"Песах Амнуэль. Высшая мера" - читать интересную книгу автора

едва заметно припадая на правую ногу, и я знал почему-то, что это -
следствие старой раны, полученной в русско-турецкую кампанию.
- Скажу я вам, ребята, скажу, - он смотрел на шестерок недоверчиво,
но и не говорить уже не мог, возбудила его начавшаяся "акция", рассказ о
крови пробудил мысли о будущем, не омраченном никакими инородцами и
иноверцами, о будущем, где все мужчины будут - Муромцы да Поповичи, а все
женщины - Василисы Прекрасные.
- Есть такая наука - химия, и она может все, потому что на мельчайшие
невидимые вещества действовать способна. На кровь. И вот что я скажу. Год
или два - и найдутся такие вещества, что на кровь иудейскую будут
действовать подобно смертельному яду, а на русскую - как целебный бальзам.
Ибо крови наши - разные. Как крови хохла, или великоросса, или цыгана-вора
- все разное, но глазом неотличимое. Вот как. И то, что для исконно
русского - вода живая, то для жида - погибель. Когда такое вещество
получить удастся, тогда и покончено будет со всякой заразой на Руси.
Шестерки сидели пришибленные, слов таких они прежде не слышали, да и
Петр Саввич, ученый человек, примкнувший к Союзу Михаила Архангела, прежде
не вел подобных речей, не принято это было - ученостью своей перед
простолюдинами кичиться. Пробрало вот, не сдержался.
Шестерки верили. Я следил за разговором со стеснением в мыслях и
неожиданно опять увидел слабо мерцавший шнур - связь мою и Патриота, и
шнур уходил в иное измерение, терялся, и нужно было следовать за ним, но я
ощущал беспокойство, что-то я должен был сделать здесь, не только о себе
думать. Но что мог сделать воздух, или предмет неодушевленный, каким я
сейчас был?
Уйти. Что я мог здесь?
Я был комнатой и знал свои слабые места. Прогнившая половица,
надломленная балка потолка, плохо склеенные худой замазкой кирпичи чуть
ниже подоконника, ножка комода, слишком близко стоящая к слабой половице,
и - усилие, я ведь мог его совершить. И половица с хрустом проломилась,
комод качнулся, задел в падении стол и, покосившись, ударил углом в стену,
кирпичи вышибло, и стена, лишившись опоры, начала заваливаться, а я с
холодной расчетливостью знал, что химику больше не жить, а шестерки
отделаются ушибами и переломами, но и в меня вошла их боль, я рванулся,
хватаясь за угасавший шнур - ближе к Патриоту.
И вынырнул - в себя.


Я стоял на автобусной остановке, ближайшей к дому, где я иногда
сажусь на двадцать седьмой, чтобы ехать на работу.
На часах девять сорок одна. Я чувствовал торжество Патриота, его
уверенность: ну давай, шебуршись, фора твоя кончается. И ведь
действительно кончалась, а я делал пока лишь то, что должен был сделать
много лет назад, когда впервые понял многомерие Мира и всех существ в нем.
Если бы я решился тогда, не пришлось бы сейчас главные законы Мира
исследовать на своей шкуре со скоростью и чистотой эксперимента,
неприемлемой в научном анализе.
Любое мое движение в любом из моих измерений вызывает движение во
всех прочих моих измерениях - это закон? Я не должен был вставать со
скамейки в сквере и не должен был вмешиваться в события там, в прошлом