальто сидела напротив Зайчика и, подперев щеку
рукой, смотрела, как он ест. Ее черная сумка стояла возле стула на полу.
За столом с двумя тумбами сидел второй милиционер из тех, что был на
суде при Зайчике, и водил карандашом по листу бумаги. Его милицейская шапка
лежала перед ним на столе.
Все это Павел Иванович увидел в один миг, пока милиционер выходил из
комнаты, и внезапная жалость к парню, который ел батон, принесенный ему
женщиной, обожгла его грудь.
На улице судья и пожилой заседатель пошли в одну сторону, а Павел
Иванович, кивнув им и сказав: "До скорого", повернул в другую. Ему очень
хотелось остаться одному, и действительно, как только отошел немного от
здания суда, вздохнул с облегчением. Теперь ему не надо было притворяться и
делать вид спокойного, беззаботного человека.
Была оттепель, под ногами хлюпал мокрый снег, смешанный с песком, в
воздухе висел туман с едкой гарью машин, которые одна за другой бежали по
улице, разбрызгивая колесами рыжую жижу. Легковые машины, автобусы,
заляпанные снизу грязью, были похожи на коров, зимовавших на грязной
подстилке и только что выгнанных из хлева. И Павел Иванович почувствовал
себя запачканным, будто недавно вывалялся в грязи и теперь ему никогда не
отмыться. Он боялся встретить кого-нибудь из знакомых, потому что тогда надо
было бы здороваться, что-то говорить, а у него в голове словно камни лежали.
Время перерыва следовало использовать на обед, но Павел Иванович и
думать не мог о еде, хотелось вообще куда-нибудь спрятаться, чтоб остаться
совсем одному, чтоб не видеть, не слышать вокруг себя людей, но надо было
снова возвращаться в суд, снова садиться в кресло с высокой спинкой.
Возле двери магазина стояла очередь, под ногами у людей, на размятом
снегу, ярко горели мандаринные корки. Видимо, люди стояли в очереди за
мандаринами, их теперь продавали по всему городу, и Павлу Ивановичу
показалось странным, что жизнь идет, как шла, люди живут, как и жили. Он
хотел успокоить, убедить себя, что и у него ничего не случилось, никто ведь
не знает о Тане и не узнает, если он сам не скажет, но покой не приходил, в
груди не становилось легче, веки оставались тяжелыми, и тяжелыми казались
ноги, словно он сразу постарел.
Посмотрел на часы - пора возвращаться в суд, - и он той же улицей пошел
обратно. Шел, заставляя себя набраться сил и прожить этот день так, чтоб
никто ни о чем не догадался, быть таким, как всегда.
В суде он появился рановато, в коридорах было тихо и безлюдно, дверь
кабинета судьи замкнута. Он прошел по коридору раз, второй, - вдоль стен
здесь стояли скамейки, как на вокзале, на стене висела доска, на ней лист
белой бумаги, приколотый кнопками. На листе было написано, какие дела
слушаются сегодня.
Дойдя до конца коридора, Павел Иванович вдруг потянул за ручку двери,
за которой, выходя из суда, увидел Зайчика. Но и эта дверь была заперта, -