"Юрий Анненков. Повесть о пустяках " - читать интересную книгу автора

образование. Он мог свободно разгуливать по улицам, заложив руки в карманы и
насвистывая, когда приятели изнывали от пятичасового сидения за партами. Она
зубрили латынь в то время, как он скупал в табачных лавчонках почтовые марки
для дурацкой коллекции. Но вот однажды он продал свою коллекцию и на
вырученные деньги купил велосипед.

Как уже было сказано, Семка не бился в окопах, не отлеживался в мокрых
воронках, не был ни ранен, ни убит на войне: в самые страшные ее годы он
спокойно открыл на Садовой улице "Контору Коммерческой Взаимопомощи",
переменив свою фамилию на "Розанов". И все же повесть его жизни
необыкновенна и замечательна.

Помнит ли Семка Федю Попова?

И о нем, незабываемом Феде Попове, поведется рассказ, темный,
запуганный. Федя дрался всю свою жизнь: в детстве и в зрелом возрасте, на
всех фронтах, внешних и внутренних, в мировую войну и в гражданскую, и даже
на тех фронтах, которые он сам создавал, если наступала невольная передышка.

17

Почти полное десятилетие, безостановочно, с одной эстрады на другую, с
благотворительных вечеров на концерты студенческих землячеств (с танцами, с
хоровым пеньем, с холодным буфетом и клюквенным морсом) блуждали знаменитые
писатели, любимцы публики, читая отрывки из своих произведений, впитывая
благоговеющие взоры молодежи, дразня недружелюбие полицейского пристава и
закусывая под белую головку в артистической комнате, набитой студенческими
тужурками, влюбленными девицами и распорядительскими значками. Ходотов
мелодекламировал брюсовского "Каменщика" под музыку Вильбушевича. Только
речи Аладьина в первой Государственной Думе могли соперничать в успехе с
"Каменщиком" Ходотова!

Из трактира в трактир, от "Давыдки" на Владимирском в "Вену" на
Морской, из "Вены" - в "Малый Ярославец", из "Ярославца" - в "Квисисану", из
"Квисисаны" - в "Первое Товарищество", потом - снова к "Давыдке", из
"Варьете" на Фонтанке - в "Знаменскую" на Лиговке и, наконец, в ночной буфет
на Николаевском вокзале - слонялись искавшие популярности журналисты,
газетчики, репортеры, поэты; рисовали на стенах рыбьими косточками и жареной
картошкой, вырезали автографы на столах и стульях, подсаживались к чужим
столикам, произносили пьяные тосты за русскую Музу, за Пушкина и за Дмитрия
Цензора, травили кошек в отдельных кабинетах и те платили по счетам. Сколько
девушек, приехавших оттуда - из Тулы, Воронежа, Орла, Тюмени - на
Бестужевские курсы, на Высшие, на Театральные, на Педагогические, в
Консерваторию, - растратили свою первую любовь в затхлых меблирашках, в
"Гигиене", в "Екатерингофских номерах", в "Эрмитаже", на Карповке, и просто
ночью, в извозчичьей пролетке, на Островах! Пена русской культуры кипела,
переливаясь, как в физических приборах, по сообщающимся сосудам - из
сборников "Знания" в альманахи "Шиповника", из "Шиповника" в альманахи
"Земли", из "Зрителя" в "Жупел", из "Жупела" в "Сатирикон", отлагая тяжелые
несваримые пласты в "Ниве", в "Русском Богатстве"...