"Леонид Андреев. Екатерина Ивановна (Пьеса) " - читать интересную книгу автора

выразиться, чтобы не соврать? - женского, женственного, ихнего, одним
словом. Пойми ее, чего ей надо? Ну, скажем, иду я, мужчина, в царствие
небесное, и так всем об этом говорю, и так все это и видят: вот человек,
который идет в царствие небесное. А женщина? - черт ее знает, куда она идет!
То ли она распутничает, то ли она молится своим распутством или там упрекает
кого-то... вечная Магдалина, для которой распутство или начало, или конец,
но без которого совсем нельзя, которое есть ее Голгофа, ее ужас и мечта, ее
рай и ад. Молчит, таится, на все согласна, улыбается, плачет... Катерина
Ивановна часто плачет?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, не видал. Редко.
К о р о м ы с л о в. Наверное, плачет, как кошка, где-нибудь на
чердаке, между стропилами. И вот пойми - чего ей надо? Понял - и вот тебе
святая, и красота, и чистота, и неземное блаженство, а не понял - ну, и
полезай к черту в пекло. Ты пробовал говорить с ней прямо?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Пробовал. Лжет каждым словом.
К о р о м ы с л о в. Ну, конечно... Она и мне лжет, хотя бы, кажется, и
незачем. И мы с вами, Георгий Дмитриевич, думаем, что это ложь, а это значит
только то, что она просто не верит в логику, как ты не веришь в домового, не
верит в твой мир наружный, не верит в твои факты, потому что имеет свой
собственный мир. Пойми ее, если хочешь!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да. Ты видел ее глаза?
К о р о м ы с л о в. Подкрашенные?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ах, не то! Она - как слепая: ты
посмотри, как она ходит, ведь она натыкается на мебель. Да, в каком мире она
живет? И в то же время... она ужасна, брат, она ужасна. Я не могу тебе
рассказывать всего, но наши... ночи - это какой-то дурман, красный кошмар,
неистовство.
К о р о м ы с л о в. Прости за нескромный вопрос - почему у вас нет
детей?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Она не хочет.
К о р о м ы с л о в. А ты?
Георгий Дмитриевич пожимает плечами. Молчание. Заметно темнеет, и
огромный четырехугольник окна становится синим.
Пристрелил бы ты ее, Горя, - ты сделаешь доброе дело.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? Не могу. Походим, Павел. Знаешь,
мне сейчас очень приятно, что мы с тобою так говорим, наконец... по-мужски.
И у тебя так красиво, не то, что у меня дома. За этим окном улица?
К о р о м ы с л о в. Да, улица. Отчего же не можешь? Силы, боишься, не
хватит или веру в себя потерял?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Силы? Нет, голубчик, какой же я
судья человеку? Я и себя-то не понимаю, а тут еще другого судить... Ах, и не
в том дело, а в том, что я - не могу, ничего не могу, понимаешь: ничего.
Нищий. Дурацкая ли это покорность судьбе или рабство, прирожденное лакейство
натуры, для которого не хватало только случая...
К о р о м ы с л о в. Ну, ну... не слишком!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ах, Павел, ты еще не знаешь всей
глубины моего горя! Вот жалуюсь тебе, что она лжет, - а я? Я, брат, и сейчас
тебе тоже лгу... нет, не смыслом, конечно, а вот выражением лица, тем, что
вместо крика, - рассуждаю, как у себя в комиссии. А работа моя, которой я,
как щитом, только отгораживаюсь от совести, разве не ложь? Эх! Что делать,