"Иван Алексеев. Любовь к живым цветам рассказ" - читать интересную книгу автора

Наши матери были постоянно беременны - родив нас, они некоторое время
сопротивлялись, раздвигая в абортариях бледные ноги с кривыми, в остат-
ках прошлогоднего педикюра пальцами, а потом все-таки подселяли нам в
комнату брата или сестру. В этой же комнате на раскладушках останавлива-
лись приезжие, пропитанные сельскими запахами соломы и скота родственни-
ки, и угол, заклеенный вырезанными из журналов портретами Леннона, Джаг-
гера, Планта, Болана, становился объектом их тупоголового внимания и по-
рицания; иногда по ночам матери подкрадывались с ножницами, чтобы отс-
тричь лелеемый хаир, а потерпев неудачу, рыдали на пустых кухнях, будто
в их одиночестве была повинна длина наших волос.
Думаю, тебе не хуже моего известно, зачем блудные отцы приходят в
свой бывший дом (в отличие от блудных сыновей они никогда не возвращают-
ся): купив наше расположение (цена-то, смешно сказать, десять, от силы
пятнадцать рублей), они неделю, а то и две имели полное право не помнить
о нашем существовании.
Пока он, жалкий, маленький, весь какой-то б/у, мелко покашливая, топ-
тался, переобуваясь в прихожей (мать почему-то так и не выкинула его
скособоченные, со сбитыми задниками тапки), - я, в отличие от сестры,
продолжал сидеть в комнате, приготавливая перед зеркалом выражение лица,
и, лишь в полной мере овладев мимическими мышцами, выходил. Я уже давно
уклонялся от его шатких, на цыпочках поцелуев, и он никак не мог подоб-
рать для меня форму приветствия: рукопожатие, вероятно, казалось ему
слишком официальным, а хлопок по плечу, не знаю, может быть, - фальшиво
оптимистичным? - и в его глазах выступала какая-то неясная мольба, но я
не снисходил до того, чтобы отозваться. В конце концов никто не спраши-
вал моего согласия на появление на этот свет, как никто не спрашивал и
тебя. Нас, спасаясь от одиночества, силой выдернули из вечного покоя не-
бытия (меня, кстати, тащили щипцами), дав взамен лишь убогую суету про-
дуваемых всеми ветрами окраин.
Я думаю, ты тоже мечтала о джинсах - настоящих. Вещью они являлись
лишь на первый взгляд и то лишь потому, что стоили денег. На самом деле
они были знаком посвященности (именно благодаря им праздничные толпы
Центра становились прозрачны, и можно было легко видеть и узнавать друг
друга) и постоянным напоминанием о скоротечности всего сущего: они уми-
рали довольно быстро (всей жизни их было год-полтора), превращаясь в бе-
лесые невесомые лохмотья. Не случайно тогда - помнишь? - вспыхнуло увле-
чение кожаными заплатками, заключавшее в себе ироничный намек на невоз-
можность остановить время. Я уж не говорю о том, что они были свидетель-
ством подлинности: в них нельзя было врать или прикидываться кем-то дру-
гим; чужие джинсы надеть было так же невозможно, как и подделать почерк,
ибо они представляли точный слепок хозяина, не только тела, но и души, и
если такое случалось, то это было скорее грустно, чем смешно. Настоящие
джинсы продавались в "Березках" и стоили пять двадцать пять, целое сос-
тояние, если учесть, что сертификаты тогда шли один к семи. Всякие же
польские, арабские или индийские нагло прикидывались джинсами и годились
разве что для ленинских субботников. В тех, настоящих, - был запах сво-
боды, эти же пахли убожеством и нищетой.
О, как я ненавидел свою окраинную судьбу, сделавшую их для меня не-
доступными! Я был чужаком на Пушке, Трубе, Стрите - будто пораженный
проказой окраины, я не смел приблизиться к своим братьям по духу: у меня