"Анна Арнольдовна Антоновская. Город мелодичных колокольчиков (Великий Моурави, Книга шестая)" - читать интересную книгу автора

осматривали Стамбул, издали похожий на великолепный сад, окруженный легкими
минаретами, киосками и стройным лесом мачт, а вблизи равнодушно и жестоко
открывавший изнанку жизни, сопредельной кошмару. Деспотия, доведенная до
крайней грани, породила два Стамбула, ни в чем не совпадающие, две рядом
проложенные дороги: одна - черная, изобилующая зловонными отбросами, другая
- белая, покрытая благоуханными лепестками.
Они обогнули платаны. Сквозь завесы листвы виднелись зубчатые стены, на
них стояла стража, и, опираясь на копья, вглядывалась в даль, где высился
Скутари, древний Хризополис. Там, где полоска воды смыкалась с небосклоном,
зеленели берега Азии. На оконечности мыса пленяли глаз своей воздушной
легкостью султанские беседки, окруженные зарослями вечнозеленого лавра.
Здесь было удивительно тихо, будто какая-то неведомая сила сковывала голоса
людей и превращала певчих птиц в немых. Стоял зимний день, но казалась
прохладной лишь синева, теплый воздух, как колышущаяся кисея, обволакивал
улицы, порой вымощенные, но чаще узкие, грязные и извилистые. Босоногий
мальчишка в замусоленной феске предлагал чашу воды из родника, самого
чистого, вытекающего из-под мечети, где правоверные обмывают ноги, перед тем
как войти под священные своды. Совсем рядом надрывно скулила голодная
собака. Открылось окно чердака, и хлынули помои; собака завизжала и,
прихрамывая, ринулась под ворота, окруженные высокими кольями, на которых
торчали куски отравленного мяса, предназначенного для хищных птиц.
Площадь гипподрома, столь славная в эпоху византийских императоров,
была пустынна. Лишь высился обелиск, перевезенный из Египта одним из
восточных властелинов. Русудан внимательно рассматривала множество
иероглифических знаков, коими испещрен обелиск, зиждящийся на огромном куске
паросского мрамора, украшенного с четырех сторон превосходными барельефами.
"Памятник чужого мира", - подумала Русудан. А сколько страстей бушевало
вокруг него, знакомых пришельцам из самых различных стран. Страсти угасли, а
мрамор продолжает стоять - холодный, бесстрастный, отражая на своих
полированных боках жгучие блики солнца и серебряные нити луны. Русудан
отошла от обелиска и застыла в изумлении: огромные бронзовые змеи,
поблескивая рубиновыми глазами, господствовали над площадью. Не олицетворяют
ли эти почти живые змеи душу Сераля, полного неясных шорохов и каверзных
дел?
Пока Хорешани и Дареджан осматривали гипподром, Русудан задумчиво
опустилась на обломок мрамора. Не богатства ли Ананурского замка вспоминала
она? Или, может, орлов, парящих над сапфировой Арагви? Или жизнь в Исфахане,
подобную кипящему в котле золоту? Нет, Русудан из рода князей Эристави
Арагвских вспоминала Носте, прозелень в щелях каменной башни, тропу, ведущую
к крутому обрыву, где ютилась древняя церковка, а над ней чернели в воздухе
оголенные ветви высохших деревьев, которые почитались священными и внушали
трепет. Оттуда любила смотреть она на караваны облаков, цепляющихся за
выступы замка и уплывающих за горы, слегка подернутые сиреневой дымкой.
Думала еще и о странной судьбе: "Вот скоро Георгий начнет завоевывать
победу... Для кого? Для врагов нашей родины. Но почему, почему не для
Картли?! Почему так слепы цари и князья? Разве такие полководцы не родятся в
сто лет раз? А церковь?" - Русудан хмуро сдвинула брови, она не смирялась с
двуличием, а ей, по просьбе Георгия, предстояло объяснить
константинопольскому патриарху, Кириллу Лукарису, почему временно он,
Моурави, не смеет открыто проявить свою преданность церкови Христа. Но лишь