"Андрей Амальрик. Записки диссидента " - читать интересную книгу автора

увлечения Зверевым я никогда не мог смотреть без волнения, как он работает:
я присутствовал при чуде. Когда он подходил к белому листу, не глядя на
модель, мне казалось, что пустоту листа невозможно превратить в портрет вот
сидящей с видом ожидания женщины, как из ничего нельзя создать нечто. Но, с
искаженным лицом и по-обезьяньи двигая руками, - Зверев потом на меня очень
обиделся за это сравнение - он развозил по бумаге жидкую краску,
процарапывал линии, и я облегченно вздыхал: великолепный портрет! Некоторые
его работы и сейчас у меня хранятся.
Небритый, в надвинутой на глаза кепочке и в грязной одежде с чужого
плеча, Зверев вызывал брезгливость у многих - и вместе с тем отличался
чудовищной брезгливостью, он никогда, например, не ел хлеб с коркой, а
выковыривал серединку, рассыпая вокруг себя хлебные ошметья, пил из бутылки,
чтобы не запачкать воду о стакан, при этом из брезгливости не касался губами
горлышка. Ему показалось, что Гюзель налила ему пива в недостаточно чистую
кружку, и с тех пор он всегда приходил к нам с оттопыренным карманом, из
которого торчала большая кружка, украденная им в какой-то пивной, для
дезинфекции он протирал ее носовым платком, не могу сказать, чтобы очень
чистым. Но, быть может, он заходил к нам с кружкой еще и для того, чтобы
деликатно намекнуть, что обед всухомятку - не обед. Его представления о том,
как и сколько можно выпить, сильно отличались от общепринятых, даже в
России. Как-то за завтраком он выпил около литра водки - я только рюмку,
затем мы распили бутылку шампанского, после чего Зверев сказал: "А сейчас
хорошо бы пивка!"
Он постоянно попадал в странные истории, из них одних - а в некоторых,
к несчастью, я сам участвовал - можно составить книгу. Зверев снимал одно
время комнату в подвале вместе со своей возлюбленной, слоноподобной детской
поэтессой. Любимым его занятием была игра в рифмы:
- Поколение, - говорила поэтесса.
- Коля на Лене, - тут же отвечал Зверев.
- Кулинария.
- Коля на Ире, - и так далее, пока чья-то фантазия не иссякала.
Однажды подруга отвечала все такими неудачными рифмами, что Зверев с
матерной бранью швырнул в нее зажженной спичкой - и вспыхнули ее пышные
курчавые волосы!
- Подонок! - закричала поэтесса, хватаясь руками за волосы. - Мое
терпение истощилось, я иду доносить в КГБ, что ты продаешь картины
иностранцам! - и с этим она выбежала из комнаты, закрыв снаружи дверь на
щеколду. В ужасе Зверев принялся колотить в дверь, на стук вышел сосед,
одноногий инвалид отечественной войны, и, желая помочь, стал трясущимися
руками отодвигать тугую щеколду. Однако страх Зверева перед КГБ был так
велик, что он, не дождавшись, рванул дверь - и оторвал палец своему
избавителю.
- Я так спешил, что даже не извинился, - говорил потом огорченный
Зверев, который придавал вообще большое значение соблюдению формальных
приличий.
Оказалось, впрочем, что его возлюбленная побежала не в КГБ, а в
парикмахерскую - приводить в порядок оставшиеся волосы, а сосед
действительно написал жалобу в КГБ, что мало того, что ему оторвало ногу,
когда он защищал на войне светлое будущее молодого поколения, это молодое
поколение само вдобавок оторвало ему палец.