"Андрей Амальрик. Нежеланное путешествие в Сибирь" - читать интересную книгу автора

согласился, и капитан довольный ушел. Какая связь между поэзией и работой "в
органах", я так и не понял.
Разговор о поэзии дал новое направление мыслям майора.
- Книжки читаете? - спросил он меня. Я немного растерялся, но
сообразил, что майора интересует мой "культурный уровень".
- Читаю, - сказал я, но боялся, что Гаранов спросит, что именно я
читаю. Но Гаранов ничего больше не спросил и сказал, чтобы я написал
заявление, автобиографию и принес завтра свои документы.
В кабинете майора я стал свидетелем еще одной любопытной беседы. Два
чиновника за соседними столами говорили о ком-то, допустим об Иван Иваныче,
который допустил какие-то ошибки, в результате которых пострадали невинные
люди. Речь теперь шла о том, исправить ли эти ошибки и освободить
неправильно осужденных людей или же "пощадить самолюбие" Иван Иваныча,
человека уже пожилого и обидчивого, которому исправление его действий будет
неприятно. Кого в конце концов они решили пощадить, невинно осужденных или
самолюбивого Иван Иваныча, я не знаю.
Я заехал домой, посмотреть, как себя чувствует отец. Отец сказал, что
пока все в порядке, что заходил Киселев и занес повестку. В повестке мне
предлагалось завтра в 5 часов явиться в 5-е отделение милиции с документами
к следователю Васильеву. Я не стал долго задерживаться дома, услышав, что
соседка, которая видела меня, уже звонит по телефону.
Кажется, в тот же день я решил навестить Зверева в больнице. Там был
объявлен карантин, и ни у кого в гардеробе не принимали пальто, зато можно
было беспрепятственно пройти в пальто. Зверев уже слышал о том, что
случилось у меня дома. Дима Плавинский, думая, что меня после его ухода
свяжут и отвезут в тюрьму, рассказал о неудавшемся интервью полусумасшедшей
любовнице Зверева, а она уже успела пересказать не только Звереву, но,
безбожно перевирая и приукрашивая, половине Москвы, так что все знакомые,
встречая меня через несколько дней на свободе, удивленно таращили глаза. Сам
Зверев, пока я давал за него интервью, лежал на операционном столе. Операция
была весьма несложной, и ее поручили практикантам. Практиканты возились
слишком долго, наркоз кончился, а Зверев, приходя в себя от боли, услышал,
как кто-то сказал: "А это тот самый знаменитый Зверев". "Ну все, сейчас
прикончат", - подумал мнительный Зверев и дико заорал. Кое-как его
утихомирили, вытащили винты из руки и отпустили на все четыре стороны.
Утром следующего дня, пока меня разыскивала местная милиция, я уже
входил в кабинет начальника отдела кадров центрального милицейского
аппарата. Впрочем, Гаранов встретил меня еще менее радостно, чем первый раз.
Долго читал мою автобиографию и листал трудовую книжку.
- Что же вы все время меняете работу, - сказал он наконец со вздохом, -
сколько же можно быть временщиком?
Я что-то промямлил вроде того, что мне, мол, трудно найти хорошую
работу без высшего образования. Что меня исключили из университета, тоже,
естественно, было не в мою пользу.
- Конечно, - сказал Гаранов, - надо учиться. Я вот в органах работал и
учился на вечернем факультете. А знаете, как органы раньше работали, ни
минуты свободного времени не было, не то что теперь.
Как раньше работали "органы", я примерно знал.
- Ну вот, - сказал Гаранов, - так что и вам пора находить свое место в
жизни. Позвоните мне, пожалуйста, утром через два дня.