"Юрий Алкин. Предательство" - читать интересную книгу автора

была не только литература. И вдруг по глазам ударили эти строчки.
"Уже ноябрь и договор поджимает. С утра до вечера строчу невообразимую
чепуху. Впрочем, они ее проглотят - они всегда и все глотают". Вначале я не
понял. Кто такие "они"? Издатели? Критики? Следующий абзац внес ясность.
"Люди воспринимающие мои книги всерьез заслуживают в лучшем случае
сострадания. Хотя сочувствовать дуракам - неблагодарное занятие". Я
окаменел. Это было как пощечина. Как плевок в лицо. Сочувствовать дуракам...
Вот именно, дуракам. Письмо, еще письмо... "Получил очередное восторженное
послание. Дамочка, видишь ли, считает что мои шедевры (ее выражение) делают
людей лучше. Как будто умного человека можно улучшить с помощью книг. Или
улучшить вообще. Бедное убожество. Пусть тешится..."
Я повернулся и взглянул на книги. Они стояли на полке синей шеренгой -
родные, надежные, знакомые до мельчайших подробностей, ставшие неотъемлемой
частью моей жизни. Окна в неведомый мир. Двери, которые до сегодняшнего дня
вели в комнату, где сидел он. Тот, кого я считал своим самым близким другом.
Тот, кто все это время считал меня дураком и убожеством. Я встал и
направился к полке. Помнишь, как много лет назад, когда я был еще
мальчишкой, ты сам учил меня не прощать предательство? На самом деле ты
просто глумился надо мной. Но я хорошо усвоил урок.
Они разгорались с трудом. Игривый огонь радостно принимал их в свои
объятия, но не торопился смаковать столь редкостное лакомство. Приходилось
помогать кочергой - я знал, что поступаю верно, но затягивать это аутодафе
было выше моих сил. Книги сопротивлялись. Листы не хотели гореть, странно
белея в пламени, но рано или поздно черно-алые пятна вспыхивали на них и,
стремительно разрастаясь, пожирали бумагу. В камине рос черный, непривычно
выглядящий пепел. С каждой книгой, с каждой страницей что-то выгорало и во
мне. Но я лишь быстрее подкладывал книги. Наконец, в огне были все тома. Я
медленно отступил к креслу, не отрывая взгляда от тихо потрескивающей груды
книг. Так надо. Так надо. Он не заслуживает иного...
И тут во мне шевельнулось сомнение. А что если с самого начала я сделал
неправильный вывод? Что если не он - этот абсолютно чуждый теперь для меня
человек - был моим другом? Что если это был не он, а его книги? Эти
потертые, такие привычные темно-синие томики, чьи страницы сейчас облизывает
пламя... Они менялись вместе со мной, они разговаривали со мной, они
поддерживали меня в трудные минуты, они спорили со мной, они всегда были
рядом... Что если они были не средством общения с далеким другом, а сами
были моими друзьями - не далекими, а столь близкими, выросшими со мной,
верившими мне. Если я смог поверить в то, что они меняются, что мешало мне
сделать еще один и шаг и понять, что меняться их заставляет не их автор, а
они сами? Писатель в ответе за свои произведения, но в ответе ли они за
писателя? И тут же сомнение, мгновенно обретя холодную тяжесть, превратилось
в уверенность. Я метнулся к камину... Поздно. В жадном огне корчился
последний том. Взлетела, выгибаясь, страница. Мелькнули строки "Можно ли
предать, не подозревая о своем предательстве? И не зная, кого предаешь?..."
Затем длинный оранжевый язык протянулся к потемневшему листу, и он исчез.



--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной