"Анатолий Андреевич Ананьев. Годы без войны (Роман, Том 2) " - читать интересную книгу автора

было бы заключить все, но чувствовала, что связь между всем этим была и
что на совести Сергея Ивановича должно было лежать что-то тяжелое в этом
деле. Она в отличие от мужа была ближе к тому, что было правдой; но еще
более не решалась ни спросить, ни сказать что-либо Сергею Ивановичу, и
только во взгляде, чем дольше смотрела на него, отчетливее проступало
выражение, что она не только сочувствует ему и жалеет его, но знает, что
он виноват, и осуждает его. "Как мило у вас все", - вместе с тем опять
услышала она голос Юлии и даже обернулась, как будто могла увидеть ее.
- Мы все ходим по веревочке, - между тем, остановившись перед Сергеем
Ивановичем и уже не вышагивая перед ним, говорил Кирилл. - Случиться
может. Все случиться может, но ведь и от нас зависит, по крайней мере,
держать равновесие или не держать его - Что было понятно самому Кириллу,
было продолжением его мыслей, и было непвнятно, для чего и к чему
говорилось Сергею Ивановичу, который, видя, как все приняли Старцевы,
чувствовал, что надежда поговорить и развеяться здесь, у них, обернулась
для него лишь тем, что он должен будет снова и с большей глубиной пережить
свое несчастье; и оттого как защитное средство возникало в нем желание
возразить им, и он думал, как сделать это.
В то время как он смотрел на Кирилла, он почти не слушал его, а силился
только вспомнить, в чем тот был причастен к его горю. Причастен же Кирилл
был лишь в том, что Сергей Иванович видел в его кабинете Арсения; но это
ясное (как все представлялось Сергею Ивановичу в день, когда он выгонял
Арсения) было теперь так неясно, что он только смутно сознавал, что должен
в чем-то упрекнуть Кирилла. "Но в чем? - думал он и, не находя в чем,
переводил взгляд на Лену, к которой, как ему казалось, тоже было у него
что-то, что надо было сказать ей. - Что-то они с Юлей...
вместе... против меня..." - припоминал и не мог припомнить он; и еще
поспешнее, чем от Кирилла, отворачивался от нее - не столько оттого, что
не мог припомнить, сколько от выражения ее глаз, ясно говоривших ему, о
чем она думала. Он видел, что она (в отличие от Кирилла) знала что-то
такое, что, идя сюда, Сергей Иванович не предполагал, чтобы она могла
знать, и что давало ей право так с упреком теперь смотреть на него; и
упрек этот смущал Сергея Ивановича и перебивал в нем все мысли; в какое-то
мгновение он даже ощутил, что потеет, и, достав носовой платок, принялся
им вытирать лоб и шею.
- Так что же делать, если так все случилось, - непривычно оправдывающе
сказал он, как только Кирилл, говоривший то общее, что было понятно только
ему, на минуту остановился. - Надо жить.
- Вот именно, это верно, это единственное, - подхватил Кирилл, на
которого слово жить всегда действовало так магически, что сейчас же
преображало в нем все. Лицо его словно посветлело, в то время как он
теперь смотрел на Сергея Ивановича. Сказав Лене: "Гостя-то покормить надо.
Ты ужинал, нет?" - что относилось уже к Сергею Ивановичу, он затем с той
потребностью руководить всем и умением всякий раз войти в событие так, что
оно начинало вращаться вокруг него (как это было и в день похорон
Елизаветы Григорьевны), и со смутным желанием того, что надо развеять
друга (и что у него есть чем развеять его), предложил Сергею Ивановичу
посмотреть свой домашний кабинет, заново в это лето оборудованный им. -
Ну-ка, ну-ка, одобришь, нет? - говорил он, поднимая Сергея Ивановича и
приглашая его.