"Анар. Шестой этаж пятиэтажного дома" - читать интересную книгу автора

счастья где-то в пространстве. Счастье или несчастье в тебе самом, и ты
можешь возить их с собой, как багаж, куда угодно, хоть на край света, но от
этого их не убудет и не прибудет.
И, притронувшись ладонью к холодному прибрежному песку, к валуну, он
сознательно вызвал ощущение - через кончики пальцев, через кожу рук, через
плечи, грудь и все свое тело - то самое ощущение - ощущение счастья,
подлинного счастья, которое он испытал много месяцев назад на таком же
песчаном берегу. Не океана - моря...
Тот долгий берег тянулся и тянулся, петляя по линии прибоя, ощерившихся
скал, гладкого пляжа, то вбирая море в небольшие лагуны, то выступая в море
крошечными мысами, робко пытающимися отстоять свою зыбкую песчаную
независимость от волн - порой ленивых, порой беснующихся от ветра, готового
часами гладить и перебирать золотые песчинки на узкой кромке, чтобы в один
миг рассеять и разнести их по всему свету. Этот долгий берег - от маяка в
Пиршагах до трубы ГРЭС в Мардакянах, тянущийся мимо прибрежных поселков -
Бузовны, Загульба, Бильгя - и уходящий все дальше - через Нардаран, Сараи,
Джорат к Сумгаиту - и дальше на север; берег, с его восходом на дальнем
морском горизонте и исполинским закатом на Загульбинских высотах, казался
Зауру самым неповторимым и прекрасным уголком земли. Он пытался определить,
что отличает эти места от всего остального Каспийского побережья. Может
быть, своеобразие заката: солнце, пройдя за день над всей обозримой гладью
моря, садилось к вечеру за холмами и, прежде чем окончательно уйти в ночь,
еще долго окрашивало - само уже невидимое - весь этот берег, и море
покрывалось ржавыми пятнами, соприкасающимися на неверно дрожащей воде с
длинными тенями причудливых скал, и дома с горящими в закатный час окнами
выглядели печальней и меньше. Покой и умиротворение воцарялись на берегу в
эти часы, в последние минуты перед ночной жизнью моря; редкие купальщики,
две-три поздние машины у скал, мужчина, выжимающий плавки, воровато
озираясь - нет ли кого, кто видит его? И машина, бесшумно скользящая по
пляжу в сгустившихся сумерках. И голоса последних купальщиков, уже невидимых
в наступившей темноте, их невнятный веселый говор и девичий смех. И свет
задних фар удалившейся машины, две красные ленты, тянущиеся за ее задними
колесами по влажному песку...
Ветер, внезапно налетевший с моря, сорвал тенты, опрокинул указатель
запретной для купания зоны, засыпал песком скамейки на берегу. Вой ветра
заглушил скрежет жестяных раздевалок, скрип дверей павильона, где продавали
воду и пиво. Волны вбежали далеко на пляж.
Ветер у моря звучал иначе, чем в городе, иначе, чем в лесу, чем в поле.
В городе он играл на трубах, железных кровлях, ставнях, дверях, гудел в
проводах, шуршал обрывками газет и афиш, пустыми папиросными и спичечными
коробками. В лесу он шумел листвой деревьев, скрипел ветвями, готовыми
вот-вот обломиться, но упорно держащимися. В поле чистом он был без
инструментов и выл себе, пел, пел без аккомпанемента. Разные моря звучат
по-разному. Каспий на этом берегу скулил в ветреные ночи тоскливо и
протяжно.
И однажды, так же внезапно, ветер утих. Море вернулось к себе,
успокоились пески, в зыбком колебании притихли тенты, замолчали двери, окна,
жестяные стены раздевалок.
И была уже осень. Лишь мусор на пляже - арбузные корки, пустые бутылки,
ящики из-под пива, клочки лопнувшего волейбольного мяча, брошенная в стороне