"Иво Андрич. Чоркан и швабочка" - читать интересную книгу автора

вчерашнего дня совсем почерневшее, было залито слезами.
- Не я, не я, не я, смилуйся! Но-о-о-ги буду целовать! Окажи милость,
господин начальник, сладкий ты мой. Убьют меня, горемычного! Никогда больше
не бу-у-у-ду! Побойся бога, Ибрагим, смилуйся!
Но Ибрагим опускал бич размеренно и безжалостно, сек так, как ему было
приказано, чтоб выбить из Чоркана всю дурь и любовь; сек до тех пор, пока у
того не пропал голос и вместо крика изо рта не стали вылетать и лопаться на
губах пузыри. Тогда его оставили в покое.
Он уснул и спал долго, всхлипывая и скуля во сне, как щенок. Дети
Ибрагима залезали на тюремное окошко и смотрели на него. Очнувшись, он
увидел рядом с собой хлеб и горшок с остывшим горохом.
В сумерки его выпустили, и он поплелся на сеновал в конюшню - спать.
Чоркан проспал несколько суток. Поворачивая израненное тело, он лишь
стонал, но не просыпался. Все тело было в рубцах и синяках, боль не
позволяла открыть глаз, наполняла собой долгую бесконечную ночь,
измерявшуюся лишь вздохами и проглатываемой слюной.
Потом, отупевший и оцепенелый, он начал спускаться с сеновала, молча и
бездумно и только на минутку - за хлебом и табаком. А в остальное время,
днем и ночью, спал. Боль понемногу утихала, и во сне он наслаждался покоем,
который обычно наступает после жестоких страданий. Случалось, он бодрствовал
по целым часам, и его уже не мучили мысли и воспоминания. Он смотрел, как
сквозь щели в крыше пробивались длинные солнечные дорожки и как в них, когда
он ворочался на сене, сильнее начинали плясать пылинки. Он чувствовал себя
младенцем.
Проснувшись на восьмой день, Чоркан понял, что ему полегчало. Спускаясь
с сеновала по лесенке, он вдруг рассмеялся, ему вдруг показалось смешным,
как он переступает с поперечины на поперечину. Даже в лавке Суляка, беря в
долг брынзу и хлеб, он все еще смеялся. На следующий день он уже не вернулся
на сеновал, а пошел за город. Взобрался на холм рядом со старыми окопами,
заросшими беленой и низкой дикой сиренью. Под ним лежали сбитые в кучу дома
со сплошными темно-зелеными крышами и тонким дымком над ними. Стоял ясный
ласковый день. Чоркан ел, и по всему его телу разливалась веселая сила. Он
расправил плечи. К нему вернулась прежняя легкость. Солнце, словно заигрывая
с ним, слепило единственный глаз. На мгновенье он вспомнил о прошлом.
- Эх, как же они все меня измучили: и швабочка, и начальник, и
лавочники, и Ибрагим. Все! Все!
И Чоркан засмеялся от удовольствия, что все это миновало и он опять
один, весел и свободен. Подумав о базаре, работе, жизни, он бодро зашагал в
город.
Ноги плясали сами собой. При всем желании он не мог бы теперь вспомнить
о недавних муках и страданиях. Вот он уже в местечке. Площадь пуста. Перед
ним, как бы встречая его, раскинулись знакомые торговые ряды.

Все как прежде. Чоркан, приплясывая, проходит по базару. Он держит
воображаемую домру: левая рука отставлена, и пальцы ее бегают по грифу,
правой он перебирает пуговицы жилета, словно струны. Он приседает и склоняет
голову то вправо, то влево.
- Ти-ридам, ти-ридам, ти-ридам!
Торговцы, высовываясь из-за прилавков, смеются и кричат:
- О-о! С добрым утром, Чоркан!