"Леонид Андреев. Жертва" - читать интересную книгу автора

мимо которого своим чередом, не замечая его, проходили и ночь, и широкая
буря, и грохот далеких волн, - было ее дочерью, Таисией, Таичкой.
Громко вскрикнув от укусившей тоски, точно копируя все движения и
поступки дочери, Елена Дмитриевна засмеялась, подняла обе руки и пошла вдоль
берега, против ветра; все шире открывались навстречу подвижной тьме ее
голубые, величественные, безумные глаза. Вероятно, в эти минуты она сошла с
ума, потому что громко начала вызывать из тьмы:
- Полковник! Яков Сергеич!

IV

Недостаток Елены Дмитриевны был в том, что она совершенно не умела
думать и даже не знала, как это делается другими. Говоря, она никогда не
знала вперед, что скажет; умолкая же - либо задремывала с открытыми глазами
и величественным видом, либо продолжала в голове плетение беззвучных слов,
не имеющих ни начала, ни конца. Оттого она и пасьянс так любила.
И теперь ей было очень трудно: понадобилось удержать в голове новую
мысль, и не только удержать, не дать ей выскользнуть во время сна, но даже и
развить ее до каких-то сложных и значительных последствий. Явилась эта мысль
случайно, как будто на вокзале, когда в ожидании билета у кассы она прочла
страховое объявление - приглашение пассажиров страховаться на случай
железнодорожного несчастья.
"Вот если бы я застраховалась в десять тысяч, - сказала она себе, так
как умела не думать, а только говорить себе, - и потом упала бы с поезда, то
моя несчастная Таичка получила бы десять тысяч и стала бы счастливою с
Мишелем".
Сказав это себе, она тотчас же хотела по обычаю забыть сказанное, но
почему-то оно не забылось и еще два раза вспомнилось в вагоне. Даже пришли в
голову некоторые новые подробности: именно, что Мишель и Таичка могут тогда
съездить в Биарриц, где она может указать им хороший недорогой пансион с
видом на океан.
"Но самоубийцам, вероятно, не платят", - сказала она себе дальше и
стала искать, кого бы об этом спросить. Но в третьем классе, где она ехала,
были только финские мужики и дешевые дачники; и она перешла в первый и с
удовольствием опустилась на зеленый потертый бархат сиденья. Против нее, в
том же купе, читал газету пожилой полковник, почтительно принявший длинные
ноги, когда она садилась. Улыбнувшись и поблагодарив полковника, Елена
Дмитриевна с видом знатной дамы, привыкшей иметь свиту, спокойно и просто
обратилась к нему с французской фразой, но он не знал французского и густо
покраснел, извиняясь. Тогда с тем же спокойствием она по-русски спросила о
самоубийцах, платят ли им?
Кажется, он ответил, что не платят, - она забыла, вернувшись домой; да
и самую мысль позабыла, пока не приехала поздно вечером усталая и немая
Таисия.
- Вот, Таичка, деньги за пенсионную книжку, - сказала Елена Дмитриевна
и с некоторой гордостью подала дочери деньги, - это были единственные минуты
за месяц, когда она чувствовала себя полковницей, у которой полон двор
послушной и влюбленной челяди. И до сих пор Таисия каждый раз благодарила и
даже целовала руку, хотя и сухо, по привычке; но теперь - все так же молча,
не меняя выражения каменного лица, взяла и бросила деньги на пол.