"Эныч" - читать интересную книгу автора

9

— Недавно сотрудница нашего европейского бюро Леонелла Вандалова провела интервью с молодым рабочим Николаем Аве-рюшкиным, выехавшим год назад из Советского Союза. Сейчас он работает в Нью-Йорке на кожевенной фабрике. Вот что Николай сказал нам в интервью…

Генерал осушает рюмку.

. — Та-ак. Бывший солист Большого театра. Из семи букв. На «Г». — Плухов вертит в руке карандаш. — Четвертая «У». А что у нас по горизонтали? Та-ак. Величайший виолончелист нашего времени, устроивший в Париже бесплатный концерт в честь известного борца за права человека.

Генерал вспоминает фотографию из «Нового русского слова».

— Растропович! — он ударяет карандашом по журналу. — Подходит, хрыч корявый. Молодец. Значит, вторая «О». Та-ак. А что у нас еще по горизонтали расположилось? Большая открытая посуда с рыльцем, употребляемая в русском флоте для вина.

Плухов задумывается.

— Недавно я переселился в комнату в Южном Бронксе, неподалеку от места работы, — вещает радиоприемник. — Комната недорогая, пятьдесят тысяч долларов в неделю. Живу хорошо. Встаю в два часа утра. Завтракаю. Завтрак у меня солидный: два-три чипса в крутую, пара кукурузных хлопьев в смятку и полчашки кипятка. Нет, я ем так не потому, что не могу себе позволить истратить лишний доллар. Просто я привыкаю к американскому образу жизни. А что касается моей заработной платы, то здесь я не могу пожаловаться. Судите сами: одна минута, проведенная у станка, приносит мне килограмм винограда или одну небольшую курицу. Две минуты — две курицы или один довольно солидный гусь. Пять минут — индейка. Час — баран. Я, должен признаться, хотел бы покушать баранину. Особенно бабикью. Это… как бы вам объяснить… э-э… Баранья туша, зажаренная целиком на свежем воздухе. Заметьте, мня-мня, именно на свежем…

— Ага. Ендова. Выходит, пятая буква «Н». Кто тут еще по горизонтали? Русский поэт, замученный в сталинских застенках.

Интересно, — генерал почесывает карандашом за ухом. Другой рукой наливает в рюмку коньяк.

— Я присмотрел себе машину в Бруклине на кладбище подержанных автомобилей, — рассказывает Николай Аверюшкин. — Думаю через пятнадцать-двадцать лет внести свой первый взнос… Хочу поделиться с вами своим сокровенным желанием. Мечтаю в будущем открыть собственное дело: наладить выпуск хороших медных ремней с шипами для Гарлема и Бронкса. Тогда-то мне и пригодится этот автомобиль. И еще я хочу рассказать о своем хобби. В свободное от работы время я сочиняю слова на собственную музыку и исполняю все это на гитаре. Сейчас прозвучит одна из моих песен — «Баллада о туалетной бумаге»…

— Этого еще не хватало, — ворчит генерал и крутит ручку настройки радиоприемника. — «Голос Америки» в своем репертуаре… Ладно, поэтов пока отложим. Возьмем вот что. Один из основателей НТС, член редколлегии нашего журнала… Ну-у, друг, шалишь. Тебя-то я знаю как облупленного. Неслабо мы с тобой и твоим братцем Барабаном попили и поели по Европам.

Генерал слюнявит карандаш и вписывает буквы в квадратики. Приемник издает посвистывания, похрюкивания, чваканье. Плухов осушает рюмку.

— Что у нас получилось? «Го-унов». Какой же здесь не хватает буквы? Кто у нас плясал в Большом театре? Годунов? Госунов? Горунов? Гошунов? Азербайджанец получается. Уже и азербайджанцы на Запад поперли. Детишек пугать, — Плухов отбрасывает журнал. — Вечно в этот «Посев» всякие отбросы собирают. Толкового кроссворда придумать не могут.

Генерал продолжает крутить ручку настройки.

— …часов тридцать минут. Говорит «Радио Россия». Слушайте выпуск последних известий. Президент транснациональной корпорации «Ай-Би-Эм — Экорамбурс» Виктор Молекула-Голицин послал на имя Генерального секретаря Организации Объединенных Наций телеграмму протеста против ввода войск ООН в Центрально-Африканскую Республику. В телеграмме указывается, что если в трехдневный срок требования президента не будут удовлетворены, то корпорация прекращает финансирование всех административных органов, структур, отделений и штаб-квартир ООН.

— Правильно, — Плухов выпивает еще одну рюмку коньяка. — Побольше надо таких телеграмм посылать. Замажем Западу глаза и прикончим его.

Стучат. В дверь просовывается скошенный бюст лейтенанта Ев-сюкова.

— Товарищ генерал, позвольте все-таки…

— Опять ты? Надоел. Не видишь, я занят? Иди отсюда! — генерал, прицелившись, бросает рюмку. — Есть!

— Есть!

Дверь закрывается. Плухов вертит ручку приемника.

— Это позволяет надеяться, — дребезжит голос обозревателя «Би-Би-Си» Лейкина-Кохановского, — что проведение ежедневных Тюкинских слушаний, семинаров, симпозиумов, конференций, конгрессов, съездов, фестивалей, олимпиад, благотворительных марафонов, всемирных маршей, а в будущем и прямых космических мостов с инопланетными цивилизациями, — откроют новые горизонты в ходе трудных поисков человеческого счастья и процветания. На этом наша передача заканчивается. Спасибо за внимание.

— Твое здоровье, Толя, — генерал отхлебывает из горлышка и, сладко потянувшись, разваливается в кресле. — А теперь давай музыку!

— А теперь, дорогие радиослушатели, мы предлагаем вашему вниманию выступление Лондонского камерного оркестра. Бетховен. Колыбельная.

Кабинет Плухова наполняет тихая ласковая музыка. Поначалу она приятна генералу, потом надоедает и, наконец, вызывает у него раздражение. Генерал выключает приемник и, пошатываясь, принимается разгуливать по кабинету. В голову лезут мысли о секретаре обкома Борисове. Вспоминается первый конфликт из-за того, что в спецраспределитель пришел только один бразильский гарнитур «Палобарачо». Негодяй Борисов успел захватить то, что по праву должно было принадлежать не ему. Дело, разумеется, не в гарнитуре. Дорог принцип. Пришлось послать взвод автоматчиков в борисовские угодья, чтобы те перестреляли там всех лосей. Обкомовская шкура нанесла после этого удар ниже пояса: написал в Москву не только о том, что дедушка генерала служил жандармом и лично преследовал Ленина, а бабушка, будучи гимназисткой, дружила с Каплан, но и о том, что сам генерал, — верующий в Дядю, — тайно, пешком ходит в секту скопцов-трясунов-пятидесятников. Факты, к счастью, подтвердились только наполовину. Ничего не оставалось, как сфотографировать секретаря обкома и его ближайших захребетников с ведущей актрисой театра Мимики и Жеста во время их совместных половых объятий в ее уборной, кои фотографии и были посланы в ЦэКа. С тех пор из года в год война разгоралась… Что же этот подлый кабан делал в Москве? Каких ждать последствий?

Генерал закуривает. Засовывает руки в карманы.

«Ну, хорошо. В отношении Борисова многое скоро прояснится. Следует подумать о текущих делах… Что там Энов? Подвалил этот артист мне работы. Сроду ничего похожего не случалось. Сами дела придумывали, чтобы фонды не пропадали. Степанчук, надо признаться, мастер на эти штуки. Специалист. И вообще он парень неплохой, просто по молодости кулаками машет. Поживет с мое — поймет, что все везде давно распределено и выше головы не5 прыгнешь».

У Плухова выпадает изо рта сигарета. Он поднимает ее, вставляет обратно, идет к сейфу. Открыв сейф, генерал достает еще одну бутылку коньяка. Закрывает дверцу, не замечая, что защемляет рукав пиджака. Делает шаг. Пиджак трещит, рукав отрывается. Плухов тупо смотрит на отделенную часть пиджака. Потом улыбается.

Ловко. Одним движением. Есть еще сила.

Генерал сгибает руку в локте. Любуется бицепсом.

«Природный наш богатырский дух. Плуховский. Дед, рассказывали, ударом кулака в ухо убивал лошадь из породы вологодских тяжеловозов и одним мизинцем поднимал колесо груженой телеги, а один раз, на Нижегородской ярмарке, свалил слона. Слыл грозой всей округи. В кулачном бою, однажды, искалечил двух двенадца-типудовых братьев-татар — Рифа и Рафа из Бугульмы, которых специально привозили сразиться с дедушкой в его родную деревню Гармошки».

Генерал идет к встроенному в стену шкафу переодеваться. Снимает остатки пиджака, рубашку, ботинки, брюки, трусы. Достает из шкафа мундир.

В помещение вторгается решительный Евсюков.

— Евсюков, хочешь в рожу? — говорит генерал. — Чтобы знал, как без стука входить.

— Убейте, товарищ генерал, но выслушайте сообщение. Очень важные новости.

Плухов в одних носках переходит от шкафа к окну. Чистит одежной щеткой сверкающий чистотой мундир.

— Да? А не врешь? Ну, что ж. Выкладывай.

— Неожид… — торопливо доставая из внутреннего кармана магнитофон, Евсюков едва не роняет его.

— Неожид? Какой неожид? Говори толком.

— Дело в том, товарищ генерал, что…

— Это что-то новое, — Плухов кладет мундир на подоконник, ходит по кабинету. — Неожид!.. Неонацизм знаю. Необолыпивизм тоже. О неоколониализме слыхал. А с неожидовством впервые сталкиваюсь. Это кто? Смирнов-Осташвили что ли? Где ты его откопал?

— Тут дело в другом. Борисов!

Евсюков включает магнитофон. Генерал слушает. Багровеет. Сжимает кулаки.

— Сместить? Меня? Банкетный зал?.. Ну, это мы еще посмотрим, — Плухов бьет кулаком по краю стола. Ломается ножка. — Где Степанчук?

— У себя, товарищ генерал. Допрашивает Энова. Плухов кидается к двери.

— Товарищ генерал! — вскрикивает Евсюков. — Вы же… не одеты.

Генерал прекращает движение. Берется за трусы.

— Мундир. Быстро.

Откинувшись в кресле и скрестив на груди руки, майор Степанчук обращается к сидящему через стол Энову:

— Так вы, значит, утверждаете, что все эти дни просто ходили по улицам и просто пили? Так?

— Так, — угрюмо отвечает Эныч.

— И, стало быть, своей соседке Осиповой инъекции никакой не делали? Так?

— Так.

— И никакого Тульского вы не знаете?

— Так, — говорит Эн Энович.

— Так, — продолжает Степанчук. Достает зажигалку. Поигрывает ею. — Ну, а детишек из «Огонька» вы и в глаза не видели?

— Каких детишек?

— Из «Огонька». Ну… возле вашего любимого «муравейника». Неподалеку от аэродрома.

— Детишек видел, — Эныч слегка пошевеливает головой.

— Но вы, конечно, к ним и пальцем не прикасались?

— Одному лопатку подал.

— Лопатку? Подали? И все?

— Все.

— Та-а-ак, — Степанчук принимается перекладывать зажигалку с ладони на ладонь. — И Тульского ни на что не сажали? И стелу ничем не украшали? И консервный завод потом не взрывали?.. Да вы просто ангел.

Эныч посапывает. Степанчук встает.

— Я вам сочувствую, Энов. В таком безнадежном положении как ваше, сложно что-либо отрицать. Состав преступления налицо. Улики, факты, свидетельства — все против вас. Да, между прочим, ваш сообщник Кувякин уже во всем сознался и чистосердечно покаялся, что, кстати говоря, судом будет учтено… Интересная деталь. Кувякин утверждает, что именно вы, Энов, являетесь главой вражеской группировки и именно вами были организованы все диверсии, осуществленные в городе, — майор выходит из-за стола, шагает по кабинету за спиной Эна Эновича. — Не буду вас вводить в заблуждение. Жизнь я вам гарантировать не могу. Это буду решать не я. Что же касается меня, то я бы с удовольствием, — подчеркиваю, с удовольствием, — расстрелял бы вас лично и сейчас же.

Эн Энович скрипит стулом. Смотрит из-под лобья на портрет Дзержинского.

— Я понимаю вас, Энов. Мне неоднократно приходилось наблюдать подобную душевную драму, — смягчает интонацию Степанчук. — Должен сказать вам, что каждый, решившийся в конце концов на полное искреннее признание, испытывает огромное внутреннее облегчение. Да и суд в таком случае будет разбираться в ваших преступлениях абсолютно объективно. Абсолютно!

Степанчук резко останавливается и, наклонившись к Энычу, кричит:

— Кто стоит за твоей спиной?!! Эныч вздрагивает. Робко отвечает:

— Вы-ы.

— Ах, вот как… — Степанчук, заложив руки за спину, возобновляет хождение. — Пофиглярствовать решил, жаба? Хорошо… Мне следовало бы сразу догадаться, что с человеческими мерками к тебе подходить нельзя.

Проходя мимо Энова, майор с размаху бьет его ребром ладони по печени. Эныч, согнувшись, стонет. Степанчук идет к окну. Стучит пальцами по бронированному стеклу. Присаживается на подоконник и, поскрипывая зубами, продолжает:

— Через несколько минут, голубчик, мы с тобой спустимся в маленькую уютную комнатку. Стены этой комнатки обиты круп-повским железом. С потолка свисают, мелодично позвякивая, изящные американские никелированные цепи и крючья. Они с нетерпением ожидают встречи с твоим цветущим, пышущим здоровьем телом. В углу, пощипывая травку, скучает по тебе всегда готовый обогреть дорогого гостя «фаларидов бычок». Знаешь, что это такое, друг мой милый?

Степанчук сползает с подоконника. Неторопливо приближается к Энычу. Голова Эна Эновича невольно втягивается в плечи.

— Но это еще не все, — ободряет собеседника майор. — Тебя, как большого любителя осуществления половых акций, поджидает приятный сюрприз. В противоположном углу комнатки стоит скромный стеклянный шкафчик, в котором разместились замечательные хирургические инструменты. Мы произведем трансплантацию детородного конца. Твой отрежем, а на его место пришьем другой. Выбирай по вкусу. Хочешь — петушиный, хочешь — крысиный, хочешь — кабаний. Рекомендую выбрать кабаний. Он с винтом.

Степанчук размахивается и ударяет Эна Эновича по почкам. Орет:

— Кто тебя послал?!! На кого ты работаешь?!! Явки, адреса, пароли! Говори!

Майор смотрит на часы. Прикладывает их к уху, прислушивается. Направляется неспешным шагом к подоконнику. Распахивается дверь. На пороге стоит, покачиваясь, разъяренный Плухов. Степанчук оборачивается на звук.

— Провожу допрос, товарищ генерал.

— Продолжайте, продолжайте, — Плухов закрывает за собой дверь. Прячет за спиной руки, сжимающиеся в кулаки.

— Говори!!! — продолжает допрос майор.

Эныч, обхватив бока, тяжело дышит. Шевелит посиневшими губами, пытаясь что-то произнести. Степанчук, скрестив на груди руки, выставив вперед челюсть и правую ногу, ждет.

— ДЯДЕК тебе в лоб, — хрипит Эныч.

В воздухе мелькает нечто, похожее на рыбу-молот, и с фантастической силой бьет Эдуарда Ивановича Степанчука между глаз. Тело майора, взметнувшись над полом, дважды перевертывается и врезается в оконную раму. Выбивает ее и вместе с оргалитами-ос-колками летит во внутренний двор управления. Слышен глухой удар об асфальт.

Генерал подскакивает к окну, высовывается наружу, глядит вниз несколько секунд, потом слезает с подоконника и поворачивается к Энычу. Нащупывает под мышкой рукоять пистолета. Эныч сидит в прежней позе. Его подбородок прижат к груди. В кабинет вбегают вооруженные прапорщики, выжидающе смотрят на генерала. Плухов потирает висок. Взгляд его прикован к Эну Эновичу.

— Энов, — говорит генерал.

— Да, — отзывается Эныч. Поднимает голову.

— Энов, вы что?

— Ничего.

Плухов обращается к прапорщикам:

— Обыщите его… Ну? Как? Ничего? Подождите в коридоре. Не отходите от двери.

Прапорщики выходят.

— Энов, — говорит генерал, — что сейчас было?

— Не знаю, — говорит Эн Энович.

Генерал, не спуская глаз с Эныча, передвигается ближе к столу.

— Положите руки на колени. Отвечайте. Как. Вы. Это сделали.

— Что сделал?

— Это, Энов. Это. — Плухов тычет большим пальцем в сторону окна. — Отвечайте.

— Да ничего я не сделал, — Эныч пожимает плечами. — Сказал только ему…

— Стоп, — генерал в задумчивости трет висок. Обогнув стол, садится напротив Эныча. Выдвигает ящик, достает початую бутылку коньяка и два стаканчика. Наливает. Пододвигает один из стаканчиков к Эну Эновичу. — Пейте.

Эныч и генерал выпивают.

— Вы сейчас будете отвечать на мои вопросы словами «да» или «нет». И ни одного другого звука. Вы поняли?

Эныч кивает.

— Хотите еще стаканчик? — Да.

— Вас хорошо сегодня накормили? — Да.

Генерал наливает. Эныч пьет.

— Вы сказали майору «дядек тебе в лоб». Вы ему это сказали?

— Да, — Эныч утирает рот.

— Он вас бил? — Да.

— Вы что-нибудь кинули в него?

— Нет.

— В кабинете до моего прихода кроме вас и майора был кто-нибудь?

— Нет.

— Может быть, птица какая-нибудь залетела?

— Нет.

— Майор был пьян?

— Нет.

Генерал тяжело вздыхает. Достает портсигар и закуривает.

— Ну, что ж, остается только одно: провести следственный эксперимент.

Плухов нажимает кнопку. Появляется прапорщик.

— Вы мне нужны, Голоденко, — говорит генерал.

Из коридора через приоткрытую дверь доносятся звуки словесной перепалки. Плухов хмурится.

— Что там такое еще? Что за базар?

— Да опять Елизавета… — говорит, не'спуская глаз с Эныча, Голоденко. — Уборщица.

— Вот, — Плухов выбрасывает вперед палец. — Позовите-ка ее сюда. А сами будьте в коридоре.

В кабинет с ведром и шваброй протискивается бочком уборщица.

— Петр Сергеевич, — с порога жалуется она, — эти обормоты убираться не дают. Сгрудились, как жеребцы, посредине коридора и…

— Хорошо, Лизавета. Разберемся, — генерал встает, — Не расстраивайся. Я тебя вот о чем попрошу. Ты поставь ведро и швабру сюда, в уголок, а сама становись вот так, — Плухов подводит уборщицу ближе к окну и показывает, как нужно стоять. — Ногу подальше, подальше выставь… А я стоял здесь… Теперь, Лизавета, ты по моему сигналу крикнешь слово «говори», да погромче. Вы, Энов, в ответ на ее крик произнесете то, что сказали майору. Итак, начинаем. Энов, без шуток.

Генерал достает пистолет. Кивает Лизавете.

— Говори-и-и-и! — визжит уборщица. Эныч почесывает колено.

— ДЯДЕК тебе в лоб.

В ресторане «Кристалл» шумно. Разместившийся на эстраде вокально-инструментальный ансамбль «От сердца к сердцу» исполняет «Яблони в цвету». Перед эстрадой кружатся в танце несколько пар. Между столиками снуют, гремя посудой и деревянными счетами, официанты. За столиками, покрытыми пятнистыми скатертями, ерзают, крича и жестикулируя, посетители. Под потолком угрожающе раскачивается, позванивая псевдо-хрустальными сосульками, гигантская люстра.

Музыка смолкает. Музыканты, побросав инструменты, торопятся к своему столику у эстрады. Залпом выпивают по два-три фужера. Давясь, закусывают. Пауза позволяет расслышать отдельные выкрики посетителей.

— Я командировочный! Третий день поесть не могу!.. Почему вы берете с меня за водку? Я пил*нарзан!.. Что вы принесли?! Они же синие! И воняют!.. Смотрите! У меня в супе нечеловеческие волосы!!.

Музыканты, спотыкаясь, запрыгивают на эстраду. Хватают инструменты, ударяют по струнам. Выкрики съедаются разудалой «Коробушкой».

Вдоль одной из стен зала, на высоте пяти-шести метров, тянется галерея. Она занавешена легкими шторами. На галерее располагаются отдельные кабинеты. В кабинете, находящемся ближе к эстраде, ужинает компания из пяти человек во главе с первым секретарем обкома Борисовым.

— Ну, как Москва, Василий Мартынович? — спрашивает председатель Горпотребсоюза Новиков, полный мужчина с крючковатым носом.

— Откровенно говоря, Марк Захарович, я ее в этот раз почти и не видел. Дела закрутили… Подай мне хренка, пожалуйста. Хорош хренок! Насквозь продирает… А ты что же, Виктор Валентинович? Не уважаешь хрен?

Лысоватый мужчина в очках нервно дергает верхней губой.

— Ты же знаешь, Василий Мартынович. У меня желудок. Всякий раз ты меня своим хренком поддеваешь, — главный редактор газеты «Областная Правда» Коронич подкладывает к себе в тарелку немного овощного салата. — Лучше расскажи: там, в Москве, не встречал ты этого закомплексованного идиота?

— Арбаткина что ли? — Борисов разрывает пополам перепелку. — Нет. Он опять в Нью-Йорк умотал. А зачем он тебе?

— Из АПН нам прислали его статью. Такой, я тебе скажу, бред! Он, видно, совсем в маразм впал в своем институте. Править мы эту статью боимся, а без правки тоже опасаемся давать.

— Так совсем не давайте, — советует Борисов. Тянется за бутылкой темного баварского пива.

— Ты, пожалуй, насоветуешь. Сам же потом на ковер поставишь.

— Что-то прокурор у нас совсем приуныл, — говорит большеголовый, с крупными чертами лица, председатель горисполкома Лу-пачев. — Наверняка сегодня ни одного смертного приговора не утвердил. Так ведь, Валерий Алексеевич? Не унывай, выпей-ка джина с тоником. Главное в жизни, — чтобы деньги были, да дядек стоял!

Борисов, Новиков, Коронич и пошутивший смеются. Живот Марка Захаровича влезает на стол, едва не опрокидывая хрустальный кувшин с гранатовым соком.

— Не понимаю глупых шуток, — прокурор Курносов не спеша ест фаршированную щуку. — И джин не люблю. Люблю водку. А смертного приговора я действительно сегодня не утверждал. И давно уже не утверждал. Последний раз месяц назад расстреляли по разнарядке группу рабочих, и все. И вообще, с чего вы взяли, что я унываю?

— Га-а-ады! — доносится снизу душераздирающий вопль. — Отравители! Ешьте эту тухлятину сами!.. Не троньте меня! Где же Советская власть?!

Борисов слегка раздвигает шторы и выглядывает в зал. Трое официантов вяжут ручниками худого, как стружка, гражданина. Опрокидывая стулья, валится стол. Извивающийся гражданин не желает стихать. На эстраде ударник ансамбля «От сердца к сердцу» творит чудеса. Посетители усиленно работают ножами, вилками и челюстями. Официанты затаскивают бунтаря за эстраду, бросают на пол и принимаются топтать ногами. Борисов задвигает штору.

— УрррааП— кричат в соседнем кабинете.

— Что-то в последнее время у нас в городе происходят непонятные вещи, — говорит Борисов.

— Бунтует народишко, — Марк Захарович отламывает кусок индюшатины. — Зажрались.

— Верно Герцен подметил, — соглашается, поклевывая салат, Коронич. — Русский мужик, этот закомплексованный идиот, задним умом крепок. Что в него ни вали, все как в бездонную бочку.

— В городе, Василий Мартынович, готовится революция, — шутит Лупачев. — Скоро нас всех низложат. На твое место посадят слесаря из путевых мастерских, на место Коронича — грузчика из вторсырья, вместо Марка Захаровича — чистильщика обуви, а прокурора заменит живодер из Горсанинспекции. Тогда каждая домохозяйка, как говорится, сможет управлять государством.

Все, кроме прокурора, смеются.

— А кто тебе на смену придет? — трясет животом председатель Горпотребсоюза.

— Я не в счет. Меня скоро на пенсию, в ЮНЕСКО. Прокурор наливает в рюмку водку.

— Никакой революции у нас быть не может. Если же вы всерьез допускаете такую возможность, то я не понимаю вашего веселья. И почему вы так уверены, что меня подменит именно живодер из Горсанинспекции? Если подозреваете кого-либо конкретно, то намекните хотя бы. — Курносов выпивает водку и продолжает. — А о происходящем в городе мне известно. Я видел статистическую сводку. На консервном заводе погибло триста десять человек, и еще шестьсот двадцать находятся с тяжелыми травмами в различных моргах города.

— Меньше народу — больше кислороду, — говорит председатель горисполкома. — Частично отпадает проблема с жилплощадью.

— Да! Василий Мартынович! — Коронич салфеткой промокает верхнюю губу. — Как раз по этому поводу мы готовим статью с выступлением доктора сейсмологических наук, этого закомплексованного идиота Шишигина-Исраеляна, в которой объясняем случившееся небольшим естественным подземным толчком, вызвавшим разрушение подземных коммуникаций и, как следствие этого, пожар. Землетрясение было предсказано сейсмологическим институтом еще пять лет назад, благодаря чему удалось избежать человеческих жертв.

— Верно, — говорит Борисов. — Запускайте статью. Только объясните еще и то, почему завод не был заблаговременно переведен на другое место.

— А что случилось на чугунолитейном, Василий Мартынович? — ослабляя ремень, интересуется Новиков. Поглаживает живот.

— Об этом надо спросить у Плухова. Я уверен: это его штучки. Блефует. Фонды выколачивает.

— В той же сводке, предназначенной для Виктора Вильямови-ча, я прочитал, что один день простоя чугунолитейного завода обходится ему в три миллиона рублей убытка, — говорит прокурор.

— Ну, для Молекулы эта потеря, — замечает, придвигая к себе большое фарфоровое блюдо с заливной осетриной, Марк Захарович, — что слону дробина…

— Уррраа!! — кричат за стеной. — За ирано-иракский конфликт! За переворот в Турции! За войну в космосе!

— Что за дебилы! — возмущается Борисов. — Разве можно о таких вещах орать на весь ресторан? Опять, наверно, комендант со своими дубами куролесит.

Внезапно гаснет свет. Обрывается музыка. Внизу, в зале, становится относительно тихо. Слышны какие-то шорохи. Изредка раздаются испуганные женские возгласы. За стеной, в кабинете, какое-то время молчат, потом множество ног дружно топает по полу. Соседи Борисова и его компании свистят и сыплют угрозами:

— Свет давай, крысы цивильные! Разнесем щас к едреней фене всю вашу лавочку! Через минуту начинаем стрелять! Где мой шмайссер, Алкинсон? Шапошников — огнемет!

Галерея содрогается.

— И впрямь спалят, — голос Марка Захаровича дрожит. — От этих солдафонов все что угодно ожидать можно. Не пора ли нам по домам?

Зажигается свет.

_Га-а-адыН— орет снизу несколько голосов. Борисов раздвигает шторы и видит мечущихся по наполовину опустевшему залу официантов. — Разбежа-ались! Серега, кончай сосать из графина! Держи тех двоих! Они нам за всех заплатят!

— Ну вот и славно, — говорит Борисов. — Так на чем мы остановились?

— Мы говорили об обергруппенфюрере СД и СС фон Плухо-фе, — вновь шутит Лупачев, выпивая фужер джина. — Твоем лучшем друге.

В кабинет всовывается зеркальная лысина директора ресторана Автандила Тариэловича.

— Можно? — Автандил Тариэлович входит. — Извини, Василий Мартынович. Извините, дорогие гости. Небольшая техническая неисправность. Не очень обеспокоились?

— Уррраа!! — вопят за стеной. Поют — Этот день Победы порохом пропах!..

— Это комендант? — спрашивает Борисов.

— Он. Он, — шепотом отвечает директор. — Я туда боюсь заходить. Они меня заставляют кушать горчицу с солью.

— Полезно для пищеварения, — замечает Лупачев.

— И с кем же он там? — спрашивает Автандила Тариэловича Борисов.

Автандил Тариэлович морщит лоб.

— С начальником военного училища и каким-то офицером из контрразведки.

— Еще с кем?

— Больше ни с кем. Их трое.

— Трое?! — в один голос восклицает пораженная компания.

— Уррраа!!! — грохочет за стеной. — Да здравствует великий генералиссимус!! По Нью-Йорку, по Вашингтону — пли!!

Разражается неистовый топот.

Директор ресторана подвигается ближе к столу. /

— В следующем кабинете, за ними, ужинают: начальник ГОВэДэ, три его заместителя и народный судья. Последний кабинет только что заняли ректор духовной Академии отец Алексий и три директора: фирменного универмага, плодоовощной базы, театра Мимики и Жеста, а также ведущая актриса того же театра.

— Весталко здесь?

Встрепенувшийся было Борисов осекается, поймав на себе ехидный взгляд председателя горисполкома. Звонит телефон.

— Это меня, — живот Марка Захаровича проезжает по заливной осетрине. Председатель Горпотребсоюза торопится к аппарату. Снимает трубку. Слушает. Прикрывает трубку рукой. — Тебя, Василий Мартынович. Плухов. Легок на помине. Ты — здесь?

— Здесь, — Борисов поднимается из-за стола, чуть усмехается. — Сейчас побеседую с нашим приятелем, а потом кое-что действительно сообщу вам о маленькой революции. На десерт. Не хотелось раньше времени, да придется уж…

Борисов принимает трубку из рук Марка Захаровича.

— Слушаю.

— Василий Мартынович, отдыхаешь? — звучит голос Плухова.

— Отдыхаю, Петр Сергеевич. А что случилось?

— Ничего особенного. С кем ты там?

— Ты в своем амплуа, Петр Сергеевич. Все тебе надо знать… Угадай, раз не доложили. Ведь ты у нас Мегрэ, — Борисов подмигивает Марку Захаровичу. Тот растягивает губы.

— Ты с ним полегче! — предупреждает Борисова Лупачев. — А то он тебя намажет твоим любимым хренком и съест.

— Ну, — улыбается Борисов в трубку, — покажи-ка класс.

— Сейчас попробую, — тихо говорит Плухов. — Прокурор там?

— Угадал.

— Лупачев там?

— Здесь.

— Коронич, наверно.

— Правильно.

— Полагаю, и Новиков рядом с тобой.

— Да ты и впрямь Мегрэ, — Борисов смеется. — Только не назвал еще одного нашего общего знакомого.

— Подскажи, Василий Мартыныч. Сделай милость. Сдаюсь. Странные интонации в голосе Плухова пробуждают в Борисове неясную тревогу.

— Ладно, — говорит он. — Автандил Тариэлович заглянул. Вот… привет тебе передает.

Директор ресторана «Кристалл», часто кивая блестящей лысиной, машет руками как крыльями, словно желая взлететь.

— Спасибо, — благодарит генерал. — Погоди минуту. Трубку не убирай. Сейчас услышишь нечто очень важное.

Борисов чуть пожимает плечами. Плотнее притискивает трубку к уху.

В трубке щелкает, и незнакомый Борисову мужской голос произносит:

— ДЯДЕК вам всем в лоб.

…У выхода из ресторана лейтенант Евсюков, облаченный в белый халат и милицейскую фуражку, руководит погрузкой тел в машину «Спецмедслужбы».

— Четвертый, — считает лейтенант. — Пятый… Каждый вечер пьянь из этого вертепа вывозим! — громко говорит он, как бы призывая в свидетели толпу зевак. — Совсем народ распоясался.

«Санитары», пыхтя и тяжело переставляя полусогнутые ноги, несут шестую «жертву алкоголя». Впихивают в «Уазик».

— Чем только живот набил? — ворчат они, отдуваясь. — Кирпичей что ли наглотался?

— Все. Закрывай! — командует лейтенант.

Из ресторана трое официантов выволакивают и бросают на мостовую безжизненное худое тело «бунтаря».

— Эй, хозрасчет! Еще одного дядька примите! Нарезался как свинья на праздник и спать за эстрадой залегся.

Евсюков окидывает взглядом брошенное.

— Это нам не нужно.

Лейтенант садится в кабину. Под звуки «Казачка» автомобиль отъезжает от ресторана «Кристалл».