"Анатолий Алексин. Дневник жениха" - читать интересную книгу автора

хочется, чтоб племянник страдал. И я иронизирую. Насколько могу... Это
нелегкое дело.
Делиться несчастьями тетя Зина со мною не хочет. Но я же мужчина - и
должен облегчить ее "перегруженную" женскую долю.
Писать о печальном... весело, с чувством юмора, к которому призывает
тетя, пока что не получается: "иронист" я еще неопытный, начинающий.


* * *

Тетя Зина не седеет... Отмечать, что она и не лысеет, мне кажется, ни
к чему: женщинам это несвойственно. Тяжелые, рыжие, прочно обузданные
шпильками волосы напоминают по форме перевернутый вверх дном медный сосуд.
Они бросают отсвет на лицо, шею, руки. Все у тети Зины рыжеватое и с
родинками, обманно, до сей поры обещающими ей личное счастье.
У нее есть мое, почти детское благоденствие: в юную пору меньше
претензий, условностей, мешающих жить, еще нет усталости, все стремящейся
драматизировать (кажется, это мысль!). Тетя разделяет также общую радость,
которую испытывают читатели библиотеки, но личной радости у нее нет.
Передо мной, перед газовой конфоркой и перед участниками читательских
конференций она стоит, как на кафедре, - прямо, с честным намерением
вразумлять, "принадлежать без остатка" всем другим и не вспоминать о себе.
Я от нее почти ничего и почти никогда не скрываю. Поэтому сегодня,
перед тем как лечь спать, сказал, что влюблен в Любу Калашникову. И женился
бы на ней сию же секунду.
Я сообщил об этом тете Зине с опозданием всего на три года.
Облегчил душу чистосердечным признанием!
Про меня в институте говорят, перефразируя великого писателя:
"Двадцать семь и один", а я бы мог сказать про Любу и других девушек нашей
группы: "Двадцать шесть и одна" - точно, как у великого!
Три года я скрывал ото всех, а иногда и от самого себя то, что
случилось.
Но сегодня утром в институте Люба Калашникова подошла ко мне и
сказала:
- Санаев, или перестань так смотреть на меня, или произнеси
что-нибудь. Я боюсь, ты взорвешься!
И я произнес фразу, которую заучивал и репетировал в течение трех лет:
- Я люблю тебя.
- Ну вот. Стало легче.
Я почти никогда и почти ничего не скрываю от тети Зины. И поведал о
минутном разговоре, помнить который буду до своей последней минуты.
- Всем так кажется, - сказала тетя. - Но в твоей жизни будет столько
подобных минут!
- Не будет, - возразил я.
- "Буксир "Тетя Зина" вел тебя за собой, Митенька, минуя опасные
течения и скрытые мели. Но все же на одну из них ты, миленький, сел. Я не
позволю себе оскорблять твое первое чувство. Но первое никогда не бывает
последним! Я обязана предупредить. Удержать... Тем более тебя: ты же
красавец!
Я уже писал, что у тети свое видение мира.