"Анатолий Алексин. Дневник жениха" - читать интересную книгу автора

извинялась тетя Зина. - Под женским игом жить - по-женски выть!
Я сломя голову бросался возражать против слова "иго".
Потому что ее "иго" подарило мне дом, уют и спокойствие: ни одного
поступка я без благословения тети Зины не совершал.
Люди часто не верят, что за благополучием в человеческих отношениях не
таится ничего, кроме благополучия. Счастье чужого дома вызывает у них
подозрение. А иногда раздражение... Мальчишки во дворе дали самому близкому
мне человеку прозвище "Буксир "Тетя Зина". Их почему-то зло веселит, что
этот милосердный "буксир" тянет за собой "баржу", то есть меня.
- Ничего: пойдешь в институт - наберешься мужской твердости! - обещала
мне тетя Зина.
У тети свое видение мира. Настолько свое, что даже собственный
характер представляется ей не вполне таким, каков он на самом деле. К
примеру, безволие по наследству от нее передаться мне никак не могло. Если
бы существовали олимпийские игры, где люди состязались не в видах спорта, а
по каким-либо душевным качествам, тетя Зина стала бы обладательницей
минимум трех золотых медалей: за твердые убеждения и искусство отстаивать
их; за способность ни одного дня и буквально ни одного часа не принадлежать
себе самой и за уникальное сочетание внешней и внутренней аккуратности.
Получила бы она, я уверен, и парочку серебряных медалей... А за бронзовые я
бы ей не позволил бороться!
Тетя Зина заведует библиотекой и считает, что только продолжение ее
пути сулит мне начало самостоятельности.
- Не хочу быть ханжой, - сказала она. - И думаю в данном случае не
столько о процветании библиотечного дела, сколько о твоем будущем.
Художнику для выявления "главной темы" необходим выгодный фон! Слово
"выгодный", быть может, не благозвучно? Но когда речь идет о твоих
интересах, я готова пренебречь принципами.
Есть термин "материнские жертвы", но нет термина "тетины жертвы". Он
бы звучал пародийно.
Потому что только моя тетя сумела стать матерью. До конца!
Одним словом, на библиотечный факультет три года назад было принято
двадцать семь девушек и один юноша, то есть я.
Это и был тот "выгодный" для меня фон, о котором мечтала тетя.
- Ты завоюешь первенство фактически без состязания, - сказала она. -
Прости, но с твоим характером сра жаться было бы трудно. Не хочу быть
ханжой!
- Ты права: бывают состязания на байдарках, на лодках, но нет
состязаний на баржах.
- Я имела в виду твои достоинства, а не пороки. Я понимаю, нельзя быть
чересчур благородным или слишком интеллигентным. Но ты застенчиво
интеллигентен... А это качество, Митенька, сумеют полностью оценить именно
на библиотечном факультете!
Все двадцать семь студенток поначалу разглядывали меня с таким
интересом, как если бы женщина задумала играть в мужской футбольной команде
или поступила служить на военный корабль. Вспомнили великого писателя,
который "всем хорошим в себе был обязан книгам", но лишь затем, чтобы
провозгласить: "У него - "Двадцать шесть и одна", а у нас - "двадцать семь
и один"! Кроме того, преподаватели нарекли меня "пастухом", а
однокурсницы - "женихом". Они затаенно ждали, на кого же падет мой выбор.