"Михаил Анчаров. Золотой Дождь" - читать интересную книгу автора

спят. Только через пару часов раздастся постукивание сотен "шпилек" по
асфальту. Это потянутся на работу хорошо одетые женщины, и будет словно
выставка мод осенне-летнего сезона, а не утренняя рабочая смена. Модерновые
заводы вокруг и бездна автоматики.
Я все время думал о том, как выглядит фронт. Не бомбежка, а именно
фронт. Где армия стоит против армии. В кино я это видал, всякие там
наступления, атаки, окопы. А как на самом деле? По правде. По моей личной
собственной правде. Часы тикают и тикают. Ночь уже. И на душе опять
начинается болтанка.
Когда объявили, что трогаемся, и выдали зимнюю форму, в ту же ночь
половина полка ушла в самоволку. Но все успели к утренней поверке. И я успел
последний раз покурить легкого табачка, посмотреть напоследок Аленушку и
поесть тыквенной каши. Построились. Раннее утро. Изморозь на голых деревьях.
Открыли ворота. Бухнул духовой оркестр. Двинулся запасной полк. Зазвенели
окна в домах. Эхо поскакало мячиком. Колонна стала выползать из ворот и
изгибаться на крутых и кривых улицах. Женщины выскочили из домов и стояли, и
шли вслед, и останавливались, и снова шли, увязая в песке и в песне духового
оркестра. Бухала медь. Эхо рявкало на поворотах. Ушел городок с тыквенной
кашей, с Аленушкой на стене. Две медные птички остались у меня и летали в
черной ночи в кармане моей гимнастерки.
Как ехали на баржах, в теплушках - не запомнил, все время спал. Помню
только, как очутились на станции, на ночной мокрой платформе. Построились.
Эшелон лязгнул сцеплениями и тронулся без гудков. Привели нас в замшелые
землянки. Дождь льет. Начали топить печи пустыми ящиками из-под патронов.
Выстрел. В одном ящике завалялся патрон. Солдату пробило горло. Первая
смерть. Мелькнуло: "Вот оно, начинается". И еще мысль о том, что надо
держаться. Утром сели на грузовики. Покатили по мокрой щебенке. Навстречу
вестовые на конях, в кубаночках. Навстречу по обочине солдат идет. Одной
рукой держит другую, а на другой нету кисти, и из рукава торчит розовая
кость, а во рту зажат сухарь.
- Эй, солдат, сухарь брось! - кричат с машин. А какое им дело?
Подъехали ночью к лесу. Завалы бревен. Тапки замаскированные. Близко
рассвет. Стали готовиться к ночной атаке. Команда - сигать через бруствер.
Первый полез взводный Гришка Абдульманов, который все мечтал достать
где-нибудь и поесть сушеной дыни. А где ее достанешь, если ее готовят только
в Средней Азии? Упала мина, а в небе ракета-фонарь. Смотрим: Гришки нет.
Вторая смерть.
Началась атака. Перелезли через бруствер, поползли, побежали по полю.
Захлопали выстрелы. Потом наша артиллерия заработала. Впереди взрывы.
Движемся вслед за взрывами. Совсем близко. Взрывы прекратились. Перед нами
немецкая траншея: прыгаю куда-то вниз - влево и вправо даю очередь. Еще
прыгают. Заполнили траншею, а она пустая. И тут разом визг, взрыв. Немцы
бьют по траншее. Солдаты стали выскакивать обратно, падать. Я тоже обратно.
Все поле в разрывах. Ползу обратно и думаю - бегу я или отступаю?
Рассвело. Изморозь. Взрывы. Все летит. Чувств никаких нет, ни рук, ни
ног, ни тела нет, ни внутренностей. Только кожа лица, затвердевшая, как
ноготь. И вдруг соображаю, что ползу по кочкам и хватаю губами красные
капельки клюквы. Ясно, что свихнулся. Потом сваливаюсь в воронку и вижу там
нашего комсорга. И тут понимаю, что я не бегу. Я отступаю.
Господи, что я тогда знал о жизни? Ну, знал, что мы должны победить,