"Анар. Шестой этаж пятиэтажного дома" - читать интересную книгу автора

конечно же мать была права: такое путешествие бывает раз в жизни, и оно
никогда не забудется. А ведь Зауру, откровенно говоря, не то чтобы не
хотелось ехать, но и особого желания не было. Он не противился путешествию,
однако и не стремился к нему, испытывая ко всей этой затее лишь равнодушие,
как, впрочем, и ко всему остальному в последнее время. "Но, - рассуждал он
намеренно цинично, - ведь за что же, если не за такие вот удовольствия, я
заплатил, круто изменив течение своей жизни в один ноябрьский вечер, и
почему бы не воспользоваться всем тем приятным, что даст мне жизнь, если
даже я и не могу забыть, чего мне все это стоило".
Горький опыт недавнего времени научил его остерегаться опасной границы,
к которой он минуту назад в своих размышлениях подступил, и он знал, как
быстро и наверняка уйти от нее туда, где ждало его ставшее уже привычным
существование без боли, тревог, потрясений, без неожиданных перемен
настроения, без необоснованных надежд и разочарований.
- Фирок, ты спишь? - спросил он, уверенный, что ответа не последует. Он
точно знал, когда она спит - по ее спокойному, мерному дыханию. "Фирангиз
никогда не храпит", - было одним из первых счастливых открытий их медового
месяца. Да и трудно было представить ее храпящей. Такая прозрачность была во
всем ее облике, что нельзя было и вообразить, будто из этого тонкого и
хрупкого сосуда могут исходить грубые, немузыкальные звуки. И в самом деле,
она никогда не храпела, не сопела, и в минуты, когда на него находил
циничный юмор, он думал, что она вообще не отправляет никаких естественных
надобностей. "Бережность"-вот, пожалуй, самое точное определение его
отношения к этой девушке, которая уже несколько месяцев была его женой,
которую он сделал женщиной, но о которой он по-прежнему думал как о ребенке.
Ведь помимо всего прочего она была моложе его почти на шесть лет. И ее
смущение, когда при посторонних кто-нибудь шутливо подчеркивал ее
немногословность, и краска, которая при этом так естественно заливала
гладкую кожу ее красивого овального лица, - все то, что не так давно
раздражало Заура, да и сейчас раздражает, когда он воспринимает Фирангиз
вкупе с ее семьей - родителями, братом, и что про себя, да и не только про
себя, но и в неоднократных упрямых и трудных разговорах с собственной
матерью он определял как ханжество, ощущалось совсем иначе, когда он
воспринимал Фирангиз отдельно от всей ее и своей родни, от всего
предшествующего их супружеству, когда она была далека от этого не только
духовно, но и физически, вот как сейчас, например, на другом конце света, в
десятках тысячах километров от их общего двора, в котором они соседями
прожили много лет. Временами в его чувстве к Фирангиз, если это можно было
назвать чувством, проявлялось нечто большее, чем бережность; что-то близкое
к нежности с долей жалости - жалости к ее невинности в сочетании с его
собственной неспособностью стать другим: стать другим не внешне, не в
обращении с ней, это он уже освоил, - а внутренней своей сущностью.
Он пытался представить себе свою предстоящую жизнь только в радужных
красках, но, странно, никакого удовлетворения от этого не испытал. Тогда он
решил взглянуть на свою жизнь глазами других людей и удивился тому, сколько
поводов для зависти может дать его судьба. Хорошая семья, молодая
жена-красавица, квартира, машина, спокойная работа, деньги, путешествия, -
он перечислил все по самому элементарному реестру, на уровне тех, кто
действительно мог бы ему завидовать, и подумал о том, что ведь и в самом
деле все это для множества людей - предел мечтаний. Если и не окончательный