"Соломон Константинович Апт. Томас Манн " - читать интересную книгу автора

"внутренней" биографии задним числом, а давал истинную картину своего
раннего соприкосновения с Ницше. Об этом свидетельствуют первые новеллы
юного писателя, такие, например, как "Маленький господин Фридеман" или
"Луизхен", где "жизнь", олицетворяемая жестокой и хищной красавицей госпожой
фон Ринлинген или садистски-сладострастной обольстительницей Амрой Якоби,
"жизнь", оборачивающаяся для тех, кто влюблен в нее, смертью, предстает в
весьма сомнительном свете. Автор глядит на нее не помутневшим от
"дионисийского", как выражался Ницше, восторга, а трезвым, оценивающим,
скептическим взглядом. Не менее убедительным свидетельством иронического
освоения "лирики" Ницше могут служить и рисунки Томаса Манна в "Книге с
картинками для благонравных детей", - альбоме, о котором нам еще предстоит
рассказать.
В апреле 1895 года Генрих Манн стал редактором берлинского журнала
"Двадцатый век" и предложил своему младшему брату сотрудничать в этом
издании. Томас принял предложение Генриха. В 1895-1896 годах он опубликовал
в "Двадцатом веке" несколько статей. Этих статей он ни в какие сборники
потом не включал, да и вообще свое сотрудничество в журнале "Двадцатый век"
всегда обходил молчанием в автобиографических очерках.
Мы уже ссылались на его собственные слова о том, что он много лет
заботился лишь о своей репутации художника. К пониманию неотделимости
художнической репутации от репутации общественной он пришел только зрелым
человеком, благодаря тяжелым урокам истории, пришел постепенно,
по-настоящему лишь в ходе борьбы с фашизмом. Когда он назвал свои
размышления о первой мировой войне "Размышлениями аполитичного", он был
субъективно и в самом деле аполитичен. В юности его философско-эстетическое
развитие не сопровождалось развитием политическим. Он размышлял о Рихарде
Вагнере и Фридрихе Ницше, но мало что знал о таких старших своих
современниках и соотечественниках, как Фридрих Энгельс, Август Бебель и
Вильгельм Либкнехт.
Журнал "Двадцатый век" имел подзаголовок "Тетради в защиту немецких
порядков и немецкого блага". Сравнивая публицистические выступления Томаса
Манна в этом журнале с его первыми новеллами, с трудом веришь, что то и
другое написано одним и тем же лицом. Самобытный, ироничный, чуткий к
противоречивости человеческих характеров художник выходит на журналистскую
трибуну с набором общих фраз националистического и шовинистического толка.
"...Немцы, - пишет, например, двадцатилетний Томас Манн в одной из этих
статей, - являясь самым молодым и самым здоровым культурным народом Европы,
призваны, как ни одна другая нация, быть и оставаться носителями любви к
отечеству, религии и преданности семейному очагу".
Ощущая духовную неравноценность ранней своей публицистики и своего
художественного творчества, "писательства", как он выражался, и
"музицирования", тридцатилетний Томас Манн скажет, что "писательство"
вызывает у него мучительное чувство, что им он себя напрасно компрометирует
и что было бы гораздо умнее оставаться при своей "музыке". Однако он же
сорокалетний - об этом речь впереди - и вовсе отложит на время "музыку" ради
"писательства", компрометируя себя тем, что разовьет и углубит в
"Размышлениях аполитичного" те самые националистические идеи, которые водили
пером молодого сотрудника "Двадцатого века". О чем это говорит? Во-первых, о
чрезвычайно медленном политическом созревании очень рано созревшего
художника. Во-вторых, об его органической неспособности замкнуться в своей