"Анна Арнольдовна Антоновская. Ходи невредимым! (Великий Моурави, Книга 4)" - читать интересную книгу автора

отшумевший год он в первый раз улыбнулся солнцу, уходящему за дальние горы
на ночной покой.
Но почему в середине щита Ясе не вычеканил беркута, стаю ласточек или
непокорного барса? Разве тут не требовался символ силы, стремительности и
бесстрашия? А может, потому и не вычеканил, что год этот не был похож ни на
один год, прожитый старым чеканщиком, как этот щит Георгия Саакадзе не был
похож ни на один щит Картли. В середине, на узорчатой стали, между пятью
запонами, загадочно и беспокойно распластал могучие крылья грифон.
Некогда грифон оказывал людям услугу, вещая, как быстрее разбить врага,
выследить вепря или раскрыть тайну железа, но потом разгневался за их
неблагодарность и поднялся на гору Каф, вершина которой касается солнца...
Сидя на большом камне у порога кузницы, Георгий Саакадзе слушал старого
Ясе, неотрывно следя за изменчивой игрой светотени. Принимая щит, Саакадзе
трижды облобызал чеканщика:
- Да, мой Ясе, неблагодарность - самый тяжелый грех, не смываемый даже
смертью, ибо память народа вечна, как вершина Каф.
Буро-кровавые полосы стремительно ниспадали с неба, то с разлета
проваливаясь в расселины скал, то вздымаясь на багряных гребнях.
Оранжево-синие отблески осыпали заросли кизила, тянувшиеся по откосу,
отражались рябью в изгибах реки у огромных валунов.
Прислушиваясь к шелестам уходящего дня, особенно настороженно
переступал выхоленными ногами молодой Джамбаз. Он унаследовал от своего
отца, старого Джамбаза, умение понимать Непобедимого. И как некогда первый
Джамбаз гордо проносил победителя Багдада через Исфахан, он сейчас, сверкая,
как черная эмаль в лучах заходящего светила, тихо стуча подковами, проносил
грозного всадника через Иорские степи.
Молодой Джамбаз не позволял себе весело ржать, ибо знал: не с поля
битвы возвращается его повелитель. Насторожив уши, он чутко прислушивается к
всплескам Иори, где усталый кабан, бурый медведь и притаившаяся гиена
утоляют жажду.
Придерживая коней, следуют за молчаливым Моурави сумрачный Даутбек,
Димитрий, Эрасти и десять сооруженных телохранителей.
Зыбкий сине-розовый туман, скользя над искрящейся вечной белизной
вершиной, сползал в дымящиеся глубины, торопясь укрыться под крылом
надвигающейся ночи.
Погладив вздрагивающую шею коня, Саакадзе вновь углубился в свои мысли.
...Будто ничего не изменилось. Но... так бывает с наступлением осени: и
не заметишь, в какой день или час еще зеленое дерево начинает ронять чуть
пожелтевшие листья - один, другой, третий... и в одно хмурое утро, окутанное
серой мглой, дерево вдруг предостерегающе начинает размахивать оголенными
ветвями.
Напрасно он, Моурави, дабы укрепилось объединенное царство, и лето и
зиму настаивал на переезде царя из кахетинской столицы Телави в картлийский
стольный город Тбилиси. Дорога, связывающая Кахети с Картли, становилась все
круче. Расползались мосты дружбы, с таким трудом возведенные Моурави между
берегами двух царств.
Но распутица не препятствовала придворным кахетинцам мчаться в
Метехский замок с повелениями царя Теймураза. Не препятствовала мокрень и
придворным картлийцам скакать в Телавский дворец, нашептывать царю о
своевластии Моурави.