"Леонид Андреев. Защита" - читать интересную книгу автора

ремесла, или жестокие душевные страдания одухотворили его, но ни в чем не
было видно того презренного и жалкого создания, о каких привык слышать
Андрей Павлович. Только голос, несколько охрипший и грубый, говорил о ночах
разврата и пьянства.
После первого же свидания Колосов понял, что Танька ни душой, ни телом
не повинна в убийстве. Страх погубил ее. Страх существа, находящегося внизу
общественной лестницы и придавленного всеми, кто находится выше. Всякий был
сильнее Тани и всякий обижал ее, был ли то ее любовник, драчливый и
жестокий, или городовой, сияющий всеми своими значками и бляхами и одним
своим юпитеровским видом приводивший в панический ужас обладательницу
желтого билета. Из страстной и порывистой речи Тани, когда ее глаза горели и
худенькое тело вздрагивало от накопившейся ненависти к гонителям, Колосов
увидел, что Таня способна и на самозащиту. Так защищается заспанный зверек,
запрокинувшийся на спину и яростно скалящий зубы на поднятую руку, но в
самой этой напускной ярости более ужаса и смертельной тоски, чем в самом
отчаянном вопле. Со слезами и сомнением в том, что кто-нибудь может поверить
ее словам, Таня рассказывала, как произошло убийство. Когда все они вышли из
последнего кабака и проходили пустырем, Иван Горошкин, ее любовник, и
Василий Хоботьев накинулись на незнакомца и стали душить его.
- Испугалась я, барин, до смерти. Закричала на них: "Что вы, душегубы,
делаете?" Ванька на меня только цыкнул, а тот уж хрипеть начинает. Бросилась
к ним, а Ванька, злодей, как ударит меня ногой по животу. "Молчи, говорит, а
то тебе то же будет!" Пустилась я от них бежать по огородам, сама не знаю,
как у Марфушки до постели довалилась... Платок, как бежала, потеряла...
На другой день Таня упрекнула Ивана в содеянном, но тот двумя ударами
кулака убедил ее в непреложности совершившего факта, а через полтора часа
Таня пела песни, плакала и пила водку, купленную на награбленные деньги.
Колосов еще раза два был у Тани, и после каждого посещения предстоящая
защита казалась ему все труднее. Ну, что он скажет на суде? Ведь надо
рассказать все, что есть горького и несправедливого на свете, рассказать о
вечной, неумолкающей борьбе за жизнь, о стонах побежденных и победителей,
одной грудой валяющихся на кровавом поле... Но разве об этих стонах можно
рассказать тому, кто сам их не слышал и не слышит?
Вчера ночью (днем он был занят) Андрей Павлович готовился к защите.
Сперва работа не клеилась, но после нескольких стаканов крепкого чаю и
десятка папирос разбросанные мысли стали складываться в систему. Все более
возбуждаясь, взвинчивая себя удачными выражениями, красивыми фразами,
Колосов наконец составил горячую, убедительную речь, прежде всех убедившую
его самого. На минуту в нем исчез страх, который как бы передался ему от
Тани, и он лег спать, уверенный в себе и победе. Но бессонница сделала свое
дело. Сегодня у него голова тяжела и пуста. Отдельные фразы из речи, которые
он набросал на бумаге, кажутся искусственными и слишком громкими. Вся
надежда на то, что нервы приподнимутся, и в нужную минуту он овладеет собой.
Он сегодня уже виделся с Таней и был неприятно поражен той
одеревенелостью, которая сквозила в ее голосе.
- Смотрите же, Таня, вы передавайте все так, как и мне говорили.
Хорошо?
- Хорошо, - ответила покорно Таня, но в этой покорности звучал тот
одному ему понятный страх, которым было проникнуто все ее существо.
Дело началось.