"Светлана Аллилуева. Двадцать писем к другу" - читать интересную книгу автора

теории, искусство, философские направления, прически, все, - безжалостно
откидывая свои собственные достижения, свою российскую традицию. Разве
осудишь все это, когда это все так естественно после стольких лет
пуританства и поста, замкнутости и отгороженности от всего мира?...
Нет, не мне осуждать все это. Даже если я сама чужда абстракционизма,
то все равно я понимаю, почему это искусство завладевает умами совсем
неглупых людей (а не только невежественных мальчишек) и не мне спорить с
ними. И я не буду спорить, - я знаю, что эти люди живее меня чувствуют
современность и будущее. Зачем мешать им думать, как они хотят? Ведь страшно
не это; страшны не все эти безобидные увлечения. Страшно невежество, не
знающее ничего, не увлекающееся ничем, ни старым, ни новым, ни своим, ни
иностранным. Страшно невежество, полагающее, что на сегодняшний день уже все
достигнуто, и что ежели будет в пять раз больше чугуна, в три раза больше
яиц и в четыре раза больше молока, - то вот, собственно, и будет тот рай на
земле, о котором мечтает это бестолковое человечество...
Прости меня, я ушла куда-то в сторону... Это все пошло с той мысли, что
моя собственная жизнь мало изменилась за последние десять лет. Я все время
усиленно занимаюсь только тем, что перевариваю события и осмысливаю их.
Право, от этого можно совсем обалдеть. Не тем же ли занимался бедный Гамлет
и презирал за это самого себя?
Моя странная, бестолковая двойная жизнь продолжается. Я продолжаю жить,
как и десять лет назад, внешне - одной жизнью, внутренне - совсем иной.
Внешне - это обеспеченная жизнь где-то по-прежнему возле правительственных
верхушек и кормушек, а внутренне - это по-прежнему (и еще сильнее, чем
раньше) полное отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев,
от их духа и дела, и слова и буквы. Когда я расскажу тебе, как постепенно
сложилась такая жизнь, ты увидишь, что иначе не могло и быть, ни раньше, ни
теперь.
Я не умею и не могу писать о том, чего не знаю и не видела своими
глазами. Я не публицист. Написать биографию отца, охватывающую двадцать лет
прошлого века и половину этого века, я бы никогда не взялась. Я в состоянии
судить лишь о том, что видела и пережила сама или что, во всяком случае,
находится в пределах моего понимания. Я могу написать о своей жизни в доме с
отцом в течение двадцати семи лет; о людях, которые были в этом доме, или
были к нему близки; о всем том, что нас окружало и составляло уклад жизни; о
том, какие разные люди и какие разные стремления боролись в этом укладе;
может быть, о чем-то еще...
Все это составит небольшой кусочек жизни моего отца - около одной ее
трети - и совсем небольшой кусочек жизни вообще. Быть может, это
микроскопически мало. Но ведь жизнь надо разглядывать и в микроскоп, - мы
слишком привыкли судить "в основном", "в общих чертах"; не отсюда ли весь
этот поверхностный догматизм и нетерпимость?
А ведь жизнь нашей семьи, этого крошечного кусочка общества, очень
характерна, или, как говорят в литературной критике, типична.
Двадцатый век, революция, все перемешали и сдвинули со своих мест. Все
переменилось местами - богатство и бедность, знать и нищета. И как все ни
перетасовалось и сместилось, как ни обнищало и перераспределилось, но Россия
осталась Россией. И жить, строиться, стремиться вперед, завоевывать что-то
новое, и поспевать за остальными нужно было все ей же - а хотелось догонять
и перегонять...