"Анатолий Ананьев. Танки идут ромбом (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Туда?...
- Туда.
Царева в роте считали бесстрашным солдатом, и он всячески старался
поддерживать это лестное мнение о себе. Но нелегко давалось ему
бесстрашие. Уже в ту минуту, как получал задание, он начинал волноваться,
и волнение нарастало по мере того, как он приближался к передовой,
выползал на ничейную зону, подбирался к той черте, за которой уже все
чужое - и кусты, и дороги, и тропы; где - ни закурить, ни сморкнуться, ни
выругаться с досады или злости, когда что не так; где - каждый шорох таит
в себе смертельную опасность. Может быть, потому-то и действовал он
осмотрительно, расчетливо, потому-то и сопутствовала ему удача. Но сам
Царев все свои удачи приписывал другому - суеверной примете. Издавна
тюменские лесники, уходя на медведя, оставляли дома завязанную узлом
рубаху. Эту извечную дедовскую примету перенял Царев от отца и фанатично
верил в нее. Каждый раз, отправляясь на разведку, он завязывал узлом
старую нательную рубаху и прятал ее в вещевой мешок. Но сегодня рубахи не
оказалось под руками, старший сержант Загрудный собрал все грязное белье
во взводе и отдал в стирку, и Царев впервые пошел на задание, не оставив в
роте "доброй приметы". Правда, дома, в Тюмени, лежит в сундуке рубаха с
узлом, - он обязательно вернется с войны домой! - но все же суеверный
страх какой-то особой, тяжелой тоской лег на сердце. Предчувствие
неминуемой беды тяготило Царева и когда он шел с Саввушкиным по дороге и
восхищался силищей, которую видел вокруг, и когда рассматривал вражеские
окопы из хода сообщения, и особенно теперь, когда с минуты на минуту
предстояло покинуть траншею. Минер казался Цареву подозрительно молодым и
неопытным - потому так недоверчиво и расспрашивал его; раздражал сегодня и
Саввушкин своей беспечностью - опять лузгает семечки, как девка на
завалинке.
- Брось! - резко сказал Царев.
- Что, уже выходим?
- Да, выходим. Выверни карманы!
Только после того, как Царев убедился, что ни в руках, ни в карманах у
Саввушкина не осталось ни одного семечка, дал команду выходить. Было уже
темно. Царев чувствовал, что запаздывает, и это тоже раздражало его. Он
шел за Павлиновым шаг в шаг и зорко следил за ним, когда тот обезвреживал
мины. Идти было трудно по скользкой и волглой траве оврага. На выходе из
ракитника остановились. Где-то в трех - пяти шагах находились проволочные
заграждения. Колючая проволока обвешана жестянками - это Царев видел еще
днем: загремит, и все пропало. Немцы всполошатся, пустят осветительные
ракеты, начнут прощупывать овраг прожектором... Царев не знал, что в эту
ночь немцы сами нуждались в кромешной тьме. Они готовились к наступлению и
выслали саперов расчистить свои минные поля перед проволочными
заграждениями. Как раз в ту минуту, когда Царев с Павлиновым и Саввушкиным
остановились в трех шагах от витков колючей проволоки, по ту сторону
витков, на поляне, приступали к работе немецкие минеры. Шагов их не было
слышно. Поверху, по макушкам ракит, скользил ветерок и шелестел листьями,
заглушая все ночные шорохи.
Надо было, как советовал ротный, успеть к тем кустам на склоне, куда
выходил на ночь немецкий снайпер. Царев торопился и делал ошибку за
ошибкой. Можно было проползти руслом ручья под проволочными заграждениями,