"Анатолий Алексин. Дневник жениха" - читать интересную книгу автора

"обгоревшим".
Тетя Зина объяснила, почему "Евгений Онегин", написанный в стихах,
называется романом, а "Мертвые души", написанные в прозе, - поэмой. Потом
она сказала, почему Островский называл свои "исполненные трагизма" пьесы
комедиями. Мне бы то не топко перед Любой: мы недавно слышали все это в
школе. Но жильцы нашего дома, особенно пожилые, школьные годы забыли -
воспринимали тетины объяснения как открытие. Переглядывались. Некоторые
даже записывали.
Тетя процитировала высказывания Белинского и Писарева о романе и
стихах. Согласилась с первым (хотя он "в увлечении кое-где называл роман
поэмой"), мягко (все-таки Писарев!) поспорила со вторым.
На нас с Любой она не взглянула. Но видя, что кожа у нее тоже
"обожжена", я понял, что тетя стремится показать Любе, к какому дому она
приобщается.
Мне стало жаль тетю Зину: сколько ей из-за меня приходится терпеть!
Напрягаться...
Николай Михеевич, в кителе со множеством планок и почетных значков,
ерзал на стуле, как школьник-отличник, мечтающий, чтобы его вызвали.
- Не будем изменять традициям наших "суббот", - сказала тетя Зина.
- Пусть это не покажется дерзким, нескромным, но постараемся на время
перевоплотиться в далеких и столь близких нам действующих лиц! Но прежде
объединим мысленно роман с оперой того же названия... Хотя Пушкин никакого
отношения к либретто, разумеется, не имел. Вот вы, Николай Михеевич... -
Полковник вскочил, разгладил усы. - Что бы сказали Онегину, если бы были
генералом Греминым и застали его на коленях перед своею женой?!
Николай Михеевич к "субботам" готовился. Но он лет пять назад вышел в
отставку, на генеральский чин уже не рассчитывал и к тому же не был "в
сраженьях изувечен". Жену его звали Варварой Ильиничной. Одним словом,
нелегко было Николаю Михеевичу заговорить от имени Гремина.
- "Рад видеть вас!" - сказал бы я Онегину.
- Почему бы вы так сказали? - с бойкостью начинающей учительницы
бросила ему следующий вопрос тетя.
- А чтобы не обидеть жену... недоверием, - ответил Николай Михеевич. И
сел.
- Вы лучше Гремина! - воскликнула тетя Зина. - Хотя мы не знаем, что
именно он сказал Евгению. Но до этого бы он не додумался!
Полковник разгладил усы. Тетин голос был столь доверителен, что мне
показалось: еще немного - и она назовет Онегина "Женей".
- Простите, что я хоть на мгновение попросила вас стать генералом
прежних времен, который, как вы помните, конечно, при первом появлении
изображен автором саркастически: "...всех выше и нос и плечи подымал
вошедший с нею генерал".
А с кем... с н е ю? - с игривой загадочностью спросила тетя у зала.
- С Татьяной! - хором ответили прилежные читатели.
- Я хотела, Николай Михеевич, чтобы вы преподали нам всем урок
деликатности. И вы это сделали.
Николай Михеевич уже вполне разгладил свои усы. И не знал, что с ними
делать дальше. Он уважал просветительство тети Зины, но, несмотря на свои
многочисленные колодки и значки, был по-детски стеснителен (знакомое мне
качество!).