"Песах Амнуэль. Высшая мера" - читать интересную книгу автора

односторонний. Пройти по нему я не мог.
Сорок пять минут впереди. И нужно решаться.
Что я смогу? Чем стану? Кто я - там, в глубине?


С детства я умел чувствовать других: настроения желания. Мне
казалось, что так устроены все. Я не мог лгать. Мне казалось, что истинные
мои мысли всем понятны, что слова лишь формируют их, как коробка не дает
просыпаться яблокам, но не превращает их в груши.
Газетам я не верил. Взяв в руки лист, я знал уже, что эта заметка
врет о комбайнере, якобы собравшем две нормы, а здесь автор славит
дорогого Никиту Сергеевича, хотя на деле ему решительно все равно, кто
там, наверху. Прочитав о суде над Синявским и Даниэлем, я знал, что они
говорили правду, а судьи почему-то верили в то, что подсудимые - враги.
Представляю, как было трудно со мной. Впрочем, и мне было не легче. Есть у
Джанни Родари сказка "Джельсомино в стране лжецов". Так вот, я был тем
Джельсомино. Однако если итальянский мальчишка явился в сказочную страну
пешком и мог уйти, то мне уходить было некуда. Тут я жил, живу, тут и
умру. В дерьме, с лапшой на ушах, но при звуках фанфар, заменяющих
похоронный марш.
В конце концов я заставил себя врать. Тренировался и заставил. Но все
равно мне чудилось, что, едва я произнесу слово, не согласное с мыслью,
это становится известно всем. Вероятно, так оно и было, но никем не
воспринималось как отклонение от нормы.
Единственный раз я воспользовался своей способностью во зло. На
приеме у председателя райисполкома. Я работал тогда в подмосковном НИИ
коррозии, жил в общаге и, когда среди ночи в комнату ворвались пьяненькие
аспиранты, повалили моего соседа на кровать и по-петровски начали лить в
рот водяру, которую он не переносил, а меня просто избили, чтобы не вякал,
я решил - хватит. И пошел качать права. Взгляд у председателя был
оловянным, как у статуи в Пушкинском музее, но та была произведением
искусства, а этот - плод творчества аппарата. И я не сдержался - плюнул в
эти глаза, сказал все, что думал о нем, о его учреждении и о разнице между
социализмом и тем, что они тут построили, а потом потребовал ордер на
однокомнатную секцию. И получил. Отмывался потом месяц. Физически, с
мылом, будто пленку дерьма не мог отодрать от тела.
Именно в кабинете районного начальника, глядя в оловянные глаза,
которые наверняка издали бы глухой звук, если в них постучать, я впервые
на короткий миг, когда вся сила была собрана в кулак, осознал себя.
Богослов сказал бы, что мне явилось Откровение.


Хорошо бы иметь свидетеля, но поздно.
У меня похолодели ладони. Кто-нибудь и когда-нибудь умел это? Знал?
Наверно. Не я первый. Наверняка не я. Но не об этом сейчас. Я должен стать
собой. Я весь здесь. Весь.
Страшно. Почему? До сих пор я был, как все, лишь вершиной айсберга,
надводной частью. Не чувствовал глубины. Теперь почувствую. И это -
единственная возможность нащупать путь к Патриоту.
Я сидел на скамейке в сквере, у моих ног возились голуби, и еще я