Марина Дяченко-Ширшова, Сергей Дяченко Перевертыши

Они вошли в мой кабинет один за другим — старикашка (он вовсе не был так уж стар, однако пегая борода добавляла ему лишних лет пятнадцать), угрюмый мальчик с бледным болезненным лицом и молодая овчарка на коротком поводке.

Кто они такие, я понял прежде, чем старикашка заговорил.

— М-м, — сказал старикашка. — Позавчера мы с вами беседовали по телефону.

— Да-да, господин Вулф, — я поднялся из-за стола, протягивая ему руку. — Прошу вас, садитесь…

Они сели — очень скованно, старикашка в центре диванчика для посетителей, мальчик — на краю. Собака легла в стороне и сразу же положила голову на лапы. Не то ее сильно утомили, не то ей все надоело.

Старикашка облизнул губы и потер руки. В полнолуние, подумал я с неожиданной неприязнью, не пустил бы тебя на порог, красавец. Вместе с твоим отродьем.

— Разрешите представить вам моего внука Георга, — старикашка потрогал мальчика за плечо. — Георг, поздоровайся…

Парню было лет десять, и вместо приветствия он бросил на меня затравленный, полный ненависти взгляд.

— …И мою внучку Фиоленту, — старик кончиками пальцев погладил собаку. Овчарка никак не отреагировала.

— Мы очень рассчитываем на вас, — старикашка заискивающе улыбнулся. — Видите ли…

И замолчал.

— Хотите кофе? — предложил я. — Сигарету?

Он помотал седой лохматой головой:

— Спасибо… Если позволите, я перейду сразу к делу. В нашем роду… это очень древний род, смею вас заверить… на протяжении поколений поощрялись браки если не близкородственные, то… вы меня понимаете?

— Да, — сказал я. — Пожалуйста, продолжайте.

— В результате, — старик с сомнением поглядел на мальчика, будто то, что он собирался сказать, не предназначалось для детских ушей, — в результате в последнем поколении… Это дети моего сына, который, к сожалению, не может уделять им достаточно внимания… Родились два очаровательных близнеца, мальчик и девочка. Георг и Фиолента. С параллельным циклом оборотничества… в противофазе. То есть днем Георг был мальчиком, а Фиолента, гм, собачкой… Ночью Георг превращался в котика, а Фиолента становилась, гм, девочкой… Видите ли, посуточное оборотничество… дело хлопотное и утомительное… В отличие от классического, сообразно фазам Луны. Но когда речь заходит о такой семье, как наша… короче говоря, дети подросли, и моей невестке взбрело в голову…

Он снова посмотрел на мальчика. Тот ответил ему таким взглядом, что, к примеру, если бы мой внук осмелился посмотреть на меня подобным образом — за этим сразу же последовала бы порка.

— Моя невестка, — старик вздохнул. — Впрочем, дело не в том… Решено было, — видимо, специально для мальчика старик подчеркнул безличный оборот «решено», — решено было, что дети лучше будут развиваться, если фазы их оборотничества совпадут. К тому же предполагалось, что днем они оба будут ходить в школу. Мы отправились к специалисту… гм, нам его рекомендовали… И после того, как мы оплатили длительную и довольно неприятную для детей процедуру… брат и сестра наконец-то встретились… в человеческом обличье. К сожалению, — старик снова потер ладони и облизнул губы, — это не пошло на пользу ни Георгу, ни Фио. Они не подружились, вот что я хочу сказать. Георг привык водиться с собачкой, а Фиоленте нравился котик… Сделавшись оба дневными людьми, они первым делом начали ревновать. Они стали соперничать за внимание матери. Они оба вели себя прескверно… Но это было бы еще ничего… А вот после заката, после того, как… это было ужасно. Драка, потом она загоняла его на дерево… Мы просто выбились из сил, каждый вечер пытаясь его снять. У нас в имении деревья высокие… А раз или два она чуть было не разорвала брата в клочки. Правда, Георг?

Лучше бы он этого не спрашивал. Губы у мальчишки затряслись; я ждал, что он вскочит и убежит — но нет, он взял себя в руки. Костяшки пальцев (а он нервно мял край своей курточки) побелели.

Старик печально покачал головой:

— Все обернулось к худшему… А ведь я предупреждал. Я с самого начала понимал, что вмешательство в естественный ход вещей может нанести детям вред. Промучившись около года, мы решили… решено было вернуть циклы обратно и устроить все, как было раньше. Мы обратились к тому же специалисту, заплатили денег вдвое больше прежнего, и опять… короче говоря, все вернулось на круги своя.

Он вытащил из кармана платок и вытер губы. Я успел заметить, как блеснули при свете лампы белые треугольные клыки.

— Прошу прощения, — сказал я. — Если все вернулось, как было… в чем же беда?

Старик сокрушенно покачал головой:

— Беда. Вы правы. Беда… К сожалению, с того времени здоровье — прежде всего душевное — моих внуков сильно пошатнулось. Сперва мы думали, что это последствие стресса… Этого неудачного решения — перестроить им фазы. Но прошло уже полтора года, и…

— Полтора года? — спросил я, невольно перебив его. — Вы заметили неладное — и ждали полтора года?!

Старик смутился. Сильно потер бороду; два белых волоска выпали и остались лежать на коленях, обтянутых черными брюками, я успел подумать, что бедняга — несмотря на антипатию, я все-таки его жалел — что бедняга зря так разбрасывается волосами, тем более в моем кабинете…

Будто прочитав мои мысли, старик вздохнул, машинально подобрал волосинки и спрятал в карман.

— Так ведь… Что теперь говорить? После года этого кошмара — когда они оборачивались синхронно… Некоторые странности так и хотелось списать на… Вы понимаете…

— Имя специалиста, к которому вы обращались, — потребовал я.

Он назвал имя. Не в моих правилах судить плохо о конкурентах, но этому коновалу я не доверил бы и пуделя стричь.

— Почему же вы не идете к нему теперь? — спросил я, не очень-то пытаясь скрыть сарказм.

Старик сделался очень несчастным. Мальчик сидел, опустив голову, я видел только его макушку. Собака, кажется, заснула. Мне было жаль их. Я решил не устраивать воспитательных пауз.

— Генеалогические карты вы принесли с собой? — спросил я мягче.

Старик оживился. Да, карты они принесли; когда я развернул их, у меня прямо-таки потемнело в глазах.

Чертовы оборотни! Надутые себялюбцы, блохастые снобы, да ведь специально такого не напутаешь, с наисквернейшим умыслом не заваришь такой каши, какую они ухитрились намешать в своих матримониальных фантазиях!

Я посмотрел на мальчика. А потом посмотрел на собаку. Старик, забывшись, облизывал ладони; я подумал, что у него тоже проблемы. Не будь он таким скупым (а может, действительно нуждается в деньгах?), то, разобравшись с детьми, следовало бы и деда проконсультировать…

— Все так плохо? — нервно спросил старик.

— Нехорошо, — я почесал бровь. — Тем не менее…

Старик затаил дыхание.

— Тем не менее я берусь вам помочь, — закончил я, глядя на мальчика.

Я попросил старика с собакой обождать в приемной. Он хотел остаться, но я не позволил.

Как только дверь за дедушкой закрылась, мальчик сжался в комок (он и так сидел сгорбившись, а теперь прямо-таки утопил голову между ключицами) и уставился на носки своих ботинок.

Я подумал, что однажды пренебрегу (к черту!) профессиональной этикой и все-таки нанесу визит коллеге-коновалу. Может быть, он расцарапает мне физиономию, но уж я постараюсь, чтобы отныне он пользовал только крыс и питался только мышами.

А в следующую минуту я подумал, что в такой семье, как эта, у детей могут быть совершенно специфические отношения с родителями. И, может быть, основная вина лежит не на моем криворуком коллеге, а на матушке, или на дедушке, или на папаше, у которого, видите ли, нет времени, чтобы уделять его близнецам…

— Я сегодня не буду на тебя колдовать, — сказал я парню.

Он поднял голову и впервые за все время нашего знакомства посмотрел на меня нормально, и я даже кое-что успел прочитать в его глазах.

— Правда? — спросил он еле слышно.

Я сел рядом на диван и обнял его за плечи:

— Скажи, кто тебя так запугал? Я превращу его в таракана. Честно.

Он вздрогнул. Я понял, что допустил ошибку. Дурак.

— Хорошо, я просто побью его. Я набью ему морду. Я умею. У меня в подвале висит специальный мешок, набитый песком. Я тренируюсь, чтобы были сильные кулаки.

Он смотрел мимо. Сильные кулаки его не интересовали.

— Так ты скажешь мне, кто тебя обидел?

— Никто.

Пауза затянулась.

— А Фиолента? — спросил я. — Почему ей ничего не нравится? Почему ей скучно?

Он посмотрел на меня с испугом:

— Ей не скучно.

— А ночью? — спросил я. — Она такая же смурная?

— Она не смурная.

— Хочешь посмотреть картинки? У меня есть один альбом…

Но когда я протянул руку к полке, он буквально затрясся:

— Он волшебный!

Я мысленно выругался.

— Ну и что? Что страшного в волшебном альбоме? Картинки так забавно двигаются…

— Я не хочу. Вы обещали на меня не колдовать.

— Да я ведь… Впрочем, как хочешь. Может быть, порисуешь? Дать тебе краски?

— Я не умею.

— А Фиолента? Она рисует, ты не знаешь?

— Она не рисует. Она не хочет. Я не знаю.

Сейчас следовало очаровать его. Подсластить и расслабить мягко, потихоньку, чтобы он не заметил; беда в том, что я в самом деле пообещал, а нарушать слово, данное маленькому перепуганному мальчику… по меньшей мере некрасиво.

— Знаешь что, — сказал я, — если ты не хочешь альбом… Давай посмотрим мои фотографии. У меня тоже есть внуки, только помладше тебя. Хочешь?

Он не ответил. Я вытащил из верхнего ящика планшетку, на первой странице были моя старшая дочь с двумя карапузами, моя жена и оба зятя. Сам я стоял в центре, покровительственно положив руки на плечи зятьев; снимала нас младшая дочь, и на следующем снимке была уже и она — а фотоаппарат держал ее муж…

Все это я подробно рассказал мальчику. Перевернул страничку; там моя внучка — в день своего трехлетия — стояла в обнимку с огромной куклой, а вокруг горой лежали прочие подарки — шкатулки и ларцы, игрушечная посуда, кукольная кровать, шкаф, стол и креслица. Фото было цветное, мне всегда нравилась лукавая рожица внучки на этом снимке…

И в этот момент я впервые ощутил у моего пациента проблеск интереса.

— А это кто? — спросил он тихо.

— Это моя внучка, — сказал я с гордостью. — Правда, сейчас она постарше. Это ее день рождения, подарки…

— Подарки, — тихо повторил мальчишка.

— А тебе дарят подарки на день рождения? — Я уцепился за его интерес, как муравей за соломинку.

— Дарят, — сказал он еще тише. — Но мало. И не такие.

Я подумал, что хорошо бы все-таки поговорить с его матерью. И почти сразу понял, что не имею ни малейшего желания знакомиться ближе с этой семьей. Разумеется, у разных людей — разные взгляды на воспитание; другое дело, что из-за этих странных воспитательных приемов я не могу разграничить дефекты магического воздействия — и последствия экзотической педагогики.

— Не такие подарки? А чего бы ты хотел, чтобы тебе подарили?

Он молчал. Смотрел на куклу и кукольный шкаф.

— Георг, — позвал я.

Он вздрогнул, будто его пнули. Посмотрел на меня; снова перевел взгляд на фотографию — будто был узником, будто я был его тюрьмой, а игрушки на фото — удаляющимся берегом свободы.

Я понял, что сейчас пойму.

Вот-вот. Сейчас. Удержать бы догадку.

Перевел взгляд на лукавую рожицу моей внучки…

— Скажи… Скажи, почему ты молчишь? Почему уже полтора года… ты никому не говоришь правды?

Он затрясся. Вскочил — планшетка упала на пол. Кинулся к двери — я опередил его. По счастью, и роста и веса во мне достаточно, чтобы таскать таких ребятишек гроздьями.

Он вырывался отчаянно и молча.

— Послушай… Я не хочу колдовать на тебя! Я же обещал! Но если ты не возьмешь себя в руки — мне придется! Успокойся, все, все, все…

Удивительное дело. Кажется, ее никогда не брали на руки. Во всяком случае, очень давно.

Она сперва была как железная, но потом обмякла. Я носил ее по кабинету, убаюкивал, рассказывал о своих детях, когда они были маленькие, потом о своих внуках и о том, что я никому не дам ее в обиду, что все, кто посмеет ее тронуть, будут иметь дело со мной, и еще какую-то чушь, и она сперва расслабилась — а потом разрыдалась.

Я усадил ее на диван и спросил:

— Можно поколдовать на тебя? Чтобы тебе стало полегче?

Она сквозь слезы помотала головой и сказала, что ей все равно. Что теперь она умрет. Что она давно хочет умереть, Что дед привел их ко мне потому, что ее вынули из петли. Что она больше не может.

— Ты кого-то боишься?

Новый взрыв рыданий. И — наконец-то — история.

Это случилось после второго сеанса у господина коновала. Внешне — для взрослых — все оставалось так, как было — днем в доме жили мальчик и собака, ночью — девочка и кошка. Только Фиолента превращалась не в собаку, а в брата. А брату повезло больше — он делил свое время между обличьями овчарки и кота.

— Он полтора года зверь! — выкрикивала девочка, глотая слезы. — Он, наверное, уже совсем поглупел! Совсем как животное! То кот, то собака… Если теперь узнают, скажут, что это я… виновата… что из-за меня… мама… она всегда его больше любила! Она скажет, что я специально его…

Я удержался, чтобы не спросить ее, почему она молчала. Потому что задай я этот вопрос — истерика автоматически взлетела бы на два витка, а мне и без того хватало эмоций.

Хорошо еще, что кабинет у меня звуконепроницаемый.

Я снова обнял ее и сказал, что она ни в чем не виновата. Что виноват человек, который их с братом превращал. Что я добьюсь теперь того, что ему вообще запретят практиковать. И он вернет ее деду все деньги и выплатит компенсацию. И что дед будет доволен и не станет ругать ее.

— А мама? — спросила она безнадежно.

Я подумал, что нормальная мать моментально должна была разобраться, где ее сын и где дочь. В любом обличье. Ну как же надо презирать собственных детей, чтобы не заметить очевидного?!

— Мама не простит, — сказала она еле слышно.

Тогда я не выдержал:

— Я понимаю, чем больше проходило времени, тем страшнее тебе было признаться… Но почему ты все-таки не сказала сразу?

— Я подумала, — тихо сказала девочка, — что пару дней… Подожду… Для интереса.

И замолчала.

— И что? — осторожно спросил я.

— И все пошли, — ее голос задрожал. — Пошли… в субботу… в баню!

— Что? — я не понял.

— Пошли в баню, — она закрыла лицо руками. — Я… я пошла, как Георг… в баню! И я там такое увидела!

У меня недюжинная воля. В моем деле иначе нельзя. Я успел наложить на себя стоп-смех прежде, чем издал хоть звук; она не знала, что такое стоп-смех, она увидела мое серьезное сочувственное лицо — и осмелела:

— Я была в мужской бане, понимаете! И как я после — после этого — как я… признаюсь?

И она зарыдала снова, а я сидел над ней, как скала над морем, не мог смеяться, но слезы у меня из глаз катились — в три ручья…

История закончилась в целом благополучно. Чудовищный клубок, сплетенный поколениями оборотней и одним моим недобросовестным коллегой, удалось, хоть и не без труда, распутать. Конечно, за полтора года животной жизни мальчик здорово сдал и нуждался в помощи дефектолога. Девочку, придавленную грузом вины, родители отправили в пансион, и не думаю, чтобы там ей было хуже, чем дома.

Кстати, недавно видел ее. Ей уже шестнадцать, она похорошела, умело пользуется косметикой, со вкусом одета, мило кокетничала с каким-то студентом в городском парке…

А проходя мимо, она, конечно же, сделала вид, что видит меня впервые.