"Габриэле д'Аннунцио. Речная эклога " - читать интересную книгу автора

часами скакать верхом навстречу ветру, скрываться от людей и далеко
объезжать некоторые места, в пестрой смене всевозможных превратностей, бед,
козней, даже преступлений, ее часто угнетала глубокая тоска. Это было
неясное чувство - не то просто стремление обрести покой, не то позыв,
который может быть и у растения, ощущающего, что жизненные силы начинают в
нем постепенно угасать, и жаждущего солнечных лучей. В Миле тоже дремали
некие силы, и в дремоте этой совершалась некая медленная работа, которая
порою давала о себе знать, волнуя еще не пробужденную душу девушки
внезапными дуновениями зноя и аромата. Тогда она замыкалась в сумрачной
суровости: фиалки ее глаз меркли, словно отцветая. Целыми часами могла она
молча глядеть вдаль, в каком-то священном оцепенении, словно бронзовый идол
с эмалевыми глазами среди безмолвно белеющих шатров. Но в такие мгновения ею
овладевали не мысли и она погружалась не в думы: все существо ее томилось
таинственным ощущением жизни, что-то неведомое влекло ее и, не раскрывшись,
ускользало прочь...
А потом ее опять захватывала древняя дикарская страсть, опять жеребцы,
опять полуденное солнце, протяжные песни, яркие побрякушки. Ей доставляло
наслаждение вцепляться в косматые гривы, когда табун рысью летел навстречу
ветру и пыли, подгоняемый хворостиной Зизы.
Оливково-смуглый Зиза был ее маленьким рабом, который воровал для нее
кур на гумнах и извлекал из лютни особенно сладостные звуки. Когда цыгане
верхом на лошадях, опускавших головы от нестерпимой жары, ехали по горячим
пыльным дорогам между замершими в знойной истоме кустами живых изгородей,
Зиза вдруг исчезал и вскоре, запыхавшись, возвращался, неся в руках
пригоршни ягод или недозрелых фруктов.
- Вот, Мила, бери, - говорил он смеясь.
И она уплетала фрукты, изредка со смехом бросая мальчику огрызок. Но
любви к нему у нее не было.
Однажды они вместе удрали из табора на добычу. Это было в теплый
мартовский полдень. Под щедрым весенним солнцем хорошо зацветал лен, а
кончики зеленых колосьев начали уже принимать желтоватый оттенок. Молча,
пригнувшись, пробирались Мила и Зиза вдоль живых изгородей. Сквозь ветви
деревьев, еще безжизненные, смеясь, струились нежаркие лучи. От пучков травы
поднималось свежее дыхание. Миле было весело. Когда они проходили под
миндальным деревом, Зиза вдруг схватился за ствол и начал изо всех сил
трясти его. Розовый благоухающий дождь цветов посыпался им на головы, и
среди этого дождя зазвенел, заблестел их смех. Потом они замолчали и
тихонько подкрались к забору, окружавшему гумно. Куры, не чуя беды, мирно
копошились в соломе под растрескавшейся глинобитной стенкой. Пес,
растянувшись на куче сухого камыша, блаженно дремал на солнце. Из низенькой
хижины доносилось только равномерное поскрипывание качавшейся люльки да
протяжная колыбельная песня.
Зиза вытянул из-под рубахи длинную нитку с нанизанными на нее зернами
кукурузы, подкрался, как лисица, к самому забору, остановился там и принялся
волочить нитку по земле. Одна курица пожадней бросилась на скользящие зерна.
Зиза не шевелился, не дышал: и зрачках, устремленных на добычу, сверкала
воровская алчность.
А когда курица проглотила первые зерна, он, вздрогнув от радости,
потянул нитку к себе и крепко сжал обеими руками еще хлопавшие крылья
добычи.