"Ежи Анджеевский. Врата рая" - читать интересную книгу автора

от непосильных трудов, кто бы о ней заботился, если б меня не было рядом? я
не мог поступить иначе, поверь, и, не желая того, вынужден был своим уходом
причинить страшную боль родному отцу, я понял тогда: любви должно
сопутствовать страдание, не любить нельзя, но, если любишь, любовь
расщепляется на любовь и страдание, последний раз я видел отца в ту ночь,
когда мы покидали родную деревню, он ни в чем не упрекал меня, не пытался
удерживать силой, просто стоял, сгорбившись, понурив голову, в дверях нашей
мельницы, я стоял от него в двух шагах, мы ни о чем не говорили, но он уже
все знал, в нашей церкви звонили все колокола, мы долго стояли рядом, так
близко, что мне казалось, я слышу биенье его старого и усталого сердца,
внезапно он поднял голову, положил руку мне на плечо и сказал не громко,
хотя и не очень тихо: Робер, только одно это слово сказал, но я понял, что
одним этим словом он хотел мне сказать все, и я снял его руку со своего
плеча, поцеловал ее и сказал: я должен идти, отец, и ушел в ночь, в темноту,
наполненную звоном колоколов, которые так звонят у нас только на похоронах и
на свадьбах, а теперь звонили, не знаю, к свадьбе или к похоронам, звонили,
потому что в нашей деревне случилось что-то такое, чего там прежде никогда
не случалось, да и нигде на свете, наверное, тоже, и чего я, хоть и
подчинился этому из любви к Мод, понять не мог, думаю, отец, в ту ночь,
когда мы покидали свою родную деревню и свои дома, и своих матерей и отцов,
никто из нас этого не понимал, кроме, быть может, одной только Мод, мы не
понимали, что приключилось с Жаком, почему он три дня не выходил из своего
шалаша и ни с кем из нас не хотел говорить, и никого не впускал в шалаш, он
всегда немного отличался от нас, был не просто самый красивый из мальчиков,
но и вообще не такой, как все, мой отец говорил, это оттого, что он сирота,
и, хотя он с пеленок рос среди нас, кем были его родители, никто не знал,
еще жив старый ключарь, который нашел его пятнадцать лет назад в корзинке на
церковной паперти, его тогда окрестили и нарекли Жаком, потому что как раз
был день святого Иакова, кузнец Симон, отец Мод, взял его к себе, и у них он
рос, сколько я себя помню, Жак всегда отличался от нас, его называли Жаком
Найденышем, он никогда не любил общих забав, предпочитал одиночество, а если
играл с нами, то так, будто был среди нас и одновременно где-то еще, и все
равно мы любили его, потому что он был очень красив, и улыбался застенчивой,
но чарующей улыбкой, и, когда говорил, мягким и мелодичным звучаньем своего
голоса завораживал всех, нельзя было его не любить, год как он был старшим
над пастухами из Клуа, но с каждым днем все меньше времени среди нас
проводил, перестал возвращаться на ночь со всеми вместе в деревню, построил
себе шалаш на опушке леса, высоко над нашими прекрасными пастбищами, и в
этом шалаше ночевал, но ложился, должно быть, поздно, потому что многие из
нас часто видели, как уже заполночь перед его шалашом горел одинокий костер,
даже недавно, когда вся деревня гуляла на свадьбе Агнессы, старшей сестры
Мод, Жак к нам не пришел, вот почему мы ничего не могли понять, когда он,
после того, как три дня никого не хотел видеть и ни с кем не хотел говорить,
вдруг вечером вышел из своего добровольного заточения, мы увидели его таким,
каким привыкли видеть всегда, когда с заходом солнца наступало время сгонять
с луга коров, он стоял перед шалашом, распрямив плечи, уперев руку в бедро,
солнечный свет, заливавший его, медленно меркнул, а он ждал, покуда
последний луч не погаснет у ног, но если обычно в эту минуту подносил ко рту
ладони, чтобы исторгнуть из себя гортанный клич, знак, что нам пора сгонять
с луга коров, в тот вечер он не поднес ладоней ко рту, и мы не услышали его