"Игорь Алексеев. Страх, который меня убил (Псевдоавтобиографическая повесть) " - читать интересную книгу автора

не имело неприятного алкогольного оттенка, и я чувствовал себя счастливым
человеком. Но это длилось, как правило, недолго. Отец посылал мать в город
за пивом или вином. Мать злилась, отговаривала его. Он начинал раздражаться
в ответ на ее причитания.
Дело кончалось тем, что она все же отправлялась на остановку. Через час
она привозила желаемое. Отец садился за стол. И начинал напиваться.
Пьяный он был невыносим. Постоянно задирал маму или дергал без повода
меня. Когда опьянение достигало крайней точки, отец доставал аккордеон, и по
квартире начинали бродить дикие созвучия - отец так и не научился играть,
хотя аккордеон был хороший. Глаза пьяного отца делались неодинаковыми по
размеру. Правый больше, а левый меньше. В них появлялись наркотический туман
и безразличие. От краха нашу семью спасало одно: отец никогда не бил мать и
не выходил шататься по улице. Что-то держало его.
Но процесс развивался неотвратимо. Мне не хотелось идти домой после
школы или после массовых пыльных игр во дворе. А открыв дверь, я безнадежно
спрашивал маму: "Пьяный?" Если отец спал в отключке, становилось легче. Мама
могла спокойно делать работу по дому, а я - учить уроки или читать и играть
во что-нибудь. Если же отец сидел за столом перед трехлитровой банкой пива и
смотрел телевизор - я ждал неминуемого скандала. Он начинал задирать маму,
та отвечала в ответ только одно, что-то вроде: "прекращай пить" или "ведь
каждый день, каждый Божий день..." Но иногда отцу не хватало выпитого, и он
заставлял маму вновь идти в магазин, даже если на дворе уже был вечер. После
короткой истерики мама покорно отправлялась за чекушкой или бутылкой
красного крепленого вина.
Я не плакал тогда. Не плакал ни при каких обстоятельствах. Просто
деревенел от отчаяния и страха. Наше семейное реноме выручало то, что в
городке пьянство было широко распространено, и в действиях отца и матери
никто не находил ничего особенного. Вроде все нормально. Квартира есть, дети
обуты, одеты, накормлены. Сын не лоботряс, а отличник.
А в других домах пьянки проходили жестче и остервенелее. Разговоры о
том, что кто-то в доме кого-то побил, были постоянными. Чаще, конечно, мужья
лупили жен. А иногда и наоборот. Однажды, классе в пятом, я услышал крики на
улице и увидел соседей, бегущих к желтой старой двухэтажке. Мне стало
любопытно, и я отправился за взрослыми.
Пройдя между входом в ледник, где хранились капуста и картошка для
части, и общим сортиром, попал во двор. Увиденная картина поразила меня.
Посередине двора лежал мужчина с синим лицом и высунутым языком. Над ним
расположился другой мужчина и методично то разбрасывал его руки в стороны,
то сводил их к груди лежащего. По периметру стояла перешептывающаяся толпа.
Я ничего не понимал, но чувствовал, что происходит что-то страшное. Наконец
я услышал отголосок: "Повесился. На спинке кровати. Жена не дала
похмелиться, и он повесился". Я еще постоял немного. Ничто не менялось. Я
тихонько повернулся и ушел. Впрочем, никто не обратил на меня внимания.
Понимание пьянства как страшной опасности пришло ко мне очень рано.
Этот страх выматывал душу, пожирал остатки счастливости в сознании.
И очень быстро заставил думать о том, как мне вырваться из этого ада.
Когда мы перешептывались с мамой во время пьяного сна отца, я часто просил
ее, чтобы она развелась с отцом. Мои наивные комбинации не учитывали того,
что квартира принадлежала полку и не могла быть разменяна. Да и работу в
таком маленьком городе найти было бы трудно. Так что мама предпочитала