"Иво Андрич. Свадьба" - читать интересную книгу автора

суррогатами и нитками, керосином и солью. Белеют новые полки из
необструганных досок, поставленные после погрома или пожара. Под этими
пустыми полками сидит чаще всего новый хозяин, а если прежний - то
постаревший, молчаливый, ожидающий скорее смерти, чем покупателей.
Церковь стоит без колокола и без священника. На балкончик минарета
выходит муэдзин, который еще перед войной перестал сзывать верующих из-за
старости и одышки. Где-то на войне у него сын и внук, и к правоверным он
взывает голосом утопающего.
Конак, здание, в котором помещалось уездное полицейское управление,
когда-то красивое, теперь со своими выщербленными порогами и забитыми
кое-где окнами имеет зловещий вид. Рядом с конаком - длинное приземистое
строение с железными решетками в далеко отстоящих друг от друга окнах. Перед
каждой дверью - солдат последнего призыва, небритый и бледный, вооруженный
винтовкой со штыком, но с матерчатой лямкой вместо ремня.
Это сейчас магическое средоточие города. Все, что еще осталось в нем
живого и способного двигаться, - движется вокруг этого здания. Зовется оно
Апровизацией. Это непонятное слово произносится при отходе ко сну, и им же
вместо завтрака подкрепляются дети по утрам. Земля перед этим зданием
утрамбована тысячами ног, точно вокруг какого-нибудь святого места, а косяки
его дверей черны и отполированы руками, как иконы, к которым прикладываются
тысячи и тысячи губ. Вокруг ни травинки, ни соломинки. Толпа все вытаптывает
или подбирает после своих ежедневных сборищ. Ибо это единственное гульбище,
на которое народ сходится, и праздник, который он чтит со всей силой
инстинкта сохранения жизни и поколебленной или подорванной веры.
Два раза в неделю из Сараева приходил вагон с кукурузной мукой. Один по
четвергам - для жителей города, а второй по субботам - для окрестных сел. Но
в последнее время вагоны прибывают нерегулярно, запаздывая иногда на два-три
Дня. Тогда город начинает волноваться, и перед Апровизацией возникают
беспорядки. Городские ребятишки целыми днями шатаются по полотну железной
дороги, выглядывая знакомый вагон с мукой. Заметив его, они подымают
радостный гам, точно увидели кого-то родного и любимого. Мальчишки
вскидывают руки, весело скачут и долго машут своими дырявыми, выгоревшими
шапчонками. Потом бегут на станцию и через ограду смотрят, как с вагона
срывают пломбы, а затем пересчитывают и грузят на телеги мешки.
Целая стая ребят отправляется следом за телегами, в то время как другие
бегут впереди, чтобы обрадовать народ, собравшийся перед Апровизацией.
А там с самого рассвета до глубокой ночи люди приходят и уходят,
расспрашивают, просят, грозятся или просто сидят и ждут, поджав под себя
ноги, тупо уставившись на свои руки, освещенные весенним солнцем, или на
обитые железом двери лабаза. Когда же подходит чиновник с двумя помощниками,
все теснятся вокруг него и смотрят на него, как на божество, которое вольно
их казнить или миловать. А чиновник этот - и сам изнуренный, отощавший
человек, уже давно не имеющий ни сил, ни воли как бы то ни было реагировать
на все, что его окружает.
Охрана вокруг лабаза удваивается, а толпа стягивается и густеет у
дверей, как тесто. Капрал, старший в карауле, притиснут к дверям так, что
едва может дышать, и то и дело отпихивает живую стену то плечом, то коленом.
- Соблюдайте порядок, люди! Тихо, люди!
А люди отвечают еще более сильным напором и невнятным гомоном, в
котором звучат и мольба, и совет, и ругань, - все это без числа, без порядка