"Сочинить детективчик" - читать интересную книгу автора (Левашов Виктор Владимирович)

Глава пятая. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

«Протокол осмотра места происшествия.

Следователь Таганской прокуратуры Авдеев Д. Л. в связи с поступившим в 8 час. 10 мин. 20 января с. г. от дежурного РОВД сообщением об обнаружении трупа гражданина Егорычева К. И., руководствуясь статьями 178–180 УПК РФ, в присутствии понятых: Лапина А. Н., проживающего по ул. Большие Каменщики, д. 20, кв. 34; Бурковой А. С., прож. Б.Каменщики, д. 20, кв. 43, с участием судебного медика Соколова Б. К., специалиста-криминалиста Кошкина В.В. — произвел осмотр квартиры по адресу ул. Большие Каменщики, д. 20, кв. 35, а также трупа гражданина Егорычева Константина Ивановича, 1982 года рождения, о чем в соответствии со статьями 141, 182 УПК РФ составил настоящий протокол.

Перед началом осмотра перечисленным лицам разъяснено их право присутствовать при всех действиях, проводимых в процессе осмотра, и делать замечания, подлежащие занесению в протокол.

В соответствии со статьей 35 УПК РФ понятым разъяснена их обязанность удостоверить содержание и результаты действий, при производстве которых они присутствовали. Специалистам разъяснены их права и обязанности, они предупреждены об ответственности за уклонение от выполнения своих обязанностей.

Согласно статье 141 УПК РФ участники осмотра уведомлены о применении научно-технических средств — фотосъемки. Осмотр производился при искусственном освещении. Температура воздуха в помещении — 22 градуса выше нуля по Цельсию.

Осмотром установлено:

Место происшествия находится в однокомнатной квартире, расположенной на пятом этаже в девятиэтажном доме улучшенной планировки по адресу: улица Большие Каменщики, дом 20. Окна комнаты и кухни выходят во двор дома на северную сторону, шторы на окнах отсутствуют.

В данной квартире в жилой комнате обнаружен труп гражданина Егорычева Константина Ивановича. Осмотр трупа производился с 10 часов 40 минут до 12 часов 45 минут. Труп на ощупь холодный, его температура при измерении электротермометром в прямой кишке на момент осмотра в 11 часов 05 минут равна 15 градусам.

Справа от входа в комнату стоит разложенный мольберт, на нем закреплен холст с нарисованными на нем разноцветными геометрическими фигурами. Рядом журнальный стол темного цвета, на нем лежит коробка с красками, кисти для рисования, коробка с карандашами, а также зажигалка „Zippo“ в корпусе из желтого металла (предположительно золотая) с выгравированной надписью „К. от И. С любовью“. Здесь же стоит открытая бутылка коньяка „Хеннесси“ емкостью 0,7 литра и две наполненные рюмки.

На полу рядом с правой передней ножкой дивана лежит пистолет системы „Таурус“. В магазине, рассчитанном на пятнадцать патронов „люгер/парабеллум“ калибра 9 мм., находится четырнадцать патронов. Стреляная гильза пятнадцатого патрона с надписью латинскими буквами „Parabellum. 9 mm.“ обнаружена в двух метрах от дивана под батареей центрального отопления.

Труп находится на тахте в полусидячем положении с сильным наклоном вправо. Левая рука лежит на животе, правая свисает с тахты. Ноги вытянуты. Трупное окоченение выражено в обычно исследуемых группах мышц. Трупные пятна бледно-фиолетовые, располагаются на передней поверхности тела, при надавливании не бледнеют и не изменяют первоначальной окраски.

Входное пулевое отверстие расположено в двух сантиметрах над правым ухом, выходное — сверху в сантиметре от левой брови. Часть черепа над левым виском и часть левой надбровной дуги отсутствуют. Часть головного мозга выпала наружу, осколки костной ткани черепа прилипли к волосам и к тахте.

У трупа острижены ногти и изъято подногтевое содержимое. Срезы ногтей и подногтевое содержимое с каждого пальца правой и левой руки помещены в отдельные конверты, которые заклеены, снабжены соответствующими надписями и подписаны следователем и понятыми.

На трупе надеты: майка черного цвета, синие спортивные брюки с белыми полосами по бокам, трусы серые типа „плавки“, комнатные тапки. Тахта под трупом пропитана кровью.

При исследовании тахты труп Егорычева перемещен на белую чистую простыню, в этом положении с него сняты майка, брюки и плавки. Вещи сложены в два целлофановых пакета, запакованы, снабжены сопроводительными бирками.

При осмотре производилась фотосъемка места происшествия в целом, трупа, повреждений и трупных пятен на нем, пистолета, мольберта с холстом, бутылки коньяка, рюмок, зажигалки, коробки с красками, коробки с карандашами, кистей для рисования.

С места происшествия изъяты: пистолет „Таурус“, бутылка коньяка „Хеннесси“, две рюмки, зажигалка, ногти и подногтевое содержимое, майка, трусы и спортивные брюки. Из серванта изъяты деньги в сумме 2700 (две тысячи семьсот) долларов США. Кисти рук трупа помещены в целлофановые пакеты, труп завернут в простыню и отправлен в морг бюро судебно-медицинской экспертизы.

Протокол прочитан вслух следователем. Замечаний на действия следователя и правильность составления протокола не поступило.

Следователь Таганской межрайонной прокуратуры юрист первого ранга Авдеев Д. Л.».

— Годится? — спросил Акимов, когда Леонтьев дочитал протокол.

— Нормально. Только вот зажигалка… «Zippo» золотой не бывает. Это зажигалка американской армии. Большая, удобная, поэтому стала популярной. Придумай что-нибудь другое. «Пеликан», «Ронсон», что там еще? Зайди в фирменный табачный магазин, там увидишь. И еще, — подумав, сказал Леонтьев. — Гравировка. «К. от И. С любовью».

— Что вас смущает? Подарила любовница.

— Пошловато. Люби меня, как я тебя. А мы договорились, что она дама со вкусом. И гравировка сразу заставит следователя искать, кто эта «И.». Поддавки. Золотая зажигалка сама по себе многозначительный подарок. И ясно, что от женщины, не от приятелей.

— ВсЈ?

— Пока вроде всЈ. Если потом что-то понадобится, добавим. Давай сейчас о другом. Мартынов. Кто он такой?

— Майор, старший оперуполномоченный МУРа.

— Сколько ему?

— Лет сорок, я думаю. Меньше нельзя, другое поколение, мы их не знаем. Больше тоже. Тогда он должен быть как минимум подполковником.

— Сколько лет комиссару Мегрэ?

— Он старше. За пятьдесят. Но и должность у него немаленькая — начальник следственного управления. Или что-то в этом роде. Почему вы спросили о Мегрэ?

— Мартынов мне видится таким же по складу характера. Неторопливый, обстоятельный. Его талант в чем? Он обычный человек и понимает психологию обычных людей. Вот как: Мартынов такой же, каким бы стал Мегрэ, если бы служил не на набережной Орфевр, а на Петровке.

— Вы уверены, что он дослужился бы до начальника? У нас другие таланты нужны. Угодить, поддакнуть. Так и застрял бы в майорах.

— А если он и застрял?

— Согласен, — помедлив, кивнул Акимов.

— С этим разобрались, — подвел итог Леонтьев. — Взятки берет?

— Что вы! Конечно, нет. Читатель должен сопереживать Мартынову. А как сопереживать взяточнику?

— Почему не берет?

— Дожили! — восхитился Акимов. — Почему мент берет взятки, можно не объяснять. А почему не берет — вопрос. Не дают, поэтому и не берет.

— Неубедительно, — усомнился Леонтьев. — Все знают, что проститутки и сутенеры отстегивают ментам.

— Он с ними не контачит. Только когда совершено преступление. За что ему давать?

— Чтобы не возбуждать дело. Чтобы закрыть дело. Это в его власти.

— Тогда не знаю, — сдался Акимов. — Вы знаете?

— Ему не дают взяток, потому что у него репутация человека, который не берет взяток. А как она сложилась? Очень просто. В молодости, когда у него еще были идеалы, ему предложили взятку. Какой-нибудь цеховик. Мартынов его посадил. Именно за взятку. С тех пор за ним так и пошло.

— Идеалов у него больше нет?

— А у тебя?

— Есть. Но основательно потускнели, — признался Паша.

— Вот и у него потускнели. Теперь портрет, — продолжал Леонтьев. — Это важно. Мартынов будет действовать не только в этом романе. Но и в других, если серия получится. Поэтому он должен быть запоминающимся, узнаваемым сразу.

— А если наоборот — обыкновенный, невзрачный?

— Опять ты за свое! — с досадой сказал Леонтьев. — Что значит обыкновенный? Что значит невзрачный? Слова-пустышки. Так можно сказать и о тебе, и обо мне. А что между нами общего? Ничего. В метро или в электричке людей видишь? Ни одного одинакового лица.

— Но в массе безликие, — продолжал упорствовать Акимов.

— Мартынов — не в массе. Можно так: «В толпе никто не обратил бы на него внимания, но, приглядевшись, отметил бы…». Что?

— Волевое лицо, проницательный взгляд.

— Паша, я тебя когда-нибудь убью. Бери бумагу, иди в гостиную и набросай мой портрет. А я твой. Потом сравним.

— Это еще зачем?

— Чтобы ты научился видеть то, что пишешь.

— Только время теряем, — проворчал Акимов, но послушно вышел.

Через полчаса он вернулся в кабинет с исчерканными листками. Леонтьев кивнул:

— Читай.

— Начните вы.

Леонтьев отодвинулся от монитора:

— Смотри.

Акимов прочитал:

«У него был большой лоб, производивший из-за залысин впечатление мощного, сократовского, и очень маленький подборок, отчего лицо было похоже на фигу. Бородка, которую он отпустил еще в молодости, исправляла эту несоразмерность. С годами он совсем облысел, а обилие волос, торчавших из ушей, создавало ощущение, что волосы у него проросли внутрь. Но это его не смущало. Он считал себя красавцем, вел себя, как красавец и, что самое удивительное, женщины относились к нему, как к красавцу. В разговорах с ними он переходил на слащавый тон, каким взрослые часто разговаривают с детьми, и это, как ни странно, тоже нравилось. Скоротечные романы его почти всегда были успешными, мало кто мог устоять перед его напором. Говорили, правда, что он просто зануда из тех, кому проще дать, чем объяснить, почему ты его не хочешь. Но кто это говорил? Завистники, которые в присутствии красивой женщины вообще замолкают или начинают нести такую заумь, что потом самим мучительно стыдно. Всем своим существованием он доказывал, что гораздо важнее то, что человек думает о себе, чем то, кем он является на самом деле…»

— Вы, значит, так? — вскинулся Паша. — Ладно. Тогда и я…

Не договорив, выскочил из кабинета и вернулся только минут через сорок. Предложил тоном, не сулившим Леонтьеву ничего хорошего:

— Слушайте. «В советские времена в предисловиях к новым книгам всегда подробно перечислялось, где и кем автор успел поработать, какими ремеслами овладел, при этом упор делался на рабочие профессии, как будто это гарантировало, что книга, написанная человеком с таким богатым жизненным опытом, как у Горького, не может не заинтересовать читателя. Для писателя Л. такое перечисление заняло бы немало места, но на содержании его книг это не отражалось. В молодости он подавал большие надежды, но нового Горького из него не вышло. Советскую власть он не то чтобы одобрял или не одобрял, но воспринимал как данность, как климат и, как мог, извлекал из климата пользу: писал то, что было востребовано издательствами. Но это не было халтурой. При конъюнктурном содержании его книги были написаны довольно выразительным языком, он умело применял все художественные средства, и это производило странное впечатление: как если бы плакат „Народ и партия едины“ был исполнен небесталанным художником с использованием всего богатства палитры…».

Леонтьев засмеялся:

— Хорошо. Дальше.

— «Такой путь прошли многие молодые литераторы, начинавшие на исходе хрущевской оттепели. Нужно было кормить семью, а семья у писателя Л. была большая: жена, двое детей, мать, престарелые родители жены. Тут не до высокой литературы. Так и крутился. Но нисколько от этого не комплексовал. Однажды понял: то, чем он занимается, никакого отношения к творчеству не имеет. Это всего лишь бизнес. Но то, чем он занимается, во все времена было выше любого творчества: он борется за свою свободу. За свободу не ходить на службу, не высиживать в пыльной конторе с девяти до шести, не вскакивать по будильнику…». Вы мне сами об этом рассказывали.

— Не оправдывайся.

— «Время шло, — продолжал Акимов. — Выросли сыновья, умерли старики. Неожиданно заболела жена, с которой он прожил двадцать лет. Полтора года она не двигалась, не могла говорить. Врачи так и не смогли определить, чем она болела. Все это время Л. не отходил от нее. Он очень тяжело перенес ее смерть. Но вдовствовал недолго. Не то чтобы боялся одиночества, но было нарушено душевное равновесие оттого, что не о ком больше заботиться. Женился на молодой женщине с восьмилетней дочерью, разведенной, она помогала ему ухаживать за больной женой. Дом снова наполнился жизнью, но Л. уже был не тот, смотрел на мир как бы со стороны. Он по-прежнему много работал, писал ночами. Говорил, что иногда кажется себе мясорубкой, в которую закладывают еду, блоки сигарет, заливают гектолитры кофе, а на выходе получается фарш из текстов. Из дома почти не выходил, стал неряшлив, брился два раза в неделю, небрежно. И вот он сидит перед монитором в кресле с продранными подлокотниками, пузатый, седой, с взлохмаченными волосами, с остатками яичницы на животе…». ВсЈ, — сказал Паша. — Хотел написать зло, почему-то не вышло.

Леонтьев отскреб яичницу с футболки, тыльной стороной ладони потер подбородок.

— Да, бриться бы нужно чаще. Ну что, развлеклись? Давай займемся делом. Я тут кое-что набросал…

«Старшему оперуполномоченному МУРа майору Мартынову было сорок лет и выглядел он на сорок лет: рослый, неторопливый, с припухшими веками, которые придавали его длинному лицу сонное выражение. В „полиции нравов“ он оказался случайно: однажды быстро изловил сексуального маньяка, поручили другое дело — убийство двух проституток в подпольном борделе, тоже раскрыл. Так и пошло. К своей не совсем обычной специализации относился спокойно. Работа как работа, не хуже и не лучше других. Насильников, педофилов и растлителей малолетних ненавидел, к сутенерам относился с брезгливостью, к проституткам был достаточно снисходителен. Никаких иллюзий по отношению к ним он не питал и прекрасно помнил старое правило: „Не следует думать, что у проститутки золотое сердце“. Он знал статистику, которая безжалостно свидетельствовала, что лишь шесть процентов девушек выходят на панель ради куска хлеба. И все же сочувствовал им, видел в них людей, которым не очень-то повезло в жизни, а они платили ему своим доверием, что и было причиной его успехов…»

— Сонное лицо. Вижу, — одобрил Паша. — А когда берет след, просыпается? Но какое отношение он имеет к самоубийству художника? Это не по его части. Почему он занялся этим делом?

— Я знаю почему…

«В начале февраля Мартынова срочно вызвали к начальству. Но не к начальнику отдела, а к генералу — первому заместителю начальника МУРа, недавно назначенному на эту должность. Раньше он служил в ФСБ, но назначение в МУР вряд ли было для него ссылкой, скорее наоборот. Бывшее ведомство президента Путина укрепляло свои позиции где только можно, выходцы из ФСБ занимали ключевые должности в государственных структурах, в серьезном бизнесе. У ФСБ с МУРом издавна сложились неприязненные отношения, и на Лубянке, видно, решили, что с этим пора кончать. Должность первого заместителя была для генерала ступенькой, с которой он шагнет в начальники МУРа. Сразу не принято. Человек должен осмотреться на новом месте, проявить себя, тогда и можно продвигать его дальше, это будет естественно — ротация руководящих кадров или как там это у них называется.

Вызов Мартынова удивил, для первого заместителя начальника МУРа он был слишком мелкой сошкой. Генерал сразу объяснил:

— Я еще плохо знаю коллектив. Вас мне характеризовали как грамотного специалиста в своей области. Вы слышали о скандале с Карасевым?

Мартынов неопределенно пожал плечами:

— Так, краем уха.

Карасев был известным политическим обозревателем сначала на телевидении на оппозиционном канале опального олигарха Гусинского. Когда канал прикрыли, перешел на другой, тоже оппозиционный. Когда и его прикрыли, стал главным редактором общероссийской газеты. В своих колонках и в еженедельных передачах на радио „Эхо Москвы“ он постоянно поливал президента Путина за ущемление свободы слова, авторитаризм и прочие дела, но делал это аккуратно, не давая повода для привлечения к суду за диффамацию или оскорбление президента. К такой риторике, обычной для демократов, все давно привыкли. Но в Кремле почему-то на Карасева реагировали очень болезненно. Кому другому давно бы нашли способ заткнуть рот, но Карасев был слишком известной на Западе фигурой, приходилось терпеть. Поэтому настоящим подарком стала появившаяся в Интернете видеозапись, на которой известный политический обозреватель был заснят скрытой камерой, когда он развлекался с двумя проститутками в квартире, принадлежавшей крупному банку.

Общественность возбудилась. Всплыли подробности: что в бытность телевизионным обозревателем Карасев получал по пятьдесят тысяч долларов в месяц, что он пьет только виски „Джонни Уокер“ с голубой этикеткой, „блю лейбл“, а при советской власти был негласным сотрудником КГБ, попросту говоря — стукачом. Нужно отдать ему должное, Карасев хорошо держал удар: от журналистов не прятался, от неприятных вопросов не увиливал, того, что на пленке он, а не „человек, похожий на Карасева“, не отрицал. Но нахально заявлял, что его частная жизнь — его личное дело, и вмешиваться в нее он никому не позволит. Шум постепенно стал сходить на нет, не принеся Карасеву заметного урона. Те, кто его раньше ненавидел, не стали ненавидеть больше. А те, кто симпатизировал его взглядам, решили, и не без оснований, что все это провокация ФСБ.

— Что вы об этом думаете? — спросил генерал.

— Ничего. Красиво жить не запретишь.

— Вы что, не выспались?

Мартынов удивился:

— Почему вы спрашиваете?

— У вас такой вид, будто вас выдернули из постели и даже умыться не дали.

Мартынов развел руками:

— Извините. У меня всегда такой вид. Возможно, почки.

— Сходите к врачу, за здоровьем нужно следить, — строго посоветовал генерал и вернулся к теме, которая интересовала его гораздо больше, чем здоровье подчиненного. — Вы видели пленку?

— Нет, только несколько снимков в Интернете.

Генерал сунул кассету в видеодвойку:

— Смотрите.

Смотреть было не на что: три голых тела барахтались на широкой кровати. Узнать Карасева можно было без труда, его партнерши были к камере спинами. Пленка была короткой, секунд сорок. Генерал перемотал ее на начало и на одном из кадров остановил. Была видна задница девицы, с татуировкой — то ли паучок, то ли морской конек.

— Обратите внимание на татуировку. Обратили? А теперь взгляните на это.

На снимке, который генерал выложил перед Мартыновым, как карточный игрок козырного туза, была молодая женщина, снятая со спины. На ягодице татуировка — морской конек. На других снимках, сделанных с фотовспышкой, как при документировании места преступления, та же женщина в разных ракурсах. У нее было перерезано горло — от уха до уха.

— Труп обнаружен сегодня утром, — пояснил генерал. — Вопросы?

— Вы предполагаете, что это женщина Карасева?

— Проститутка Карасева. Сам, конечно, не стал пачкаться. У него достаточно денег, чтобы нанять убийцу.

— Мотив?

— Могла много знать. Действуйте, майор. Все дела — в сторону. Все, что накопаете, лично мне.

Он передал Мартынову кассету, снимки и папку с протоколами осмотра места происшествия и показаниями соседей. Как бы между прочим, спросил:

— Кстати, почему вы до сих пор майор?

Мартынов молча пожал плечами. Почему он майор? Потому что майор.

В тот же день он отправился на Таганку, где в одном из домов на Малой Калитниковской улице было совершено преступление. И уже в подъезде, еще не войдя в дом, понял: здесь что-то не то. Дом был старый, ожидающий расселения и капитального ремонта. Никаких стальных дверей и кодовых замков, в подъезде темно — лампочку то ли вывернули, то ли перегорела. Под ногой что-то хрустнуло. Молодой участковый, которого прихватил с собой Мартынов, объяснил:

— Баян. Ну, шприц, как говорят наркоманы. Они тут каждый вечер тусуются. Отлавливаем, а толку? Скорей бы уж начинали реконструкцию. Но все почему-то тянут.

Квартира на третьем этаже была опечатана. Дверь разбита, будто в нее не раз ломились. В комнатах беспорядок. Но не такой, как после обыска, а застарелый, привычный. Убогая мебель. В кухне, на полу, использованные шприцы. В комнате, смежной с большой, старый раскладной диван с простынями, все в крови. Здесь ее и убили.

Да нет, Карасевым тут и не пахло. Барин, вальяжный, который пьет только самое дорогое виски, приходил в эту трущобу? Трудно поверить. Соседи подтвердили: девушка была наркоманкой, клиентами у нее были все больше кавказцы.

Вернувшись на Петровку, Мартынов отнес в лабораторию видеокассету, попросил отпечатать с нее снимок и сделать его как можно более четким. Хотел сравнить татуировку проститутки с татуировкой на ягодице убитой. Сослался на генерала: срочно. Через час снимок был готов. Но сравнивать не пришлось. Мартынов вдруг увидел то, что должен бы увидеть сразу: морской конек у проститутки с видеопленки на левой ягодице, а похожий конек убитой — на правой. Твою мать! Не увидеть то, что прямо-таки лезло в глаза! А вот поди ж ты, бывает. И не так уж редко.

Генерал встретил Мартынова с радостным удивлением:

— Быстрый вы, однако! Есть что доложить?

— Есть.

— Докладывайте.

Мартынов не поспешил объявить результат. Знал по опыту: не всякому начальству можно сразу предъявлять итог. Его всегда можно изложить в двух словах, а вся предварительная работа, часто очень немаленькая, останется неоцененной, будто ее и не было. Умный начальник поймет, но был ли генерал достаточно умным? Этого Мартынов не знал, и потому начал от печки: как поехал на Таганку, чтобы проникнуться, как при виде дома и подъезда у него появились первые сомнения. Генерал сначала хмурился, потом помрачнел, а когда Мартынов закончил, выражение его лица стало, как у охотника, упустившего крупную дичь: досада, раздражение, даже тоска. Мартынов удивился, такой сильной реакции он не ожидал. Он не знал, что генерал уже слил в прессу информацию „от достоверного источника, пожелавшего остаться неназванным“, и завтра в одной из газет появится сенсационное сообщение: „Убита проститутка Карасева. Есть ли у господина Карасева алиби?“.

— У меня все, — закончил Мартынов доклад.

— Мне представили вас как опытного оперативника. Сомневаюсь. Не заметить, что жопы разные, — поразительно!

„Но ведь и вы не заметили“, — вертелось на языке у Мартынова, но он благоразумно промолчал.

Генерал с отвращением отодвинул от себя снимки.

— Свободны.

— Дело будем вести мы?

— С какой стати? — буркнул генерал. — У МУРа есть дела поважней. Передайте в район.

У МУРа не было более важных дел, чем убийства. Но Мартынов понимал, что генерал хочет как можно скорее забыть о том, как он облажался. Поэтому только и сказал:

— Слушаюсь…»

— Так Мартынов попал в Таганскую прокуратуру, — объяснил Леонтьев, когда главка была выведена на принтер и внимательно прочитана соавторами. — И там встретился со следователем Авдеевым, который вел дело о самоубийстве художника Егорычева…