"Павел Амнуэль. Дорога к себе" - читать интересную книгу автора

нецензурных выражений, Мерсов рассказал о происшествии в метро, исчезновении
и возвращении дипломата, о вирусе, внезапно поразившем его компьютер, и о
том, наконец, что ни единой копии нового романа - кроме сданной в
издательство - у него не осталось. И если в издательстве текст оказался
кем-то подменен...
- Текст был на диске, а диск принесли вы, - встрял наконец в разговор
компьютерщик.
- Черт! - воскликнул Мерсов. - Значит, этот грабитель из метро... Он
заменил диск с моим романом и записал какой-то другой!
- Под вашей фамилией? - поднял брови Хрунов. - Так не бывает,
извините... Варенька, то, что нам принес Владимир Эрнстович и от чего сейчас
почему-то отказывается, - это хорошая книга?
Варвара переглянулась с Диной, посмотрела на Мерсова и твердо сказала:
- Да. Хорошая. В сто раз лучше той дряни, что писал Владимир Эрнстович
раньше.
Такого выпада от всегда вежливой Варвары Мерсов не ожидал и потому не
сумел издать ни звука, только повел шеей, будто ему не хватало воздуха.
- Как называется? - спросил Хрунов. - Я имею в виду то, что готово к
сдаче.
- "Вторжение в Элинор", - сказала Варвара.
- Ничего, - оценил Хрунов. - Продолжайте работать. Другого романа нам
Владимир Эрнстович представить не может, верно?
- Да я вам что - Россини? - вырвалось у Мерсова. Почему ему в голову
пришло имя итальянского композитора, он не знал и сам - кажется, слышал о
том, что, оказавшись в похожей ситуации, Россини за неделю написал новую
оперу, оказавшуюся тем самым "Севильским цирюльником", которым уже почти два
столетия восхищаются все меломаны.
- Не может, - сделал вывод Хрунов, знавший, видимо, что Россини
все-таки не смог за неделю написать новую оперу. - Продолжайте работать, -
повторил он. - В другой раз Владимир Эрнстович будет внимательнее. А
рукопись, - он протянул руку к папке, которую Дина прижимала к груди, - я на
досуге почитаю. Если что - придется вам, Владимир Эрнстович, возвращать
аванс и оплачивать непроизводительные издательские расходы.


Глава пятая

"Это была ночь, какой не могло существовать в природе. Ночь, для
которой не было придумано законов. Ночь сна и ночь бессонницы, они были
вдвоем в бесконечном мире, они были всемогущи и беспомощны. Левия лежала,
заглядывая в глаза звездам, и говорила с ними, что-то шептала - наверно, о
нем, и он лежал рядом, гладил обеими руками ее удивительные волосы, к
которым еще вчера боялся прикоснуться, как боишься коснуться хрупкой
статуэтки, он любил Левию и очень боялся потерять ее именно сейчас, в эту
ночь, когда все стало возможно и когда все, ставшее вдруг возможным,
способно было проявить себя в самой неожиданной, никем не предсказанной
форме - в этих облаках, к примеру, выписывавших в темном небе пируэты имен:
его и Левии и еще чьи-то имена, которые он не мог прочитать, потому что не
мог сосредоточиться ни на чем, что не было ею, его любимой, его счастьем,
его жизнью"...