"Геннадий Алексеев. Зеленые берега" - читать интересную книгу автора

выросли кустики и невысокие деревья. В кустах живут птицы -- я слышу иногда,
как они поют. Если достать лодку, можно посетить все эти кусочки суши и
осмотреть их внимательно. Не удивлюсь, если обнаружу на граните следы костров и
пустые бутылки. От рыбаков и туристов спасенья нет.
Больше прочих мне нравится картина "Человек у окна".
Какое-то окно. Над окном занавески. Вполне невинного вида приподнятые
занавески. За окном беспредельная даль. В нее, в эту зовущую, влекущую,
засасывающую даль, уходят какие-то столбы. У окна под занавесками стоит
человек. Совершенно черный человек без ушей и, кажется, без волос. Он будто бы
глядит в бесконечность. Его взгляд провожают столбы. Провожают и вроде бы
охраняют. В картине покой и тишина. Полный покой и мертвая тишина. Временами,
правда, занавески чуть колышутся -- оттуда, из бесконечности, веет легкий
ветерок. Но вообще-то -- покой и тишина.
Признаться, бывают минуты, когда я начинаю путать себя с этим человеком. Тогда
мне кажется, что это я стою там, в картине, у окна под занавесками, а безухий
сидит в кресле и глядит на меня с ухмылкой. Чтобы удостовериться в обратном, я
ощупываю свои уши. И всякий раз, слава богу, они оказываются на месте. Но я
ничуть не уверен, что так будет и впредь.
-- А еще кто-нибудь звонил?! -- кричу я маме, которая бренчит посудой на
кухне.
-- Да, звонили. -- Мама появляется в дверях, вытирая руки о фартук. Он линялый,
зелененький, с розовыми мелкими цветочками. Мамины пальцы, покрасневшие от
холодной воды, мнут беззащитные цветочки. -- Я забыла тебе сказать. Звонок был
какой-то странный. Звенело не так, как всегда. Я подумала -- междугородный.
Сняла трубку. Женщина говорила. Голос приятный, грудной. И будто бы
издалека-издалека. И назвала она тебя почему-то господином. Можно ли, говорит,
позвать господина такого-то? У тебя есть знакомая за границей? -- Матушкины
руки падают вниз. Складки фартука распрямляются. Из них выглядывают целехонькие
и даже почти не помятые цветочки.
-- За границей? Что-то не припомню. Нет, конечно же нет у меня никакой знакомой
за границей. Откуда ей взяться-то?
Возникает пауза. Долгая томительная пауза. Матушка стоит в дверях. Я
по-прежнему нахожусь в кресле. Колени мои щекочет неприятный зуд. Кончики
пальцев покалывают мелкие острые иголки.
-- Ну, гляди, гляди! -- говорит мама с явным недоверием в голосе и снова
отправляется в кухню чистить картошку.
Я гляжу на застывшего в столбняке черного чудака под занавесками и завидую ему
смертельно. Его не преследуют призраки, не роются без спросу в его книгах (да и
есть ли у него книги?), не звонят ему с того света... С того света! А ведь и
впрямь похоже, что с того! "Господина такого-то!" Ну, держитесь, господин
такой-то!
Матушкина голова просовывается в дверь.
-- Еще Знобишин звонил. Сказал, что выставка его открылась. Ты сходил бы.
Неудобно все-таки.
Да, неудобно. Надо сходить. Надо показаться Знобишину на его выставке.
Знобишин, в общем-то, неплохой парень. Добрый. И небездарный. Что-то умеет.
Что-то может. Чувствует цвет. Рисует грамотно. И не проныра, не карьерист. И не
наглец -- кроток. В глазах что-то собачье. Смотрит снизу вверх. Звонит.
Заходит. Сидит. Глядит на мои картины. Молчит. Вздыхает. Или говорит:
"Мда-а-а!" Скажет и снова замолчит. Спрашиваю: "Ну что, Знобишин?" -- "Да