"Леонид Андреев. За полгода до смерти" - читать интересную книгу автора

Леонид Николаевич Андреев

За полгода до смерти

Важен день, когда впервые увидишь человека, да когда этот первый раз по
воле судьбы останется и единственным: налагает свою печать природа.
И Лев Николаевич Толстой, которого я видел один и единственный раз,
навсегда останется для меня в ореоле чудесного апрельского дня, в весеннем
сиянии солнца, в ласковых перекатах и благодушном погромыхивании апрельского
грома. Пусть он сам знал и осени дождливые и зимы: для меня, случайного
человека, он явился весною и весною с последним взглядом ушел.
Конечно, я боялся его, - а дорога от Тулы длинная, и бояться пришлось
долго. Конечно, я не доверял ни ему, ни себе, и вообще ничему не верил: был
в полном расстройстве. И уж, конечно, не обрадовался я, когда показались
знаменитые яснополянские белые столбы, хотя от самых ворот начал фальшиво
улыбаться: ведь из-за любого дерева мог показаться он.
И все это нелепое прошло сразу, положительно сразу, при первом же
взгляде, при первых же звуках разговора и привета. Я говорю: "звуках"
потому, что слов первых я все-таки не расслышал. И оттого ли, что так хорош
был весенний день и так хорош был сам Лев Николаевич, - я ничего дурного не
заметил ни в людях, ни в отношениях, ни единой дурной черточки. Пробыл я
сутки и за сутки много беседовал и с Львом Николаевичем, и с Софьей
Андреевной, и с другими, и все люди показались мне прекрасными: такими я
вижу их и до сих пор и буду видеть всегда.
Всего шесть месяцев отделяло Льва Николаевича от смерти, и уже было,
значит, то, что привело его к страшному решению покинуть дом и семью, но я
решительно ничего не заметил. И наоборот: многое в словах Софьи Андреевны и
в ее обращении с мужем тронуло меня своей искренней любовностью, дало ложную
уверенность в том, что последние дни Льва Николаевича проходят в покое и
радости. Не допускаю и мысли, чтобы здесь с чьей-нибудь стороны был
сознательный или бессознательный, привычный с посторонними, обман; объясняю
же я свою ошибку тем, что было в ихней жизни две правды, и одну из этих
правд я и видел. Другой же правды не знает никто, кроме них, и никто теперь
не узнает...
Но что другие... Смотрел я больше всего на Льва Николаевича, и его
больше всего помню, и вот каким его увидел,
Ни суровости, которая во всех его писаниях и портретах, ни жесткой
остроты черт, ни каменной твердости наваленных одна на другую гранитных
глыб, ни титанической властности, подчиняющей себе и всю жизнь и всех
людей, - ничего этого не было. Когда-то оно было, когда-то именно оно и
составляло Льва Толстого, но теперь оно ушло вместе е годами и силой. С
правильностью почти математической, завершая круг своей жизни, пришел он к
мягкости необычайной, к чистоте и беззлобию совсем детскому.
Эта мягкость была настолько необыкновенна, что не только виделась, а
как бы и осязалась. Мягкие седые волосы, нематериальные, как сияние, мягкий
стариковский голос, мягкая улыбка и взгляд. И идет он так мягко, что не
слышно шагов, и одет он в какую-то особенно мягкую фланелевую блузу, и
шапочка у него мягкая... Мне пришлось после дождя, промочившего мою шляпу,
некоторое время погулять в этой шапочке: и положительно было такое чувство,
будто и у меня от шапочки волосы стали седые и мягкие.