"Татьяна Алферова. Память по женской линии" - читать интересную книгу автора

- Бабушка, зачем корову?

- Мы жили на нее, я молоко продавала.

Бабушкиных коров я представляла себе отлично, имена их помню до сих
пор, но представить взрослого дядю Лешу четырнадцатилетним мальчиком - свыше
сил, поэтому спрашиваю о том, что проще, с детской обстоятельностью:

- А где вы держали корову, в городе-то?

- Во дворе. Там, где сейчас дровяные сарайчики.

Рыбинск - купеческий город, бывшая столица хлебной торговли. Богатые
двухэтажные каменные дома с каретными сараями. В таком кирпичном
оштукатуренном "сарае" жили дед с бабушкой. Всего в нем разместилось четыре
квартиры. Жильцы с тех самых тридцатых не менялись. Когда умер в семидесятом
первый сосед, его выносили со двора под духовой оркестр: традиция,
сохранившаяся в маленьких городах. И дед, атеист по духу противоречия,
наблюдавший в окно печальные проводы, из того же прекословия, забыв на время
об атеизме, заявит: - Чтобы по мне этих дьявольских плясок не устраивали!

Но ведь я начинала о свадьбах, о десяти дедовых братьях...

Алена Трофимовна Воронина, бабушкина свекровь, родила одиннадцать
сыновей, только один умер маленьким; у восьмерых родились дети: от двух до
семи числом, итого, сорок моих дядьев и теток. Разве можно знать всю родню в
таком случае? Алене не повезло, ее выдавали замуж после отмены крепостного
права. Считалось, что теперь девки выходили, как хотели, на самом же деле
отдали силой. Старшую сестру тоже силой, но до реформы 1861 года, то есть
силу приложила не мать, а барин.

Разница в том, что старшую отдали за эстляндского дворянина. Вряд ли,
конечно, дворянина, скорее хуторянина, но так передается эта история и
вообще-то темная. Аленина мать жила у барина в "мещанках". Что стыдливо
скрывается за словом - можно предположить, но с другой стороны, почему мы
так плохо думаем о барах? В пользу "скользкой" версии говорит то, что барин
забрал овдовевшую "мещанку" к себе и сам выдавал ее дочерей замуж. Но
странно, для чего было поселять в доме, полном дворни, как минимум
сорокалетнюю вдову; на старых фотографиях мои родственницы этого возраста
выглядят древними старухами. Плохо мы бар знаем, если честно.

Старшая сестра сильно плакала, не хотела уезжать с мужем-дворянином. Не
знаю, плакала ли шестнадцатилетняя Алена, когда мать передала ее из рук в
руки девятнадцатилетнему Алексею Гавриловичу, известному у потомков обычаем
вопрошать жену после посещения трактира, для верности усевшись прямо
посередь небогатого двора: - Кто я есть, жена?

На что следовал немедленный ответ: - Царь и Бог, Алексей Гаврилович!