"Михаил Анчаров. Золотой Дождь" - читать интересную книгу автора

Я в школе всегда хотел доказать свое "я", ссорился с учителями и
вожатыми, жил трудной и обидной мальчишеской жизнью, и каждый раз надо было
все решать самому. Я думал, в армии мне придется совсем туго. Не
повернешься. Потому что и этого нельзя и этого нельзя. И вдруг все оказалось
совсем наоборот. Никаких хлопот, никаких сомнений. Есть приказ, и не надо
ничего решать самому. И вот первый день фронта опять все перевернул. Все
сбил, все спутал. И я опять один сижу в своей норке, в которой не
спрячешься, и командиры мои убиты, и надо решать все самому. Но тут мне
удивительно повезло. Я вдруг заметил и соседа справа и соседа слева. Прямо
чудо какое-то. Хотя они все время здесь были, но я заметил их только сейчас.
И еще и еще соседей, и даже тех заметил, которых не мог увидеть, по всей
линии фронта. Нас было много, и каждый хотел опрокинуть ту мертвую силу,
которая перла на нас и пахла бензиновой гарью, сыростью и кровью.
Я успел еще высыпать патроны в каску и дозарядить диски, успел
разложить гранаты и вложить в них запалы поновее, поблестящее, надеть каску,
положить автомат под руку. И еще я успел закурить. Бумаги у соседа справа и
у соседа слева не нашлось. Сварога мы раскуривать не стали, потому что
вспомнили челюскинцев. Мы не пожалели денег на хорошую жизнь и свернули,
длинную цигарку легкого табака из мятой десятки, которая нашлась у соседа
справа. Он вытянул поверх гимнастерки нательный крестик, вырезанный из
жестяной банки от невкусных консервированных сосисок, которые поставляли нам
союзники. У сосисок не было привычной шкурки, а какая-то желатиновая пленка,
и кончики были срезаны. Сосиски стояли в жестяных банках прижатые друг к
другу, и солдаты вытаскивали сосиску и называли ее неприличным словом.
Потому что каждая неприличная сосиска - это было то, что мы получали вместо
второго фронта. И мы бились со всем светом одни на этом поле, где
захлебывались атаки. К маленький солдат, хотя и вытянул на грудь крестик с
сосисочными буквами, который он наскоро вырезал перед атакой, надеялся,
видимо, больше на себя, и теперь оправил гимнастерку, и передернул затвор
автомата. Потому что впереди, наконец, появились маленькие танки. И я еще
успел подумать о Доске почета на Самотеке, где мы встречались с Валей, и что
у ее волос был вишневый запах. А когда она шла мне навстречу под мокрыми
фонарями, то тень ее на мокром асфальте была плотней и телесней, чем она
сама, и казалось, что вся она сразу, без поправок, написана акварелью
чьей-то мастерской рукой и у мастера того была просветленная душа.
Поэтому атака немцев захлебнулась, и это я их победил. Потому что у них
были танки, а у меня фонари на Самотеке, убитая рота, сосед справа, сосед
слева, акварель в кармане, которую мы не раскурили даже перед смертью. А
раскурили мы десятку. Хо, конечно, они захлебнулись! Мы на это не пожалели
затрат.

СУШЕНАЯ ДЫНЯ.

Сегодня проснулся бодрый. Крутится пленка на белом "Грюндиге", звучит
мелодия песенки, которую я слышал столько раз, но сейчас она кажется
незнакомой. Кларнет, аккордеон, щеточки, печальный мотив, солнечные квадраты
на полу, прохладный день за окном, пустая мастерская - снова я проснулся
где-то в незнакомом мире.
Утром, когда услышишь музыку, она кажется незнакомой, даже если слышал
ее вчера. На следующий день оставшаяся после пирушки еда кажется вкусней.