"Иво Андрич. Чоркан и швабочка" - читать интересную книгу автора

построен шалаш, подсохла и шелестит на предвечернем ветерке.
Оторвали голяшки, чтобы заморить червячка, пока придут остальные.
Чоркан ест, а Авдага лишь макает указательный палец в соль и щиплет брынзу.
Пьют умеренно. Закурили. Авдага пускает дым в усы.
- Слушай, Чоркан! А чтоб ты стал с ней делать, если бы ее тебе отдали?
Сказали бы: вот тебе швабочка, делай с ней что хочешь! А?
- Да ничего бы не делал.
- Ну?!
- Я бы к ней, кажись, и не притронулся.
- Брешешь, сукин сын, ты б ее быстро в гроб вогнал. Авдага чуть заметно
улыбается и укоризненно качает головой.
- Не тронул бы, ей-богу, жизнью клянусь! Знаешь, заснул я, горемыка,
вчера под вечер в конюшне у Раги-бега, и снится мне - стоит она на одной
ноге, как на проволоке, руки в стороны развела, а другой ногой - вот так вот
делает. - Чоркан положил кусок брынзы и рукой показывает, как танцовщица
балансирует на проволоке. - Господи, просыпаюсь и щупаю сено и прутья над
собой. И такая тоска меня взяла, думал - сердце разорвется, пока опять не
заснул.
Пришли Станое, шерстобит Коста и еще кое-кто. Сумбо уже вытирал усы и
продувал зурну, собираясь заиграть, когда появился мясник Пашо и принес
весть, что завтра в полдень цирк и швабочка уходят.
Все замолчали, потрясенные. Чоркан позеленел и только переводил взгляд
с одного на другого. У хозяев уже развязались языки, а он никак не мог
прийти в себя. Внутри что-то дрожало, да с такой силой, что отшибло память и
отнялся язык. Под ложечкой саднило, он боялся пошевельнуться, на лице
застыла страшная, безумная гримаса. Господам пришлось растолкать его, чтоб
он резал мясо и наливал ракию.
Над жнивьем пополз туман, и огонь запылал ярче. Сумбо заиграл, и все
гикнули в один голос. Авдага пил ракию из кофейной чашечки, он то и дело
опрокидывал ее и каждый раз чокался:
- Ешкуна, ешкуна!*
______________
* Во здравие, во здравие! (тур.)

Надвигалась ночь. О швабочке и о распоряжении начальника полиции все
словно забыли - одна песня сменяла другую. Ракия лилась рекой. Время шло.
Чоркан сидел неподвижно, в оцепенении: разве мог он петь и пить, когда
его била дрожь, и он слышал только себя, и собственный голос больно резал
слух.
Костер угасал. Разгорались на небе звезды. Гуляки пошли по домам.
На каждом шагу они спотыкались и приваливались к заборам, которые
шатались и трещали. Впереди шагал Сумбо, без передышки выводя на зурне самые
высокие переливы, а за ним остальные - с шумом, гамом, осыпая Чоркана
тычками и пинками. Так они вошли в местечко.
В такую ночь пьяным на улицах тесно. Низко нависло осеннее небо, то и
дело вспыхивают крупные звезды и падают. С гулом надвигаются даль и вышина.
Ветер с шумом гуляет вокруг них и в них самих, и каждый присоединяет к нему
собственный голос - громкий, изменившийся, грубый и чужой.
Гуляки замедлили шаг и с трудом втиснулись на узкий деревянный мост,
загудевший под их сапогами.