"Соломон Константинович Апт. Томас Манн " - читать интересную книгу автора

Однажды в Вене Томасу Манну кто-то сказал: "Вы, господин Манн, всегда
жили вот так, - говоривший сжал руку в кулак, - а мы этак", - он расслабил и
опустил пальцы. Томасу Манну это замечание показалось метким, запомнилось, и
он отнес его к герою рассказа "Смерть в Венеции" Густаву Ашенбаху,
"моральная отвага" которого заключалась в том, что "по природе своей отнюдь
не здоровяк, он был только призван к постоянным усилиям, а не рожден для
них". "Призван", "рожден" - понятия субъективные. Манновское
противопоставление одного другому проливает свет на его отношение к
собственной методике работы, говорит об известном недоверии к продукции,
которая дается лишь ценой систематического труда и постоянного напряжения, о
скромности, даже о сомнении в своем таланте. Возвращаясь к
противопоставлению, или, во всяком случае, разграничению обоих этих понятий
всю жизнь, Томас Манн не раз приходил к выводу об их тождестве, то есть о
нелепости такой антитезы. Когда он в молодости возражал против чисто
немецкого разделения писателей на Dichter (поэты божьей милостью, от
природы) и Schriftsteller (просто сочинители), он тем самым уже отрицал ее
важность. Он уже гордо возвышался над ее схоластикой, когда, двадцати восьми
лет, сообщал о своем герое Тонио Крегере, что тот "работал молча,
замкнуто... полный презрения к тем маленьким, для которых талант не более
как изящное украшение, кто... думает только, как бы посчастливее,
поприятнее, поартистичнее устроить свою жизнь, не подозревая, что хорошие
произведения создаются лишь в борьбе с чрезвычайными трудностями, что тот,
кто живет, не работает и что надо умереть, чтобы быть целиком творцом".
И все-таки сам Томас Манн, как бы забывая о собственном выводе или не
полагаясь на него, потом снова и снова упорно задавался вопросом о
жизнеспособности, об эстетической состоятельности произведений, рождающихся
не спонтанно, не по наитию, а в муках каждодневного, кропотливого,
изнурительного труда. В этом упорстве сказалось, конечно, влияние Ницше, его
тезиса об аморализме и "аристократизме" жизни, которая не признает этических
категорий, глумится над ними и дарует победу лишь темной, стихийной,
неподконтрольной разуму силе. Влияние Ницше и внутренняя полемика с ним.
Полемика эта доведена до конца, то есть до решительного утверждения
неотрывности эстетического начала от этического, только на старости лет, в
"Докторе Фаустусе". Доведена она там до конца в этом смысле и по частному
вопросу о правомочности сознательного усилия в художественном творчестве.
Два персонажа романа, Гельмут Инститорис и Рудольф Швердтфегер,
выражают две противоположные точки зрения. Инститорис, "специалист по
эстетике и теории искусств", вступает в спор со скрипачом Швердтфегером по
поводу "заслуги", добытой с бою... осуществленной усилием воли и
самопринуждением, и Рудольф, от души похваливший усидчивость и назвавший ее
достоинством, никак не мог понять, почему это вдруг Инститорис напал на
него... "С точки зрения красоты, - сказал тот, - хвалить нужно не волю, а
дар, который только и должно вменять в заслугу. Напряжение - удел черни,
благородно... лишь то, что создано инстинктивно, непроизвольно, и легко".
Швердтфегер, однако, не согласился с Инститорисом. "Нет... - сказал он
несколько тихим и сдавленным голосом, показывавшим, что Руди не вполне
уверен в своей правоте. - Заслуга есть заслуга, а дар именно не заслуга.
...Ведь это как раз и красиво, когда человек превозмогает себя и делает
что-то еще лучше, чем ему дано от природы". Да, Руди, который "смутно
чувствовал", что за речью собеседника кроются какие-то "высшие", недоступные