"Иво Андрич. Мустафа Мадьяр" - читать интересную книгу автора

с лошадей тюки с добычей.

В третий раз возвращается Мустафа Мадьяр в свой высокий, покосившийся
дом над рекой.
Кроме нескольких вконец обнищавших крепостных, это все, что досталось
ему после раздела с братом от мота и пьяницы отца, хотя дед его Авдага
Мадьяр, знатный потурченец* из старинного и почтенного венгерского рода, был
богат и оставил немалое наследство.
______________
* Так называли людей, принявших турецкую веру, ислам.

Когда Мустафе было пятнадцать лет, отец умер, брат женился, и мальчика
отправили в Сараево, в медресе. Там он провел четыре трудных полуголодных
года. На двадцатом году жизни он вернулся в Добой, привезя с собой сундучок
с книгами и скудными пожитками и большую зурну из черного дерева с
окованными серебром отверстиями. Поселился он не у брата, а в этом доме с
галереей.
Вернулся он сильно изменившимся. Над презрительно оттопыренными губами
у него выросли небольшие усики, он ссутулился, стал мрачный и неулыбчивый,
ни с кем не водил знакомства, ни с кем не разговаривал. Днем он ходил читать
книги к городскому ходже Исмет-аге, а ночью подолгу играл на зурне, и игра
его слышалась далеко за рекой. А как только объявили набор в армию, он взял
оружие, запер дом и отправился под командой Делалича в поход против России.
Долгое время о нем ничего не было известно. Однажды прошел слух, что он
погиб, и, так как он недолго жил в городе и ни с кем не дружил, его скоро
забыли. Но когда Делалич вернулся из похода, стали поговаривать, что Мустафа
жив ("Да еще как жив!"), что он прославился больше всех боснийцев и теперь в
большой чести. А на шестой год он и сам неожиданно нагрянул в Добой. Многие
его не узнали. Он был одет по-стамбульски, нарядно и пышно. Побледнел,
похудел и отпустил бороду. Отпер дом. Поздно ночью достал зурну, бережно
завернутую в клеенку, и осторожно дунул в нее.
Ту-у, ти-ти-та-та-а... Тишина с неприязнью встретила низкий звук.
Не хватало дыхания, пальцы утратили былую гибкость, мелодии забылись.
Он спрятал зурну и предался пытке бессонницы, не оставлявшей его с тех пор,
как кончились бои.
Пытка повторялась каждую ночь. Он вдруг забывал все, что с ним
когда-либо было, забывал, как его зовут, в полудреме угасала и память, и
мысли о завтрашнем дне, оставалось только тело, свернувшееся в клубок под
безмолвным жерновом темноты, по ногам пробегали мурашки, противно сосало под
ложечкой, и холодной струей обдавал страх. Время от времени он усилием воли
заставлял себя встать, зажечь свет и открыть окно, чтобы убедиться, что он
еще жив, что темные силы еще не растерзали и не уничтожили его. И так до
самого рассвета, когда тело наливалось тяжелым покоем и откуда-то являлся
сон, короткий, но благостный, дороже которого для него ничего на свете не
было. Наутро - день, как и все другие. И снова все повторялось, но ему
никогда не приходило в голову кому-нибудь пожаловаться. Священников он
презирал, а докторам не верил.
Когда после той первой ночи он вышел в город, при виде его все в
кофейне подвинулись, давая ему место, но он не смог вызвать на своем лице
улыбку, не сумел удовлетворить их любопытство рассказами о Стамбуле и о