"Ираклий Андронников. Избранные произведения в двух томах (том 1)" - читать интересную книгу автора

Населенко, и получил от нее разрешение хозяйничать: просматривать каталоги,
перелистывать инвентарные книги, самому доставать с полок тяжелые альбомы и
папки. И вот, пользуясь ее гостеприимством, я уже расположился в рабочей
комнате музея, заставленной шкафами, письменными столами и шифоньерками.
Бывают же такие неудачи! Не успела Елена Панфиловна отвернуться, как я,
пробираясь мимо ее стола, смахнул рукавом какую-то разинутую папку с
незавязанными тесемками. Папка шлепнулась на пол, и тут же высыпалось из нее
чуть ли не все содержимое: штук пятнадцать портретов известного педагога
Ушинского, гравированный портрет митрополита Евгения, составившего словарь
русских писателей, несколько изображений Ломоносова с высоко поднятой
головой и бумагой в руке, Бестужев-Марлинский в мохнатой кавказской бурке,
фотография: Лев Толстой рассказывает сказку внуку и внучке, памятник дедушке
Крылову, поэт-партизан Денис Давыдов верхом на белом коне и вид южного
побережья Крыма...
- Как это меня угораздило! Прямо слон...- бормочу я, ползая по полу.-
Простите, Елена Панфиловна, не сердитесь!
- Ну уж ладно, что с вами делать! - улыбается Елена Панфиловна.-
Давайте-ка папку сюда. Но я медлю отдать ей.
- Простите,- говорю.- Разрешите мне еще разок взглянуть на эти
картинки...
- На что они вам?
- Сейчас...- отвечаю я и уже роюсь и роюсь в папке.- Сейчас!...
Неужели это мне только почудилось? Нет, конечно, я видел и упустил
какое-то ужасно знакомое лицо. Оно мелькнуло, когда папка упала.
- Одну минуту... Секундочку... Вот!
И я быстро выхватил из кучи картинок небольшую пожелтевшую любительскую
фотографию, изображавшую молодого военного.
Никогда в жизни не видел я этого портрета. Но откуда же я тогда знаю
это лицо? Темный блеск задумчивых глаз, чуть вздернутый нос, тонкие темные
усы над пухлым детским ртом, упрямый подбородок, высоко поднятые, словно
удивленные брови и ясный, спокойный лоб будто совсем и не согласованы между
собой, а лицо между тем чудное, необыкновенное. Из-под накинутой на плечи
распахнутой тяжелой шинели виднеется эполет.
Перевернул. На обороте - надпись карандашом: "Прибор серебряный". И
все! Кто же это?
Это, конечно, он! Я узнал его сразу, словно знаком с ним давно, словно
видел его когда-то вот точно таким. Так неужели же это Лермонтов? Неужели
это неизвестный нам лермонтовский портрет?
И сразу удивление, и радость, и сомнение: Лермонтов?! Среди каких-то
случайных картинок... А вот уверен, что он был такой, каким изображен на
этой выцветшей фотографии, хотя, по правде сказать, и не очень похож на
другие свои портреты. Но все-таки кто это?
- Елена Панфиловна, это, случайно, не Лермонтов?
- Считается почему-то, что Лермонтов, - отвечает Елена Панфиловна, и
мне уже нечем дышать, - только почему так считается, в точности никому не
известно.
И вот смотрю я - и ведь еще неизвестно, кто это, а уже кажется, словно
короче стали сто лет, которые отделяют нас от него, и Лермонтов словно ожил
на этой старенькой фотографии. И какая заманчивая тайна окружает его лицо!
Сколько лет ему на этом портрете? В каком он изображен мундире? Как попала