"Иво Андрич. Письмо, датированное 1920 годом" - читать интересную книгу автора

все - возраст, внешний вид, привычки, общественное и имущественное положение
родителей.
Гораздо лучше я помню то время, когда я был в пятом, а он в восьмом
классе. Тогда это был сильно вытянувшийся подросток с голубыми глазами,
выдававшими необычайную восприимчивость и живость ума, одетый хорошо, но
небрежно, с растрепанными светлыми волосами, которые то и дело падали
густыми прямыми прядями то на одну, то на другую щеку. Мы встретились и
подружились во время одного из споров, затеянных в парке нашими товарищами
из старших классов.
Наши гимназические споры не имели ни границ, ни авторитетов, мы
посягали на все принципы, до основания сотрясали словесной взрывчаткой все
философские системы. Все, разумеется, оставалось на своих местах, но нам
самим наши страстные речи казались решающими для нас и нашего будущего, они
предвещали наши великие подвиги и грядущие метания.
После одной оживленной дискуссии я, трепещущий от возбуждения и
уверенный в своем триумфе (впрочем, точно также, как и мой оппонент),
направился домой. Макс присоединился ко мне. Впервые мы остались вдвоем. Мне
это льстило, поднимало меня в собственных глазах и поддерживало мое упоение
победой. Он расспрашивал меня о книгах, которые я читаю, и смотрел на меня
внимательно, точно видел впервые в жизни. Я отвечал, сильно взволнованный.
Вдруг он остановился, посмотрел мне прямо в глаза и совершенно спокойно
сказал:
- Знаешь, я хотел тебе заметить, что ты неточно цитировал Эрнста
Геккеля.
Я почувствовал, что краснею. Земля медленно уходила у меня из-под ног,
потом вернулась на свое место. Конечно, я цитировал неточно, я запомнил
цитату по какой-то дешевой брошюре, да к тому же, наверное, в плохом
переводе. Весь мой триумф перешел в чувство стыда и угрызение совести.
Светлые голубые глаза Макса смотрели на меня без жалости, но и без малейшего
злорадства или чувства превосходства. Макс повторил злосчастную цитату в ее
подлинном виде. А когда мы дошли до красивого дома его родителей на берегу
Миляцки, он крепко пожал мне руку и пригласил меня завтра после обеда зайти
к нему, посмотреть книги.
Вечер следующего дня стал для меня событием. Впервые в жизни я увидел
настоящую библиотеку, и мне словно открылась моя будущая судьба. У Макса
было много книг на немецком языке, кое-какие французские и итальянские
книги, принадлежавшие его матери. Он показывал их мне спокойно, и его
невозмутимость вызывала у меня еще большую зависть, чем сами книги. Это даже
была не зависть, а безграничная радость и желание в один прекрасный день вот
так же свободно вращаться в мире книг, от которых, как мне казалось,
исходили свет и тепло. Макс и говорил точно читал, и чувствовал себя
уверенно в мире славных имен и великих идей, а я дрожал от волнения, от
ощущения своей ничтожности перед великанами, в чей мир я входил, опасаясь
неминуемого возвращения в жизнь, которую я оставил за порогом.
Мои вечерние визиты к старшему товарищу становились все более частыми.
Я быстро совершенствовался в немецком языке, начал читать по-итальянски. И
домой, в свою бедную квартирку, я стал приносить эти книги в красивых
переплетах. Школу я запустил. Все, что читал, казалось мне святой истиной,
которую я воспринимал как свой высший обет, изменить которому, не потеряв
уважения к себе и веру в себя, было невозможно. Я знал одно: все это надо