"Михаил Анчаров. Золотой Дождь" - читать интересную книгу автора

Почему, когда играет музыка вдали вечером, мне вспоминается Киев? Но не
этот Киев, теперешний, а довоенный Киев. Еще был жив дед, военный, и мой
дядька, его младший сын, еще считался непутевым и огорчал родителей. Он
менял множество профессий, а начал с того, что мальчишкой увязался за
бронепоездом красных, и дед, подумать только - шла гражданская война, -
умудрился разыскать сына и водворить его обратно в дом. Нет. Не любая
музыка, а труба, соло на трубе. Дед блестяще играл на корнете. И даже писал
ноты, такие длинные горизонтальные тетради нот для духовиков - эс-тата...
эс-та-та... номер тринадцатый... начали... Дед летом на даче в Дарнице
уходил в сосновый лес - высокие мачтовые сосны и жаркий песок, усыпанный.
хвоей, и вечер - и играл там на корнете, а дядька иногда вторил ему на
баритоне. Вечер, две трубы в лесу, и дядька, еще молодой и живой, работал в
ГПУ - его вскоре выгнали за какую-то любовь, и он уцелел в тридцать седьмом
году. А потом он воевал, в конце войны был следователем прокуратуры и не
уберег пленных, а какой-то майор с белыми глазами порешил их из автомата -
дело-то ведь было на Украине, и от Дарницы ничего не осталось, и от сосен, и
от хвои, и от детства, и от старого довоенного Киева, от раковины эстрады на
Владимирской горке, где ночью при свете огней я впервые увидел оперетту. Она
называлась "Баядерка", и я думал, что баядерка - это когда много взрослых
людей топчутся по песчаным дорожкам среди черной зелени и фонариков, и
оглушительно пахнут на клумбах табак и резеда, и много замшелых гротов, и
женщины с круглыми коленями, и хочется домой непонятно почему. А
дома-высокие потолки дедовой квартиры и узкие длинные ставни с рычажными
запорами - первый этаж на Прорезной улице. А дома портреты стариков в
коричневых рамках, и тетка - младшая дочь деда - переодевается и ходит по
комнате в высоких чулках, потому что я еще маленький и мне не боятся
показывать тело. Я ее помню в короткой кружевной рубашке и в высоких чулках
и ее полные руки, текущие от самой шеи. Когда я прочел "Анну Каренину", я
понял, что Анна была такая же. Немцы наступали на Киев, она тогда собиралась
разводиться со своим мужем, скучным человеком, но он заболел водянкой, и она
осталась с ним, и ее и моего двоюродного братика задавил немецкий танкист,
когда их гнали куда-то толпой, а братик плакал, потому что замерз. От
братика ничего не осталось, а тетке танкист раздавил только голову, и тело
тети Маруси лежало на Крещатике, и улица была пустая. Больше я ничего не
знаю.
Когда на даче в Звонковом она спускалась в купальнике с откоса,
хватаясь за ивняк, то вся Ирпень, все купальщики и удильщики карасей
застывали как манекены. Такое у нее было тело.
Я там чуть было не потонул, на Ирпени. Я прыгал в воду со ствола ивы,
свисавшего над водой, река была узкая, а глубина - тринадцать метров. Я лез
все выше и выше, нырял солдатиком и нырял, а тетка не смотрела и смеялась
тихонько тому, что говорили ей женщины. А я забрался на сук над самой
серединой реки, прыгнул вниз, ушел в зеленую воду, и у самого дна меня за
трусы схватило чудовище. Так я подумал сначала, но потом понял - коряга Мне
удалось выбраться из трусов, и утонул я уже у самого верха, где вода была
светло-серая. Не утонул, конечно, но чуть не утонул, не мог вылезть,
держался за траву у берега и смотрел на женщин, а они что-то говорили тете,
и она тихо смеялась. Потом увидала меня и протянула руку, а я не мог
вылезть, ведь трусы я потерял, и хотя для них я был маленький, но для себя я
был большой. Так я тогда думал. В отличие от нынешних моих времен, когда у