Николай ПСУРЦЕВ СВИДЕТЕЛЬ

Вход в отделение милиции выглядел скромно. Пять ступеней, давно некрашенные перильца, тонкая легкая дверь. Само отделение занимало в доме половину первого этажа, и коридор поэтому казался необычайно длинным, и много дверных проемов угадывалось по стенам. Слева за большой плексигласовой перегородкой Вадим увидел пульты с мигающими лампочками, телефоны — белые, черные, красные; трех работников в форме; один возле пульта сидел, лысоватый, с капитанскими погонами; двое других — сержанты — у окна стояли, лениво переговаривались. Капитан смотрел куда-то вверх. Вадим сделал еще шаг и увидел, что вся комната за плексигласом разделена на две части с помощью такого же прозрачного листа. И там во второй половине какие-то грязные, мрачные типы сидят, ерзают беспрестанно, другие спят прямо тут же на скамье. И еще он понял, почему капитан голову приподнял, — он с одним из этих грязных и мрачных разговаривал. Тот опирался на деревянный барьер и в окошко норовил голову трясущуюся всунуть. А капитан морщился и беззлобно выталкивал его рукой…

Один из милиционеров увидел Вадима, подошел к перегородке и, открыв дверцу, которую Вадим только сейчас и заметил, спросил буднично:

— Вам кого?

— Уварова, — ответил Вадим.

— Сейчас, — сказал милиционер, подошел к пульту и, щелкнув тумблером, сказал в микрофон: — Олег Александрович, к вам пришли.

Хлопнула дверь в конце коридора. Показался стройный мужчина в сером пиджаке и темных брюках. Пока тот шел, Вадим успел разглядеть его. Ровесник мой, отметил Данин. Под тридцать.

Шагов за пять Уваров уже руку протянул, приветливо улыбаясь Вадиму. Сильные пальцы сжали Данину руку.

— Рад очному знакомству, — произнес Уваров.

— Взаимно, — вежливо ответил Вадим.

— Таким вас и представлял.

— Каким? — спросил Вадим.

— Вот именно таким, какой вы есть, — не стал уточнять Уваров. — Только повеселей.

— А я весел, — сказал Вадим. — Внутренне.

Сказал и сам подивился своей сухости, с чего это он так? Ведь понравился ему этот парень, и манерами своими, и походкой, и глазами живыми, цепкими, и даже прическа его понравилась: небрежная, удлиненная, так отличающаяся от стриженых милицейских затылков. И он попытался улыбнуться так же приветливо, как и Уваров, и тут же понял по внимательным глазам Уварова, что не получилась у него улыбка.

— И верно, — сказал Уваров, сделав вид, что ничего не заметил. — Истинное оно не напоказ, оно потаенное, но это только тогда, когда с собой ладишь. Ладите?

— Что? — тупо спросил Вадим. Глаза этого милиционера смущали его. Они будто все знали.

Уваров не стал повторять вопроса, а только усмехнулся.

А ведь маска это, подумал Вадим, маска, да и только. Просто он неглупый малый, вот и придумал себе такую маску. Потому что гораздо эффективней она, чем манера некоторых его коллег. Те, наоборот, раздражение вызывают, отталкивают настороженностью своей и подозрительностью безосновательной.

— Пойдемте, — сказал Уваров и сделал приглашающий жест рукой.

Маска, маска, повторял Вадим, шагая. И нечего мне его бояться, и ничегошеньки он не знает. Он точно такой же, как и я, не хуже и не лучше. Нет, даже похуже, ростом меньше, сантиметров на пять. И Вадим улыбнулся.

— Дело вот какое, — говорил Уваров. — Мы тут решили следственный эксперимент провести. Восстановить все, что происходило в тот злополучный вечер.

У выхода оперативник столкнулся с костлявым, суетливым малым. Был тот в модной курточке, джинсах. Увидев Уварова, он неожиданно расплылся в подобострастной улыбке.

— А, Питон, — сказал Уваров. — Жду не дождусь тебя, крестничек. — Он обернулся к Вадиму. — Идите к машине. Я сейчас.

Неспешно открывая дверь и входя в тамбур, чтобы открыть вторую, ту, тощенькую, неказистую дверцу, Вадим услышал за спиной жесткий голос Уварова:

— Еще раз увижу, узнаю, услышу… северное сияние своими глазами увидишь…

И слабый, винящийся голосок малого:

— Да я не хотел, я по пьянке…

Данин ждал его у машины. Когда оперативник подошел и взялся уже за ручку дверцы, Вадим неожиданно спросил:

— Вам нравится ваша работа?

Уваров нажал на ручку, но дверцу так и не открыл. Подумал недолго, разглядывая внимательно ручку, будто видел ее впервые. Потом вскинул голову и коротко рассмеялся:

— С чего это вы? А впрочем… Я умею ее делать, и неплохо, И это мне нравится. Садитесь.

До Каменного переулка доехали молча. Кроме Вадима, Уварова и водителя, в машине сидели еще два милиционера в форме. При них продолжать разговор Вадим не решился.

Их уже ждали. Трое. Они стояли в темноте, на углу того самого злосчастного дома-глыбы. Слабосильный фонарь был далековато, а тот, что висел возле дома, не горел вовсе, и поэтому Вадим догадался о присутствии людей только по трем крохотным сигаретным огонькам. Когда «газик» остановился, огоньки двинулись навстречу. Уваров открыл дверцу, и тусклый свет из кабины осветил лицо подошедшего. Вадим узнал его. Петухов. Тот самый, что опрашивал его в больнице. Неприятный тип. И как-то сразу обмяк; уверенность, которая жила в нем до этой минуты, притухла, и ему показалось, что даже голос его, когда он начнет говорить, станет тише, и будет он отвечать невпопад, не так, как мог бы, как должен был. Петухов. Все от него. Страх? Нет, нисколько, просто мы говорим на разных языках, подумал Вадим, он меня не поймет. Никогда. А я его.

Петухов улыбчиво кивнул вылезающему Уварову, заглянул в кабину, многозначительно и тяжело посмотрел на Вадима и вместо приветствия проговорил с нехорошим смешком:

— Ну вот и встретились. Рано или поздно все возвращаются на место преступления…

Данин молча вылез из машины и, стараясь не смотреть на Петухова, подошел к Уварову. Оперативник был похож сейчас на кинорежиссера, оценивающего натуру будущей съемки.

— Хорошо-то как, — Уваров обернулся к Вадиму. — Тихо. Людей нет совсем. И воздух как после дождя. И ночь… И все это в центре города. Даже не верится.

Неожиданно стало светлей. Тени стоящих на мостовой людей потянулись к концу переулка. Данин повернул голову. По глазам ударил мощный свет фар. «Волговский» движок работал почти бесшумно. Клацнула дверца. «Следователь», — сказал кто-то из милиционеров. Вадим зачем-то потрогал шею, затем волосы; ему сделалось совсем неуютно в этом черном холодном переулке.

Прежде чем поздороваться, следователь Минин долго кашлял и только после этого протянул руку оперативникам и без всякого интереса кивнул Данину, будто и знать его не знал никогда. А потом, вымучив улыбку на лице, сказал хрипло: «Работайте. Я тут, возле машины Простыл. Температура. Слягу, видать…» Фары автомобиля погасли. Но Данину показалось, что следователь преотлично видит в темноте и сейчас внимательно его, Данина, разглядывает.

Уваров повернулся к стоящим в нескольких метрах двум мужчинам.

— Подойдите, пожалуйста, — позвал он.

Они были одинакового роста, пониже Уварова на полголовы, пожилые. Лица у них были растерянные, держались и двигались мужчины скованно.

— Это понятые, — пояснил Уваров Вадиму. И жестом позвал Петухова. — Ребята на месте? — спросил он.

— Все здесь.

— Хорошо. Начинаем — Он повернулся к понятым и сказал: — Вы будете вон у того угла стоять и наблюдать, что происходит во дворе и на улице. Только это и требуется от вас. А от вас, Вадим Андреевич, — Уваров повернулся к Данину, — требуется нечто иное. А конкретнее — повторить все, что вы делали в тот вечер. Встанете сейчас на то же самое место, с которого услышали крики. Постарайтесь поточнее соблюдать расстояния. Это очень важно. И еще. Мы специально пригласили трех молодых людей. Они будут изображать преступников. Так что не удивляйтесь, когда увидите их во дворе.

— Хорошо, — сказал Вадим.

Он огляделся. Определил примерно то место, где стоял, когда донеслись до него злые, резкие голоса, отошел туда, встал.

— Я готов, — сообщил он.

— И еще одна просьба, — попросил Уваров, — по ходу дела комментируйте свои действия.

…Все получилось почти как тогда. Вадим помялся немного, якобы услышав крики, ступил осторожно в сторону, потом побежал; крикнул: «Я из милиции», увидев трех парней, автоматически отметил про себя, что подставные «преступники» фигурами смахивают на тех, настоящих. Затем в общих чертах повторил свой диалог с преступниками и подсказал, в какой момент самому высокому из подставных надо убегать и в какую сторону, и помчался за ним. Все было почти как тогда. Почти. Неделей раньше в прокуратуре он и не обмолвился о том, что еще в тот самый вечер понял — потерпевшая знакома с теми тремя субъектами По репликам понял, по словам, доносившимся со двора. Не сказал и о том, что одного из тех он разглядел, хотя темнота чернильная была, — тот белобрысый малый, когда убегал, в отсвет горевшего на первом этаже окна попал, и Вадим увидел лицо его, холеное, красивое… Но иначе Данин и не мог поступить. Ведь не мог? Не мог, правда? Сколько раз он спрашивал себя потом. Его же просили, умоляли, чуть ли не на коленях перед ним стояли. Потерпевшая просила — Можейкина. И когда проводить он ее решил, просила, и когда в больницу ее привез, просила (возле такси она вдруг повисла у него на руках, на какое-то время потеряв сознание). Говорила, что убьют ее, если он хоть слово кому скажет — врачу или в милиции (больница, как полагается, поставила в известность милицию). И муж Можейкиной о том самом просил. «А муж-то почему?» — недоумевал тогда Вадим. Да и бог с ними, стал он потом рассуждать, ну пошалили ребята малость, ну ударили женщину сгоряча — свои, разберутся, мало ли, может, возлюбленный приревновал, а она дама интересная — немудрено приревновать. И промолчал в прокуратуре, рассказал самую суть — увидел, услышал, подбежал, погнался. А когда решил Можейкину в больнице навестить и узнал от врача, что ее избивали беременную — и именно по этому факту было возбуждено дело и что детей у нее теперь не будет, что острый психический сдвиг у нее произошел, посчитал, что поздно уже в прокуратуру идти, правду рассказывать — вдруг за соучастника примут, а за лжесвидетеля-то уж точно (тем более Можейкина на допросе заявила, что нападавших никогда ранее не видела), — расписывался ведь, что знает об ответственности за дачу ложных показаний…

Он услышал окрик Уварова:

— Стоп! Давайте еще раз.

И опять Вадим побежал, крикнул: «Я из милиции!»… И в этот момент Уваров остановил его. Вадим замер на месте, с трудом переводя дыхание. Уваров подошел к нему, за ним двинулся и Петухов. И в гот момент что-то очень не понравилось Вадиму в лице Петухова. Уж очень довольное оно было.

Уваров дружески взял Вадима под руку, помолчал немного, словно не решался заговорить, потом наконец сказал негромко:

— Значит, такое дело… Я не зря попросил вас повторить еще раз все сначала. Попросил для того, чтобы остановить вас именно на этом месте. Потому что… потому что мне показалось… А впрочем, вы сейчас все сами поймете, если уже не поняли. Не поняли?

Вадим недоуменно покрутил головой, но внутренне уже собрался, готовясь к самому худшему.

Уваров почему-то медлил, разглядывая Данина.

«Расслабься, расслабься, — убеждал Вадим себя. — А то пальцы-то аж в кулачки собрались. Хорошо, что ночь».

— Посмотрите на этих троих, — наконец заговорил Уваров, махнув рукой в сторону фигур.

С самым безучастным видом Вадим чуть повернул голову. И все понял. Не сдержал неприятный хохоток Петухов. Вадим невольно повернулся, посмотрел на него рассеянным взглядом и проговорил медленно, не отводя глаз:

— Ну и что?

Уваров даже отступил в удивлении на шаг от Вадима.

— Вы же видите их, — осторожно произнес оперативник. — Точно так же, как и видели тех Глаза быстро привыкают к темноте. А прошла уже почти минута. Достаточно…

«Как вести себя сейчас? Оправдываться? Разыграть недоумение? Возмутиться? Да, возмутиться…»

— Та-а-ак, — со значением протянул Вадим. — Вы что же, хотите меня во лжи уличить? Хотите все это мне приписать? — Он повысил голос: — Я человека спас, а вы…

— Минуту. — Уваров протестующе выставил ладони. — Вы неверно поняли меня. Я надеялся, что вы вспомните их лица. Я надеялся, что воспроизведение той ситуации подтолкнет память и вы восстановите приметы. И вас ни в чем не подозревают…

Оперативник говорил серьезно и горячо, с возмущением даже, но глаза его при этом пытливо изучали лицо Вадима. Неприятное это было ощущение, будто обыскивали тебя, только не одежду обшаривали, а голову в поисках мысли потаенной. Вадим не выдержал, отвел взгляд, похлопал себя по карману, достал сигареты, закурил от поднесенной Уваровым зажигалки, пожал плечами, сделав вид, что успокоился. Потом окинул еще раз взглядом двор, затем, едва заметно усмехнувшись, сказал:

— Окно.

— Что окно? — не понял Уваров.

— Тогда горело только одно окно, и в том конце дома, а сейчас три. Понимаете, три окна.

— Вот как, — сказал Уваров, и в голосе его послышалось разочарование. — Это меняет дело.

Краем глаза Вадим уловил, как дернулся было в сторону подъезда Петухов, через мгновение застыл в нерешительности.

— Что ты, Сергей? — спросил Уваров.

— Я сейчас попрошу, чтобы погасили окна, — глухо ответил Петухов. Он был явно расстроен.

— Не надо, — поморщился Уваров. — Все. Закончили.

Вадим повеселел. Обошлось. Недаром он чувствовал сегодня силу свою, уверенность.

— Вопрос можно? — обратился он к Уварову. — Это вы только из-за меня сей эксперимент затеяли? Чтобы уличить меня?

— Нет, — устало ответил оперативник. Он, по-видимому, на какое-то время забыл о своей маске. — Мы ни на сантиметр не продвинулись в розыске и решили еще раз поработать с жильцами. И я хотел выяснить, слышал ли все-таки кто-то голоса. Один из милиционеров сейчас находится в подъезде у окна. Кстати, Сергей, — Уваров кивнул Петухову, — позови Сабитова… И еще по тому, как преступники убегали, я хотел уяснить, знают ли они эти места…

— Уяснили?

— Да. Один из них, тот, что слева, наверняка из местных. Он знал, что зг забором проходной двор. Будем искать.

Устало ухнула дверь. Скорым шагом подошел один из сержантов.

— Слышно, — доложил он. — Плохо, но слышно. Особенно когда он кричал про милицию.

Все потянулись к машине. На улице стало гораздо светлей — прибавилось несколько горящих окон в домах.

Минин устроился в машине составлять протокол. Понятые стояли рядом и с интересом заглядывали в скупо освещенную кабину. Вадим оперся о капот, сложил руки на груди и бездумно уставился на подъезд противоположного дома.

Какая-то тень показалась в конце переулка.

— Ну вот и люди наконец, — послышался голос Уварова совсем рядом. Он неспешно приблизился к Данину. — А то уж я думал, как же они в дома попадают. По воздуху, что ли?

Некоторое время они молча наблюдали за приближающимся темным силуэтом. Человек шел странновато. Подпрыгивал, покачивался, то и дело его бросало на несколько шагов в сторону.

— Пьяненький, — почему-то обрадовался Уваров. — Интересно, дойдет?

— Дойдет, — сказал Вадим. — Автопилот работает.

Вот человек вынырнул из темноты, остановился, помотал головой и поковылял дальше. Что-то знакомое увидел в нем Вадим. Невысокого роста человек был, большеголовый, носатый, неряшливо одетый. Вадим прикрыл глаза, силясь вспомнить, где же он видел его.

— Эй, приятель, — позвал Уваров. — Поди-ка.

— Че? — Коротышка с трудом повернул подрагивающую голову.

— Иди, иди, поговорить надо.

Коротышка пригляделся, протер глаза, мазнул пустым взглядом по сине-желтой машине, по сержантам, стоящим неподалеку, протянул:

— А-а-а-а, — и, едва не рухнув после крутого виража, стал приближаться. И тут Вадим вспомнил — Долгоносик. Это Долгоносик. Тот самый, который в закусочной рассказывал ему про Митрошку. Вадим чуть не выругался. Черт его дернул, алкаша, именно в этот час идти по переулку. Данин машинально поднес руку ко лбу, стараясь ладонью скрыть хотя бы пол-лица. Впрочем, вряд ли этот спившийся мужичонка сможет узнать его.

…Через день-два после разговора с Можейкиной (когда ее выписали из больницы, они встретились на улице, возле ее дома) Вадим вдруг понял, что худо ему — неспокойно, муторно. Отчего? Ведь все в порядке. Нормально он живет — работает в НИИ, воюет с начальством, спит, ест. Лишь мелкие бытовые заботы одолевают, и только. И вот на тебе… А мысли всё вертелись беспорядочно в голове, и выхватывало сознание из памяти подробности их встречи… Сначала вообще непонятное происходило. Он увидел, как к стоявшей на другой стороне улицы Можейкиной (плотным потоком шли машины, одним махом мостовую не перескочишь) внезапно приблизился малый в кепке из кожзаменителя — Вадим узнал его почти сразу — по кепке узнал, но опущенному правому плечу, по очертаниям фигуры. Один из трех, что были во дворе. Кепка что-то резко и жестко сказал Можейкиной, а потом поднес пятерню к ее лицу и оттолкнул от себя. Вадим погнался тогда за парнем. Погоня была как в кино — в толпе на тротуаре, среди машин на мостовой — стремительная, злая и безуспешная. За углом Кепку ждало такси. Когда Вадим добежал до угла, автомобиль, рокотнув, сорвался с места, как со старта на автогонках… Непонятно. И Можейкина ничего не объяснила Не захотела или не смогла. Она стояла с посеревшим лицом, с остановившимся взглядом. Говорила бессвязно и так по-детски жалко, что тоскливо щемило у Вадима сердце… «Что делать? Что делать? — терзался Вадим. — Как освободиться от груза этого сковывающего, от беспокойства необъяснимого?» Он вспомнил, что тогда, после происшествия, Можейкина вроде сказала, что сумку оставила у Митрошки. Кто такой или такая Митрошка? Надо найти ее или его, надо хоть что-то выяснить. В закусочной возле Каменного переулка мужики показали ему на заморенного алкаша, старожила. Звали его Долгоносик. «Митрошка? Знаю, — тотчас отозвался тот, — в шестом доме живет, вредная старуха, квартирантов обирает». На следующий день Данин решил навестить ее. Удачно все получилось, подозрительная старуха приняла его за дружка своего квартиранта Лео и отдала ему сумку Можейкиной. Она почему-то называла Вадима шоферюгой захарчеванным и таксёром нахальным, а когда попросила три рубля и Данин ей не дал, обозвала жмотом и добавила, что не все таксёры такие и что Витёк ей всегда рублик давал. Когда выходил из дома, чуть не столкнулся нос к носу с щеголеватым Курьером от Лео. Тот тоже за сумкой шел… Потом Вадим вспомнил Витька-таксиста и то, что на машине, в которую сел Кепка — номер ее он запомнил на всякий случай и чуть позже через своего приятеля из областной газеты, Беженцева, выяснил это — работает сменно некто Виктор Раткин А вот с Раткиным получилось совсем неудачно. А, впрочем, Вадим сам виноват, не надо было так в лоб его расспрашивать. Тот по разговору довольно быстро усек, что надо от него Вадиму, и рука его потянулась за монтировкой. После короткой стычки Вадим позорно бежал. На следующий день Данина в первый раз предупредили по телефону — мол, не суйся, а то сядешь за попытку ограбить таксиста. От ровного, бесстрастного, словно механического голоса в трубке у Данина мерзенько (точь-в-точь как тогда, в Каменном переулке, когда крик Можейкиной заслышал) заныло в желудке. Сдерживая зачастившее вдруг дыхание, он мужественно, как ему казалось, огрызался в трубку и сам пугался своих слов, потому что чувствовал, что не простой это звонок, не для острастки обычной его предупреждают. Это люди серьезные…

Непонятно только, почему они в него-то, в Данина, так уперлись? Ну, допустим, и узнает он этого самого Лео. Что с того? Можейкина-то не подтвердит. Вишь, как запугали ее. До смерти. А ведь она основное в этой расчудесной истории лицо. Значит, боятся они чего-то другого. Чего? Может быть, опасаются, что просто фигура Лео всплывет? Что в поле зрения попадет он? Так, эго уже ближе. Видать, за ним еще что-то есть. И крупное. Точно. Поэтому такая паника и поднялась, поэтому так они в Данина и вцепились, когда он лишь чуть-чуть активность проявлять стал. Так кто же все-таки эти «они»? А впрочем, плевать, и без него есть кому разобраться. Он, в конце концов, не в милиции работает. Это у них — долг, это они обязаны, а ему-то и дела нет. Теперь только от сумочки Можейкиной, что Митрошка ему сунула, освободиться, и довольно с него. С тем и заснул Вадим в тот самый вечер после злосчастного звонка. А утром, одевшись, первым делом бросился к антресолям, где сумку прятал, схватил ее, спрыгнул с табуретки на пол, да так и застыл недвижный, потому что понял вдруг, что не выкинет он ее. Ну не сможет выкинуть, и все тут. Он закинул тогда ей в сердцах обратно на антресоли, держать у себя сумку страшно, а в прокуратуру теперь, после звонка, путь и вовсе заказан Ладно, успокаивал он себя, сумка пусть полежит, потом спрячу ее где-нибудь вне дома, но в эту свару больше не влезу.

…— Кто такой? Где живешь? — спросил Уваров нарочито строго.

— Эта… здеся. — Долгоносик слабо махнул рукой в сторону дальних домов. — Васильков я… вот.

Он поднял голову и уставился на Уварова, потом медленно перевел взгляд на Вадима.

— Во, — сказал он, тыча в сторону Данина пальцем. — Я тогда мужикам сказал, что ты мент, ха-ха, я все вижу, ха-ха, во…

— Вы знакомы? — удивился Уваров.

Вадим выдавил из себя улыбку:

— Что-то не припоминаю.

— Говорил, что жил здеся… во… а сам не жил. Я и то помню, — я никогда не пьянею, я все помню. — Долгоносик горделиво выпрямился.

Вадим машинально погладил волосы, полез за сигаретами в пиджак, но не нашел их, чертыхнулся, потом отыскал пачку в кармане рубашки, чиркнул спичкой, закурил, не заметив поднесенной Уваровым зажигалки. Он чувствовал, что оперативник внимательно наблюдает за ним, и старался не смотреть в его сторону.

— Так вы все-таки знакомы, — утвердительно проговорил Уваров.

Вадим пожал плечами.

— Не узнаешь, — прищурился Долгоносик. — Кого на работу берут. Во… И про Митрошку… эта… не помнишь, во…

Данин полез за сигаретой, хотя во рту у него уже дымилась одна. Он повертел другую сигарету между пальцами и зачем-то бросил ее в сторону.

— Какой такой Митрошка, Вадим Андреевич, а? — К Уварову вернулась его прежняя насмешливость.

— Понятия не имею, — излишне поспешно ответил Вадим.

— Да во… — Долгоносик махнул рукой на дом-глыбу. — Здеся живет…

Он закачался от того, что долго глядел вверх на высоких Уварова и Вадима, и у него, наверное, закружилась голова. Он икнул, шагнул вбок и снова чуть не упал. Подошли сержанты.

— Возьмем с собой? — спросил один из них.

Уваров пристально посмотрел на Вадима, коротко усмехнулся и сказал, не отводя от него глаз:

— Узнайте, где живет, а с собой не надо. Пусть дома ночует. Потом побеседуем. Перепутал он, наверное, вас с кем-то, Вадим Андреевич, да?

— Наверняка, — безмятежно ухмыльнулся Вадим. Сигарета чуть не вывалилась из его губ.

— Ну все, поехали, — скомандовал Уваров.

«Зачем мне все это? Зачем? Зачем? — с каким-то незнакомым доселе, тупым ожесточением думал Данин по дороге домой. — Ведь я же совсем несмелый человек, совсем. А погляди-ка, влез в эту свару — и ни шагу назад. Зачем? Сколько раз я этот вопрос себе задавал! И не отвечал. А вот теперь отвечу. Я, кажется, что-то понял… Правду хочу знать! Добрую, жуткую, но правду. Будь проклято это зудящее, выедающее душу желание знать правду! Правильно я поступил, что молчу, или нет? Спасаю я Можейкину или нет? Если правильно — хорошо! Если спасаю — замечательно! А если неправильно, а если не спасаю… Если, если, если»

Ночь провел скверно. Старый диван, такой привычный и уютный, сделался вдруг жестким и неудобным. Вадим провертелся полночи, так и не заснув, потом поднялся, потому что уж совсем невмоготу было. Ступив на пол, ойкнул, сморщившись, — заломило поясницу и тяжело запульсировало в затылке, — открыл окно, постоял, глубоко вдыхая ночной воздух, потом закрыл глаза, помассировал шею и затылок. И когда чуть полегчало, возникли в голове бессвязные картины: ухмыляющийся Уваров, заморенный Долгоносик, безмолвный, мглистый переулок, таксист Витя, крохотная сумка Можейкиной, бабка Митрошка, почему-то сидящая в дежурной части милиции… И Вадим почувствовал озноб, хотя ночь была теплой. Он обхватил себя руками и снова поковылял к дивану, все еще видя Митрошку в дежурной части. Перекинул подушку на другую сторону; потирая поясницу, осторожно опустился на диван, закутался в одеяло и, постепенно согреваясь, стал проваливаться в зыбкое забытье.

Проснулся с головной болью, но, несмотря на боль, мысли четко выстраивались в логическую цепочку. Вадим решил уже, что сегодня ему делать. Он не знал еще, правильно ли поступит, но главное решил, а там будь что будет.

Через час он позвонил Беженцеву. Без объяснений, скоро и по-деловому попросил его узнать в таксопарке имя и фамилию напарника Раткина — того самого таксиста, у которого он про Лео так неудачно выяснял, и когда он заступает на ближайшую смену. Прошел час, второй. И Вадим опять у телефона. Беженцев все выяснил. Смена у Цыбина начиналась сегодня в восемь, и работал он до четырех утра. Времени было навалом, и следовало все обдумать. Вадим рассуждал просто. И выглядело это так. Он сядет в машину к Цыбину и постарается поговорить с ним, но не так неосторожно, как с Раткиным, а задушевней, беззаботней, веселей Если ж Цыбин ничего не знает ни о Лео, ни еще о чем-нибудь, внимания заслуживающем, тогда Вадим возьмет машину у того же Беженцева и поездит денек—другой за Витиной «Волгой» — авось и зацепит кого-нибудь.

Вадиму повезло. Цыбин оказался добродушным и словоохотливым малым. Когда закурили, сразу начал рассказывать, сколько выпил вчера и почему. Оказывается, приятеля его, таксиста, судили за подделку трудовой книжки, а корысти в подделке никакой не было, только чтобы в таксопарк устроиться. А когда Вадим спросил, неужели так расчудесно в таксистах, Цыбин зацокал языком и стал подсчитывать деньги, какие знакомые таксисты получают. Тогда Вадим осторожненько намекнул, что, наверное, можно и больше. Вот он, мол, слышал, что у одного «хозяина» таксист на приколе, он полтора плана вышибает. Цыбин живо отреагировал на эти слова. Мол, бывает и такое, но сам он не пробовал, когда предлагали, побаивался, а вдруг жулик какой этот «хозяин», ведь такие «бабки» только жулики имеют, и будет он на моей машине всякие дела темные крутить. Нет. Ну а сейчас уже давно не предлагают, меньше, видать, их стало, «хозяев». Хотя, правда, у напарника его, например, Витька, имеется такой клиент. Молодой совсем, а при таких деньжищах, — ой-ой-ой! Когда Вадим спросил, откуда Цыбин знает, что клиент молодой, тот ответил, мол, подвозил его как-то домой Витек, просил, он заболел как раз. «И в солидном доме живет?» — поинтересовался Данин, почувствовав, как бешено заколотилось сердце. «В хорошем, — ответил Цыбин, — в старом кирпичном, в Шишковском переулке, напротив «Диеты», серый дом такой, массивный, там всякие «деловые люди» живут», — и Цыбин со значением покачал головой…

Шишковский переулок был не чета Каменному — посветлей н повеселей. Да и дома вроде одного возраста были и той же архитектуры — солидные и основательные. Но открытыми они какими-то виделись, добродушными.

На сей раз Вадим оделся иначе, чем обычно, чтобы узнать было трудно, если кто из недавних знакомцев встретится — Лео, Витя или тот, в кепке из кожзаменителя. Ну, прямо Шерлок Холмс какой-то, усмехнувшись, подумал он, когда собирался. Был он в брюках вельветовых, старых, заношенных, пузырящихся на коленях, в просторной рубашке линяло-голубоватой, с короткими рукавами, в потертой джинсовой кепочке с длиннющим козырьком, на глазах темные очки, фирменные, модные. На шее висел фотоаппарат, под мышкой зажата тренога под него. Ну что ж, ни дать ни взять развязный «киношник» — из мелких, ассистент какой-нибудь, помощник режиссера. Натуру для съемок подыскивает. Для начала он неторопливо прошелся по одной стороне, затем по другой, заинтересованно на дома глазея, то и дело экспонометр вынимая — в роль входил. Потом в «Диету» зашел — чистенький прохладный магазинчик, вкусно пахнущий сыром и творогом, отметил, что тут имеется кафетерий, и окно его прямо на ворота нужного двора выходит — в случае чего можно воспользоваться. Выйдя из магазина, постоял, осмотрелся и решительно направился к этому самому нужному ему дому. Миновал тяжелые чугунные ворота и очутился в аккуратном дворике четырехэтажного старинного особняка.

Лавочек возле подъездов не было, и это Вадима огорчило. Ему почему-то казалось, что именно в таких дворах много стариков и старушек, вышедших в полдень погреться и подышать свежим воздухом, а здесь не было никого.

Но за пышными кустами, скрытый ветвями густой липы, Вадим заметил мужчину в очках. Местный? Или так, с улицы зашел, отдохнуть, жару переждать? Поближе подойти надо, рассмотреть повнимательней. Но не сразу. Вадим сначала приблизился к дому, прошел вдоль него, потом отступил на несколько шагов и так голову наклонил, и эдак, делая вид, что примеряется к чему-то, высчитывает, соображает. Потом бочком к кустам подошел, наткнувшись на них, чертыхнулся, обогнул и оказался совсем неподалеку от мужчины. Улыбнулся, тронул кепку а козырек, сказал любезно:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — живо отозвался тот и чуть подвинулся, место подле себя высвобождая. И тут только Вадим увидел, что у мужчины нет ноги и рядом на скамейке поблескивают металлические костыли. Инвалид. Значит, местный скорей всего. Мужчина был молод, худ, бледен, вытянутое лицо обрамляла аккуратная шкиперская бородка. Он глядел на Вадима с интересом, словно ждал от него чего-то необычного и интригующего.

— Вот натуру для съемок ищу, — как бы оправдываясь, что потревожил мужчину, сказал Вадим.

— Вы из кино? — широко улыбнувшись, спросил тот.

— Из кино, что на радость нам дано, — с легким самодовольством, как и полагается киношнику, подтвердил Вадим.

— Интересно там работать? — Мужчина встрепенулся. — Вы садитесь, давайте поговорим. Интересно работать, да?

— Очень, — улыбнулся Вадим, осторожно кладя треногу и усаживаясь.

— А вы кто, режиссер? Оператор?

— Ассистент режиссера. Я еще учусь на заочном.

— Вы счастливый. Кино — это чудо. Я давно бы умер без кино. Без кино и без книг. И без мамы, — сказал мужчина… — Забыли представиться, вот как бывает. Я — Михеев Юрий, Юра.

Вадим замешкался на мгновение:

— Седов Александр, очень приятно

— Я все подряд смотрю. Все картины и по телевизору и в кино. В кино мы с мамой ходим. И, вы знаете, мне кажется, что я сам могу кино делать. А еще я рисую кино.

— Рисуете?

— Ну как вам объяснить. Это не мультфильм, это другое. Ну, что воображаю, что фантазирую, что выдумываю, то и рисую, понимаете. Иногда фильм вмещается в один рисунок, а иногда много рисунков надо. Хотите — покажу, принесу сейчас, хотите? — Он коснулся уже костылей.

Вадим смутился, но виду не подал, положил Михееву руку на плечо и как можно мягче сказал:

— Времени маловато, в другой раз. Я как-нибудь зайду. Хорошо?

И растаяла радость за тонкими стеклами очков, притушился блеск, и, подрагивая, сдвинулись вперед плечи:

— Не надо, — глухо сказал Михеев. — Вы, наверное, думаете, ах, еще один в кино хочет, авось повезет. Нет, не так все. Не в этом дело. Это трудно понять, для этого нужно быть… — Он посмотрел на костыли и запнулся. — И рисую я плохо, очень плохо. Я сам знаю об этом, и мама знает, только скрывает. Но я — то знаю. А что я еще могу? Что у меня еще есть? Кино, книги, мама…

— Не так уж мало, — глядя перед собой, сказал Вадим.

— А жизнь? — усмехнулся Михеев.

Вадим не ответил, не очень удачно сделав вид, что не расслышал последние слова. Помолчал, потом будто припоминая что-то, проговорил:

— Знакомый дом, чем больше смотрю, тем больше узнаю. Кто-то из знакомых в нем жил, а кто — не помню. Давно обитаете здесь?

— Нет, четыре месяца. Нас после капремонта второй половины дома заселили.

— Значит, ни с кем не знакомы?

— Ни с кем.

— Вспомнил. Одноклассник мой здесь жил, высокий, белобрысый такой, симпатичный…

— Знаю. Он во втором подъезде живет.

— Ха-ха, видите, какая память. А в какой квартире?

— Не — знаю. Просто видел его несколько раз. В подъезд заходил, такой модный, надменный…

— Модный, надменный, — повторил Вадим. — Он всегда таким был. Во всяком случае, казался таким. Но тот ли? — засомневался он вдруг. — Имя не знаете его, не слыхали?

— Не слыхал ни разу. Хотя разов этих было два, три…

— Ну хорошо, пошел я. Не приглянулся мне этот дом. Франтоват, выхолощен. Да… Ежели одноклассника моего увидите, — как бы между прочим заметил Вадим, — не говорите, что со мной знакомы. Я его сам найду. Сюрприз преподнесу, дружили как-никак. Хорошо?

— Конечно. Я его вообще не знаю. И еще неизвестно, тут ли именно он живет. Да и вас-то толком тоже не знаю. Так что не беспокойтесь.

— И чудесно, — сказал Вадим. — А я зайду. Будет время забегу, рисунки поглядеть.

— Не надо. Ни к чему. Пообещаете, а я ждать буду, надеяться, а вы не придете, закрутитесь, забудете. Да и кто я вам и зачем нужен? Идите. Прощайте

— Ну это вы хватили. — Вадим постарался, чтобы возмущение его выглядело искренним. Даже руками резко взмахнул для правдоподобия. — Сильнее надо быть, Юра, поджать себя надо и научиться побеждать уныние и безысходность…

И осекся, оборвал себя на полуфразе, потому что понял, что не он должен это говорить, кто-нибудь другой, но только не он. Ненавидел всегда тех, кто поучает, правильные слова говорит, и вот теперь уподобился им. Скверно.

Он поднялся, подхватил треногу, протянул руку Михееву, пожал ее крепко и пошел к воротам.

Что теперь? Ну, узнал, что бывает он здесь, а живет ли? Как выяснить? Не идти же в ЖЭК домовые книги просматривать. Значит, одно остается — наблюдать. Как долго? День, два, неделю, а может, он и месяц не появится. Но все равно попытаться надо

Магазин вновь встретил прохладой и сырным ароматом, а когда Данин вошел в кафетерий, сказочная кофейная горечь в нос ударила. Он встал в очередь. Дом будто вымер — никто не появлялся во дворе… Данин ухватил поудобней треногу, и в ту же секунду кто-то слабо ойкнул сзади. Вадим обернулся, но тренога зацепилась за что-то, выскользнула и рухнула с грохотом. Пожилая худенькая женщина, стоящая за спиной, испуганно завизжала:

— Ой, нога, нога!

— Простите, бога ради, — сказал Вадим, поспешно наклоняясь за треногой. Какая-то старушка, кругленькая, чистенькая, стоящая еще дальше, укоризненно проговорила:

— Чего это вы, мужчина, людей своим зонтом тычете?

— Это не зонтик, — запальчиво выкрикнул белобрысый мальчишка лет пяти, сидевший со строгой мамой за столиком. — Это гарпун на кашалотов. Видите, заостренные наконечники.

— Совсем очумели, — румяная, щекастая продавщица всплеснула руками. — С гарпунами в магазин наладились. У нас нет рыбного отдела, товарищ!

— Хулиган, — пьяно ощерился из дальнего угла зальчика грязно одетый мужчина с посиневшим лицом. Возле ножки его стола стояла початая бутылка. — В тюрьму его надо.

— Это не зонтик и не гарпун, — сказал Вадим, обращаясь к нему. — Это отбойный молоток. Отбивает желание распивать спиртные напитки в общественных местах. — И Вадим сделал шаг в его сторону. Мужчина вскочил из-за стола, набычился, зло сверкнул на Вадима мутными, бесцветными глазками, шевельнул ногой, мятой, обтрепанной штаниной укрывая бутылку, и прошипел с ненавистью:

— Распустились, молокососы, сопляки, закона на вас нету!

Вот это уж совсем не понравилось Вадиму. Побледнел он и, сдерживая мгновенную ярость, неторопливо, чтобы все видели, что он спокоен, двинулся к нему, на ходу недобро процедив:

— Сейчас я разберусь с тобой, юрист!

У того мелькнул испуг в глазах, но исчез быстро, будто чуял он, что без поддержки не останется, что все, кто присутствуют здесь, на его стороне. И вправду, не успел Данин дойти до него, как услышал за спиной раздраженный, визгливый голос продавщицы:

— Не троньте его, гражданин, не хулиганьте, он больной…

И через мгновение, обращаясь к алкашу:

— А ты лучше уходи, Ленька, от греха подальше, оштрафуют, а то гляди и в каталажку увезут.

Видно было, что отступать Леньке совсем не хочется, тем более что при всех этот пижон в кепке не посмел бы его тронуть. Но, наверное, пользовалась авторитетом у местной братии продавщица, и поэтому, неприязненно кривясь и опираясь руками о стол, поднялся Ленька, посмотрел под ноги и, качнувшись, потянулся к бутылке. И в это мгновение Вадим, который был уже совсем близко, коротким и точным движением ноги сбил бутылку. Покатилась она, глухо позвякивая по кафельному полу, нехотя посочилась из горлышка красная жидкость. За спиной охнули все разом, будто выдохнули, а Ленька и попросту завыл, как раненый пес, жалобно и свирепо в то же время.

— Я же говорила тебе, черт лохматый, что он больной, — с негодованием выкрикнула продавщица — Припадочный он!

«Зачем? — вяло подумал Вадим. — Зачем мне это надо? Ведь не хотел скандалить. Припугнуть хотел, и все. И для чего бутылку сбил?»

И вдруг разом успокоился Ленька, утих, обмяк, устало провел по глазам рукой и, пошатываясь, как слепой побрел к выходу.

Очередь презрительно сверлила Вадима взглядами, когда подходил он к прилавку, и читалось в глазах — справился здоровый балбес с убогоньким, пожилым и больным, нашел перед кем ухарство свое показывать. И кто воспитывает таких? Но все молчали, и продавщица молчала, и когда кофе ему наливала и сосиски в тарелку клала, но вот только в самый последний момент не сдержалась, бумажную упаковку с сахаром швырнула так, что она слетела с прилавка и шмякнулась об пол у ног Вадима.

Данин поднимать сахар не стал, усмехнулся только и пошел к столику. Кто-то сказал ему в спину: «Нахал».

Часа полтора он еще просидел на лавочке в крохотном тенистом скверике чуть наискосок от предполагаемого дома Лео, пристально наблюдая за воротами. Но тщетно, знакомых лиц он так и не углядел.

А вечером был разговор с женой, бывшей женой. Такой же разговор, как и прежние за этот неполный год со дня их развода, вяловатый, бесстрастный, ни о чем — обыкновенная телефонная беседа хорошо знакомых, но не близких людей. Позвонила она. Впрочем, как правило, она всегда звонила сама Он набирал ее номер редко, только для того, чтобы узнать, как дочь и когда можно Дашку увидеть. В конце разговора сообщила, что послезавтра уходит в отпуск и неделю будет в городе, и если у него найдется время, он может сколько угодно гулять с Дашкой — послезавтра в сад она уже не пойдет.

Положив трубку, Вадим вдруг почувствовал острую жалость к себе. И не только разговор этот поводом послужил, нет. Вся жизнь показалась ему какой-то темной, унылой, пугающей я в общем-то никчемной. Но совсем немного времени прошло, и сумел-таки он притушить и тоску безотчетную, и жалость эту дурацкую. Поужинал, принял душ и завалился спать.

К семи часам вечера выбрался на улицу и спохватился тут же, — ведь сегодня он хотел опять понаблюдать за тем домом, где бывал Лео. Вадим взял такси, и то с трудом, охотников в час «пик» было предостаточно. Откинувшись на расхлябанную, непрочно зафиксированную спинку сиденья, сказал шоферу: «Быстрее. Спешу!» А когда замелькали стремительно справа и слева люди, дома, машины, подумал вдруг: «Куда спешу? Почему быстрее? Надо ли? Стоит ли? Ведь в общем-то все не так плохо. К чему тревожить улей? Ведь забыл сегодня об этом, и так спокойно и легко стало». И хотел было уже шоферу адрес свой домашний назвать, переиграть маршрут, и даже повеселел от этого решения. Сейчас вот за тем поворотом и скажет, пока все равно по пути едем. Господи, ведь все так просто было раньше. Поволнуешься, попереживаешь за что-нибудь, испугаешься даже сиюминутно — мол, все кончено, нет выхода, увяз, хоть ложись и умирай, и действительно ложишься — только не умирать — на мягкий, уютный свой диван я думаешь, думаешь. И успокаиваешься и находишь решение, и все образовывается, все на свои места становится. А здесь вот лежи, не лежи, думай, не думай — то так, то сяк тебя вертит, туда-сюда качаешься, как ванька-встанька. И винить некого. Только себя Это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что раз сам виноват, то сам и исправить можешь, казалось бы, плохо, что зло сорвать не на ком, выговориться, вычиститься, напряжение снять. А впрочем, почему виноват, почему слово такое отыскал — вина? Ты же не мог иначе, иначе-то не мог…

Вышел из машины в начале переулка, не доезжая до нужного дома примерно квартал. Уже шагая по тротуару, посмеялся невесело над собой — не отдавая отчета, машинально поступил, как герои милицейских книг, — покинул «оперативный» автомобиль за квартал до «объекта». Надо было бы еще пару-тройку такси сменить, каждый раз называя другие адреса, прежде чем сюда добраться. Конспиратор.

Без маскировки сегодня был, без кепки длинной, без очков, без треноги. Вспомнив вчерашние свои переодевания, опять посмеялся, таким нелепым и наивным показался ему этот маскарад. И впрямь Шерлок Холмс доморощенный.

Аккуратненький, неприметный, тесно вжатый меж приземистых трехэтажных купеческих домов скверик был пуст. Ну просто самое что ни на есть подходящее место для неспешных размышлений. А вот думать как раз и не думалось, никак Пусто. Устал. Или нет, скорее для другого дела уже изготовился, подобрался в ожидании. Потому что понял вдруг, в какой-то неуловимый миг, что произойдет сегодня что-то — хорошее или плохое — неведомо, но произойдет.

И тут он увидел Можейкину, вялую, посеревшую, уныло, как старушка, одетую, поддерживаемую под руку мужем — доцентом Борисом Александровичем, теперь уже не вкрадчивым, не опасливым, не сутуловатым, как тогда в больнице, в их первую встречу, а крепким, уверенным, надменно-брезгливо на жену глядящим. Переулок обезлюдел, и некому было обратить на них внимание, кроме Вадима. И только сейчас он сообразил, что вышли они именно с того самого двора. У кого же они там были, неужто у Лео? У знакомых его? Или просто случай, совпадение — обычное дело, повеселились немного в гостях и пошли домой?

Но вот подошли они к синим новеньким «Жигулям», что в нескольких десятках метров от дома к бордюру тротуара притерлись, уселись в машину — Можейкин поспешно, чуточку суетясь, Можейкина, казалось, нехотя и недоуменно, упираясь, как капризничающий ребенок. И решилась для Вадима задача ого нелегкая, как быть — проурчала машина, как зверь голодный, рванулась лихо и помчалась по мостовой, нарушая тишину переулка. Так у кого же они были все же? У Лео? Или в гостях у посторонних людей? И что это даст в конце концов, если он узнает, к кому они приходили? Только станет ясно, что и муж — доцент Борис Александрович — в курсе дела. Значит, договорились, полюбовно все решили. И из-за чего же тогда весь сыр-бор он, Вадим, затевает? Теперь просто дознаться надо, у кого Можейкин здесь был. И вообще разобраться во всем, а то совсем запутался.

А вот это уже совсем интересно! На другой стороне улицы по тротуару вышагивали двое. Он узнал их сразу, как только показались они из-за угла дома, что от Вадима скрывал полпереулка. Долговязый в кепке из кожзаменителя, чуть склонившись вбок, что-то рассказывал второму, черненькому, модненькому, в яркой курточке, белых кроссовках, — Курьеру. Куда они шли, Вадим уже знал наверняка. Уж слишком все закономерно для случайного совпадения. Раз и эти персонажи на сцене появились, то направлялись они непременно в этот самый занятный дом. Теперь только не упустить их, успеть посмотреть, — в какой подъезд войдут, в какую квартиру. Дрожь внутри, появившаяся после того, как Данин увидел их, унялась, страха не было и вовсе, он не успел родиться или просто его перекрыли непонятно откуда взявшаяся злость и легкое возбуждение человека, долго настраивавшегося и уже изготовившегося к действию. Парочка свернула во двор. Вадим, пригнувшись, чтобы ветви не били по лицу, бесшумно выскользнул из скверика, пересек мостовую, мягко ступая, дошел до ворот, огляделся по сторонам, — поблизости никого, только далеко, в начале переулка, маячил женский силуэт, — и, осторожно высунувшись из-за кирпичной тумбы, осмотрел двор. Кепка и Курьер уже входили в подъезд. Дверь пискнула и закрылась. Вадим стремительно пронесся до подъезда, остановился. Значит, внутрь войти надо, посмотреть, в какую квартиру они стучатся, или по слуху хотя бы определить, на каком этаже они, с какой стороны лестничной площадки — слева, справа?

Первым делом дверь тихонько и медленно приоткрыть, чтоб не визгнула, не скрипнула, не дай бог, теперь вторую, эта попроще, полегче, из новеньких. Вадим замер, повел головой, ловя посторонние шумы.

Донесся до него звук шаркающих неспешных шагов. Так, еще поднимаются — значит, на третий, последний этаж идут. А квартира? Какая квартира?! На цыпочках преодолел он один пролет, второй, третий, опять застыл, притаив дыхание. Шаги наверху оборвались. Стало тихо до звона в ушах, только едва различимо где-то мурлыкало радио, и мягко бились мухи об оконное стекло на площадке. Или это ему казалось? Почему эти двое не звонят в дверь? чего ждут? Хоть подали бы голос. Вадим оттолкнулся от стены, прижавшись к которой стоял эти мгновенья, сделал шаг к перилам, подался вперед, взглянул наверх в лестничный пролет и увидел настороженные глазки Кепки.

— Это он, сука! — приглушенно процедил Кепка. — Я же говорил, кто-то топает за нами. Давай вниз!

Вадим сбежал с лестницы, неестественно высоко подпрыгивая, промчался по ступеням, не удержавшись, по инерции врезался с грохотом в подъездную дверь, настежь распахнув ее. Еще одна дверь — и он на улице. Двор остался позади, теперь направо по переулку, к центру, к людям. Вадим оглянулся. Парни, набычившись, неслись метрах в тридцати.

Держатся неплохо, часто им, видать, бегать-то приходилось, догонять, вот как сейчас, или убегать? Вадим был спокоен. Надолго их не хватит в таком темпе держаться, наверняка здоровьишко подорвано водкой и куревом. Так, переулок кончается, теперь чтобы путь к многолюдным улицам сократить, через пустырь надо, направо. Ширкнули кусты, цепляясь за брюки, прошелестела листва на обвислых тяжелых осиновых ветвях — и вот он, пустырь. Не совсем пустырь, правда, посреди почти до основания разрушенный дом стоит, чуть поодаль деревянные сараи, уже покосившиеся, к земле припадающие. Дома в отдалении, огоньки, темные очертания деревьев и кустарника. Вадим прибавил ходу, опять обернулся. Ты смотри, не отстают «бегуны», держатся! Ну-ка еще подбавим, недолго осталось, скоро к шумным центральным улицам он попадет, а там милиция… Поравнявшись с сараями, Вадим снова глянул через плечо. Мордовороты эти совсем близко. Два десятка метров до них, кряхтят, тяжело дышат, будто у самого уха уже, грузно, по-слоновьи вбивают ноги в песок. Особенно Кепка с трудом двигается, он даже приотстал немного от Курьера. Вадим повернулся сноровисто, сделал несколько стремительных пружинистых шагов и застыл мертво, будто в стену уперся, внезапно вдруг подумав, а почему он, собственно, убегает. Почему он бежит, поджавши хвост, как заяц? Не оценил ситуацию, не разобрался, что к чему, а кинулся сломя голову прочь. Трус, конечно же, трус. А как же потом, когда убежишь? Сладишь с собой? Сколько раз уж малодушничал — и опять! Вадим круто развернулся, встал в привычную стойку и встретил Курьера хлестким ударом ноги в голову. К великому удивлению, тот ловко и умело увернулся, отработанно выкинул правую ногу вперед. Вадим согнулся от боли в паху. Профессионал. Второй удар пришелся Данину в подбородок, он резко выпрямился и мягко повалился в песок. Уже лежа, уловил, что Курьер вновь заносит ногу, и тогда, опередив его, Данин ударил парня ребром ступни под коленку опорной ноги, потом еще и еще. Курьер ойкнул и недоуменно отступил назад. Вадим подался вбок, быстро перевернулся и вскочил на ноги. Справа почти в метре заметил едва дышащего Кепку и тут же с силой выбросил от себя правую руку и угодил Кепке в нос. Кепка завыл истошно и присел на корточки. Курьер выругался, встряхнул руками, сбрасывая напряжение, и медленно стал приближаться.

Вадим отбил первый удар, с трудом отбил, почувствовав острую, сильную боль в локте. Еще удар, он нырнул вбок и, в свою очередь, попытался дотянуться кулаком до Курьера. Курьер отскочил. Крепкий, обученный малый! Не справлюсь ведь, подумал Вадим и спохватился. Вот считай уже и проиграл, раз так подумал, ч-черт! Удар по затылку был точный. Падая, Вадим невольно обернулся и увидел окровавленное, но ухмыляющееся лицо Кепки.

Очнулся быстро через две-три секунды.

— Оклемался, — сказал кто-то. Голос был приятный. — А если бы убил, балбес? Камень не кулак.

— Так ему и надо, — отозвались обиженно. — Весь нос расхреначил.

Вадим напрягся, оттолкнулся локтями, встал на четвереньки, поднялся, но не так резко, как хотелось бы, голова раскалывалась. Перед глазами плыли цветные пятна. Его снова сбили наземь и молча принялись молотить ногами. Сначала было больно, потом стало горячо во всем теле. Словно сквозь вату услышал:

— Брось в сыщиков играть, сявка. По-доброму тебя просили. Брось! Забудь обо всем! На перо нарвешься — не рад будешь… Пошли, камнеметатель.

— А можь того… бабки у него в карманах?

— Пошли, сказал.

Глуховато и отрывисто скрипнул песок под ногами, растаяли скорые шаги, и стало тихо. А он лежал, не шевелясь, и даже не подумал, что надо подняться, даже глаз не открыл.

Закряхтели, старчески заныли подгнившие дощатые стены сараев, грохотнула разболтавшаяся жесть на доме, громким шепотом заговорили деревья вдалеке. Прохладный поток воздуха обжег руки, лицо. Ломано, словно по частям — сначала голова, плечи, затем упершись локтями в землю, пошатываясь, — на ноги он поднялся, постоял с закрытыми глазами, массируя осторожно затылок, и пошел, неуклюже ступая негнущимися, затекшими ногами. Через сотню метров стало легче, затылок отпустило, пришла тупая ноющая боль, и шаги сделались тверже, уверенней. Огни широкой улицы ослепили. Как в тумане, вышел он на край тротуара и поднял руку.

День прошел суетно и бестолково. Отвлекали звонки, частые заходы ухмыляющихся коллег, уже наслышанных о его помятой и побитой физиономии.

Вадим взглянул на часы — шесть. Пора и ему домой. Хрипловато забормотал телефон. Он снял трубку, и обрушилось на него:

— Вадик, милый, приезжай, скорей приезжай, несчастье у нас, такое случилось, такое… — Ольгин голос бился в трубке надсадно, то срывался на крик, то на стон. — Дашку, доченьку мою забрали, Дашку украли… Они в машину ее и увезли… Мне девочки рассказали, я ее-то одну на десять минут только оставила, на десять минут…

— Успокойся, Оля. Это кто-то пошутил. Из знакомых, слышишь, кто-то пошутил. — Вадим говорил с усилием, сейчас очень важно быть спокойным. — Я скоро буду, жди. И не делай глупостей. Это кто-то из наших так жестоко решил нас с тобой разыграть. Поняла? Какая машина? Цвет?

— Не… знаю… девочки не запомнили… светлая.

— Марка?! Ну быстро, быстро!

— Ну не знаю, Вадик, не знаю, откуда…

— А девочки, что девочки говорили, неужто не заметили, какая машина? Где они? Ушли? С тобой?

— Одна здесь, Леночка здесь… Ах, господи, Вадик, какое это имеет значение, марка не марка… Дашенька…

— Имеет, Оля, имеет, — сказал Вадим.

И услышал вдалеке сквозь помехи тонкий детский вскрик:

— «Жигули» «Жигули»…

— Все, — сказал он. — Еду.

Рука метнулась к аппарату, придавила рычажки, и вслед за этим резко завертелся диск под срывающимися пальцами.

— Милиция? Моя фамилия Данин, двадцать минут назад со двора дома похитили мою дочь Машина «Жигули» светлая. Больше никаких примет нет. Адрес…

Некрасивым и старым Ольгино лицо показалось Слез в глазах не было. Но все равно можно было подумать, что плачет она, беззвучно, бесслезно плачет. Она выдохнула со стоном, когда его увидела, взяла крепко за руку, повела в комнату, тихо опустилась на диван, рядом с длиннолицей, испуганной, худенькой девчушкой лет шести и сжалась, сведя плечи вперед.

— Это Леночка, — улыбнулась она болезненно и вмиг захлебнулась будто, и смялось ее лицо, собралось морщинками, и она заплакала, всхлипывая и вздрагивая всем телом Вадим поморщился, сказал с нажимом, не глядя на женщину:

— Прекрати, Ольга. Я позвонил в милицию, все будет в порядке.

— Милицию? Зачем милицию? — Женщина вскинула мокрое, покрасневшее лицо. — Значит, ты думаешь, что ее и вправду…

И теперь она зарыдала по-настоящему, раскачиваясь из стороны в сторону.

Вадим опустился перед женщиной на колени, погладил ее по голове, поцеловал волосы, висок, прижался к пальцам ее похолодевшим, что лицо стискивали:

— Хватит, моя милая, хватит, слезами делу не поможешь, — приговаривал он.

Девчушка отодвинулась от них подальше, на другой конец дивана, и с неподдельным уже страхом взирала на обоих.

Положив к себе на плечо голову женщины и поглаживая ее по волосам, Вадим удивлялся себе, почему он так спокоен сейчас. Потом внезапно понял почему. Это они. Это еще одна угроза. А раз они, то с девочкой ничего не сделают, будут ставить условия И он примет их все. Все до единого. Черт с ними со всеми, Можейкиными, Лео, кепками, курьерами и остальными, лишь бы с девочкой ничего не случилось.

Звонок в дверь заставил его вздрогнуть, но он не сразу понял, что это к ним Когда требовательно зазвонили во второй раз, он отстранил Ольгу и пошел открывать дверь.

На пороге стояла полная молодая женщина с одутловатым, невыразительным лицом, вбитая в тесное, не по размеру, джинсовое платье. Она решительно переступила порог и, не обращая внимания на Вадима, заметалась глазами по квартире. Увидела через дверной проем девочку, бросилась в комнату, облегченно приговаривая на ходу:

— Деточка моя, Ленусик, с тобой все в порядке? Да? Все в порядке? Почему ты не пошла домой, почему здесь сидишь?

Девочка вскочила с дивана, сморщила худенькое личико, будто собираясь заплакать, но не заплакала, а только шмыгнула носом, подбежала к матери, уткнулась в нее, обхватив тоненькими ручками-прутиками массивные мамины бедра.

— Ну и слава богу, ну и слава богу, — приговаривала женщина и крепко прижимала дочь к себе. — Ведь это ж надо же, — повернулась она к Ольге. — Какие сволочи! Вот так живешь, живешь… И куда милиция смотрит? Неизвестно, чем занимаются, а здесь детей под носом крадут… Я слышала, это не первый случай, ты знаешь, и в Стремновском районе то же самое было, так и не нашли. Ты представляешь! Хоть на улицу детишек не выпускай.

Ольга опять спрятала лицо в ладонях и мелко затряслась. Женщина отступила на шаг и потянула дочку за собой:

— Пойдем, доченька, пойдем с мамой.

— Я не пойду, мамочка, я здесь буду… Дашеньку надо искать.

Так серьезно, так по-взрослому даже для матери она сказала это, что та опешила. Потом выдохнула тяжело, внимательно оглядела дочь и выговорила неуверенно, словно за какую-то последнюю свою надежду цепляясь:

— А может быть, пойдем? А то мы мешаем тут. Да ты и не кушала.

Девочка упрямо помотала головой

— Ну хорошо, оставайся. — Она повернулась к Вадиму. — Ничего, если Леночка побудет здесь? Я скоро зайду

И она пошла к двери, так и не взглянув больше на дочь, и только у самого уже порога остановилась, покачала головой и взялась за ручку. И в этот миг опять раздался звонок и опять заставил Вадима вздрогнуть.

В дверном проеме он разглядел двоих. Один был в милицейской форме Второй в хорошо сидящем синем костюме, с галстуком. Покрепче и поуверенней он выглядел, чем тот, в милицейской форме. Он мимоходом поздоровался с Леночкиной мамой, сразу угадав, что это не хозяйка, что не с ней ему беседовать придется, прошел в комнату, окинул ее быстрым взглядом, изобразил печальную улыбку на смуглом скуластом лице, шагнул к Вадиму, пожал ему руку:

— Старший оперуполномоченный шестого отделения милиции Марушев.

Вадим тоже представился. Подошел и тот, что в форме, сдержанно поклонился Вадиму, назвал себя:

— Участковый инспектор Спирин.

Немного растерянным выглядело его бледное лицо. Из новеньких, наверное, из только-только испеченных офицеров А Марушев уже к Ольге на диван подсел и о чем-то с ней беседовал Этот-то поопытней, он сразу понравился Вадиму, не то, что Петухов. Марушев попросил извинения у Ольги, подозвал девочку и начал ее расспрашивать Что-то записал, погладил девочку по голове, повернулся к Спирину, приказал тому найти — Леночкина мама квартиры подскажет — Дашиных подруг и расспросить их подробно и все записать и опять повернулся к Лене.

Вадим с удовлетворением заметил, что и Ольга успокоилась. Лицо ее ожило, в глазах надежда появилась, и вера, что помогут, не бросят, не оставят в беде, сделают все, что положено, и отыщут дочку. Не могут не отыскать.

— А вы что думаете? — неожиданно обратился Марушев к Вадиму.

Вадим ответил не сразу. Хотя был готов к этому вопросу. Сначала отошел от окна, возле которого стоял, чтобы не бил свет в глаза и не высвечивалось так ярко его лицо. Очутившись в прохладной глубине комнаты, сказал:

— Я не думаю, что это так серьезно, думаю, что пошутил кто-то.

— И можете назвать кого-нибудь, кто способен так шутить?

— С ходу — нет.

— Откуда же уверенность, что забавы ради?..

— Не уверенность, предположение.

— Допустим, но предположение тоже на чем-то основывается?

Вадим пожал плечами:

— Не Чикаго же у нас в конце концов.

— Жиденькое основание. Ну хорошо. — Марушев поднялся. — Пойдем, Леночка, покажешь, откуда машина подъехала, где ты стояла в это время, пойдем. — Кстати, — обернулся он уже у двери. — Всем постам ГАИ дано было указание по возможности проверять светлые «Жигули», если в них сидят дети. Но, сами понимаете, это чрезвычайно сложно. Пока никаких результатов.

И стоило только Марушеву оставить их, как посерело у Ольги лицо и сгорбилась она утомленно, словно после многочасовой изнурительной работы. Она сдавила пальцами виски, встала неловко, оправила привычно платье и, пошаркивая тапочками, побрела на кухню.

— Иди, чаю хоть попьем, — донеслось оттуда.

Данин устроился за столом, придвинул к себе чашку, потянулся за вареньем. Когда перекладывал его из банки в блюдце, задел ложкой о край банки, и две крупные Ягодины мягко шлепнулись об пол.

— Ты что, слепой! — вскинулась Ольга. — Уже совсем ни черта не видишь, ты, что ли, здесь убираешь, вылизываешь все?! Как придешь, так только бы нагадить. Руки-крюки! Ну что уселся… Иди за тряпкой. О, господи!

Вадим оторопело смотрел на Ольгу и никак не мог сообразить, кому она это говорит. Уже совсем стерлись из памяти скандалы, взаимные унижения, начинавшиеся всегда именно с такого вот пустяка. Забыл уже, как больно и беспощадно били его Ольгины слова, забыл, как огрызался неумело, как убежать из дома хотелось. И вот теперь вспомнил все сразу. И снова на миг ощутил себя маленьким, слабым, теряющим уважение к себе из-за того, что сопротивляться не мог этому напору, и еще из-за того, что не мог решиться уйти раз и навсегда. А когда собрался с силами, когда вырвался (и ведь тоже не без веской причины, помог ему этот молодец на «Жигулях», Ольгу поджидающий), выпрямился, будто из согбенного в статного превратился, задышал, зажил, уверенность в себе ощутил. А то так бы и жало его к земле всю жизнь. Вадим нахмурился своим мыслям, к чему-то очень важному подвели они его. Значит… значит, его теперь опять прижимать кто-то будет, заставлять в вечном полупоклоне ходить, чувствовать себя раздавленным и беспомощным, только теперь не Ольга, а пострашнее в тысячу раз люди…

Раздался звонок. Вадим подошел к двери, распахнул ее, и радостный возглас сорвался с его губ. Он нагнулся стремительно, подхватил поникшую, усталую Дашку, прижал теплое ее тельце к себе, ткнулся носом в шею, застыл так на мгновение. Потом Вадим осторожно передал Ольге девочку, обернулся: Марушев, Спирин, Леночкина мама, сама Леночка стояли неподвижно возле двери.

— Как? Откуда? — только и спросил Вадим.

Оказывается, как объяснил Марушев, они увидели Дашку в тот момент, когда вышли с Леночкой из переулка на улицу. Даша, растерянная, заплаканная, стояла на перекрестке у светофора метрах в трехстах от них. Первой ее заметила Лена. Короче говоря, два часа назад к Даше подошел какой-то дядя, сказал, что он друг папы и они сейчас поедут к нему, а маме позвонят. Когда подошли к машине, Даша все-таки испугалась, но было поздно, ее с силой втащили в автомобиль, потом пересадили в другую машину, покатали и отпустили, на том самом перекрестке, указав при этом, в какую сторону ей идти, чтоб дом свой отыскать.

Вадиму тревожно стало. Выходит, что условия они потом ставить будут, позже, может, уже сегодня или завтра утром, а это они силу свою просто показали, мол, видишь, как все легко нам удается, не подчинишься, берегись тогда. Вадим посмотрел на Марушеаа. У того тоже уже радости особой на лице не было видно, что-то ему не нравилось в этой истории.

— Странно, — произнес он, сунув руки в карманы брюк. — Зачем? — и посмотрел на еще больше ссутулившегося Спирина, потом на Данина. — А? Зачем? Я, признаюсь, в растерянности. Может, и вправду знакомые ваши? Если так, хотел бы я их увидеть. Или все же преступники? Чем же это Даша им не угодила? Непонятно. Ладно, подумаем. Будьте здоровы. Пошли, Спирин!

И снова звонок. На сей раз вздрогнули все, как по команде, так внезапен и нежелателен он был. Вадим поднял глаза к стенным часам — без двадцати десять. Он распахнул дверь и подобрался вмиг — на него глядел Уваров. Машинально Данин отметил, что очень похожи они с Марушевым, оба ладные, легкие в движениях, симпатичные. Уваров прошел в комнату, сел на стул, огляделся, словно выясняя обстановку, чуть виновато улыбнулся Данину, заговорил:

— Незваным гостем я. Понимаю, что не вовремя. Вы уж простите. Но, когда услышал сообщение дежурного по городу о похищении девочки, как-то не по себе стало, неспокойно. Решил, что обязательно заеду. Но вот только сейчас вырвался. Я сегодня дежурный по отделению. Так что скоро назад. Машина внизу на парах. К счастью, вижу, все в порядке. Девочка дома, заблудилась, видать, да?

— Вадим, кто это? — донеслось из кухни встревоженно.

— Это ко мне. — Вадим закрыл за собой дверь. Подошел к столу, выдвинул стул, но садиться не хотелось, лучше было бы стоять или ходить по комнате. Заставил все же себя сесть. И только после этого рассказал все с самого начала.

— Занятно, — заметил Уваров. Он облокотился на стол и раздумчиво посмотрел на Данина. — Что же за напасти вас такие преследуют? И все после случая этого злосчастного с Можейкиной. То поволтузили вас где-то лихо — вон синячина какой и губа вспухла. От кулака ведь, сознайтесь? И сегодня с дочкой, гляди, какая неприятность. А до этого небось еще что-то было. Ведь было, верно?

— Что было? О тем вы? Не понимаю, — как можно спокойней ответил Вадим и хотел было полезть за сигаретами, чтоб руки чем-то занять, но раздумал — под контролем себя держал.

— Мало ли, — сказал Уваров. — А впрочем, это я так, к слову.

— Не знаю, не знаю. — Данин попробовал усмехнуться. — Фантазируете все. Воображение у вас богатое. Для литератора это, конечно, хорошо, но для сыщика… А синяк-то и губа от кулака. Верно. Здесь вы спец. Так то — шальная компания Шел вечером, попросили закурить. То да се. И началось. Едва удрал, а то бы, глядишь, и ребра поломали. Обычное дело.

— Ну да, конечно, это дело случая. — В глазах Уварова Данин разглядел насмешливые огоньки, и это озлило его. А Уваров продолжал тем временем: — И девочку ради забавы в машине покатали. Добрые попались дяди. Или кто из приятелей пошутил? И к Митрошке вы тоже случайно забрели, шли вот так просто по улице и забрели…

Опалило жаром щеки, и сердце будто упало. Но долю секунды это было, переборол себя Вадим, усилием воли ослабил толчок страха и не отвел глаз от пристально глядящего на него Уварова. И несколько секунд так смотрели они друг на друга. Один расслабленно, даже весело, только чуть сузив глаза, другой — тяжело, хмуро, с трудом подавляя напряженность.

— К какой такой Митрошке? — наконец выцедил Данин, старательно делая вид, что закипает. — Что вы мне здесь опять фарс устраиваете?!

Уваров разочарованно покачал головой, еще раз окинул взглядом комнату, словно на сей раз уже запоминая, где что стоит, поднялся, сказал, поправляя пиджак:

— Как бы фарс этот драмой не обернулся, Вадим Андреевич. Мы ведь того мужичишку опросили, он и рассказал, что вы бабку Митрошку искали. Мы и Митрошку опросили,

Вадим невольно подался назад.

— И что?! — вырвалось у него. И тут же отругал себя, чертыхнулся беззвучно.

— Ну вот видите, — Уваров усмехнулся уже откровенно и развел руками.

— Что «видите»? — Вадим резко поднялся. — Что «видите»?!

— Сами вы все прекрасно понимаете. Только я вот вас не понимаю. — Уваров неторопливо направился к дверям. — Ну да бог вам судья. Если что, телефон мой знаете.

Уже у открытой двери, пожимая Данину руку, Уваров сказал как бы между прочим:

— Все же подумайте. — И вышел поспешно.

Вадим захлопнул за ним дверь. Ну что там Митрошка могла о нем сказать? Да и почему именно о нем? Она о высоком парне могла каком-то сообщить, в куртке, в джинсах. А сейчас многие в куртках, в джинсах и высокие. Если вообще она что-либо говорила. Так что поводов особых для волнений пока нет. А Уваров его просто, как говорится, «на пушку» решил взять. Если б хоть малейшая у него зацепка была, он бы так с ним разговаривать не стал.

Высветилась красновато прихожая. Это приоткрылась дверь с кухни Лена и мама ее уже собирались Лена обняла Дашку, поцеловала в лобик. Мама ее, в свою очередь, с Ольгой прощалась, как с лучшей и самой близкой своей подругой. Когда и за ними захлопнулась дверь, Вадим решил, что ему тоже уже пора. Одному надо остаться, поговорить с собой, посмотреть на себя…

Вадима разбудил звонок. Он вскочил с дивана, огляделся и, поняв, что это телефон, снял трубку:

— Как самочувствие, приятель?

Вадим выдохнул разом и непроизвольно плюхнулся на диван. Все верно он рассчитал. Дождался-таки Это они. Все тот же вкрадчивый баритон и словечки все те же.

— Что молчишь? Это я. Узнаешь? Ну молчи, молчи, это хорошо, что молчишь, значит, страх есть. Правильно? Хоть чуточку, но есть. А где страх, там понимание. В первый раз ты от растерянности молчал, а сейчас от осознания, так сказать. Хвалю, хвалю. Как Дашенька? Все в порядке? Очень милая девчушка. Хорошая, красивая дочь у тебя растет, береги ее. Дети — это счастье, это продолжение жизни нашей. Вот так. Соображаешь? Вчера она просто так прогулялась с нами, воздухом подышала, а ежели чего… Ну что, будем в мире жить?!

— Я подумаю, — процедил Вадим.

— Недолго только. — Голос вмиг стал жестким, отчужденным.

И когда запели пунктирно гудки, Вадим только пожал плечами и опустил трубку на рычажки. Растерянность после первого звонка была. Это верно. Но вот страха после нынешнего он не испытал. Он прислушался к себе придирчиво. Может быть, ошибся, просто притаился страх где-то и не желает выдать себя до поры до времени, до того момента, когда он больнее всего ударить может. Ладно, потом разберемся, потом. И вдруг подумал: а почему они мне только угрожают, а не пытаются купить. Так проще, так в детективах пишут. Или врут в детективах?

Вадим посмотрел на часы. Так, сейчас половина восьмого. Значит, толком он сегодня и не спал. Закурив, присел на ковер возле телефона, снял трубку:

— Прости, Оля, что так рано. Послушай меня внимательно. И постарайся понять. Когда вы с Дашкой собираетесь к сестре, к Нине?.. Так, это, значит, через три дня. Ты вот что, уезжай сегодня. Билеты я возьму. Да, сегодня. Именно сегодня. Никаких дел и встреч, Оля! Я умоляю тебя. Я на коленях тебя прошу, я сейчас на коленях стою. Нет, нет, ничего серьезного. Но надо, понимаешь, надо. Ради Дашки. Да вот так, совершенно верно, связано со вчерашним. Не волнуйся, это временно. Да, да, шутки, только злые очень шутки. Я разберусь. Все. Днем завезу билеты на вечер

Тяжело. Он ведь не объяснил ей ничего, а только напугал. Можно понять ее состояние. Но так лучше. Вернее, это единственный выход, пока все утрясется. Сестра ее живет достаточно далеко, в маленьком, уютном, тихом городке, в трехстах километрах отсюда. Пока кто вызнает, где они, если это вообще кому-либо еще понадобится, пройдет время. А ему очень нужна сейчас передышка, очень.

В конце дня он уехал в управление культуры завизировать письмо, а когда вышел оттуда, сообразил, что недалеко от Шишковского переулка обретается. Постоял недолго, раздумывая, а потом взял да и направился в его сторону пешочком.

Тротуары были немноголюдны, и всего лишь две машины проурчали по мостовой, пока он шел, а двор за чугунными воротами и вовсе выглядел пустынным и сонным. Колебался перед калиткой Вадим недолго, огляделся только по сторонам и шагнул во двор. Первым делом посмотрел направо, там, где скамейка должна стоять, почти совсем скрытая от глаз тяжелыми, провисшими липовыми ветвями, и заулыбался, заметив металлический блеск костыля на скамейке. И его тоже приметили и радостным восклицанием дали понять, что узнали.

— А я о вас вспоминал и с сожалением думал, что не увидимся никогда больше — Михеев так и светился весь от удовольствия. Вадим смутился даже, давненько уже никто не встречал его с таким радушием. — А вы сегодня какой-то не такой. Поскромней, что ли, построже, без наигранности…

— Углядели тогда наигранность-то? — спросил Вадим, усаживаясь рядом.

— Ага. Что-то несвойственное вам было. Облик один, а глаза другие. Не вязалось как-то. Или я не прав?

— Правы, очень даже правы. К сожалению, далеко не все друг к другу так приглядываться умеют, и различать, и чувствовать.

— О, если бы умели, то смогли бы избавиться от негодяев…

— И куда бы они делись? — засмеялся Вадим.

— Они были бы просто-напросто отторгнуты обществом, — серьезно сказал Михеев. — Стали бы изгнанниками, никто бы с ними не общался, не принимал в расчет.

— Э-э-э, дорогой мой Юрий, — Вадим закурил. — Здесь что-то не так. Они же ведь тоже люди. И, наверное, жестоко и безнравственно вот так избавляться от них. Это означало бы, что и те, кто изгоняет их, уже и сами не чисты, не человеколюбивы, не сострадательны.

— Да нет, как раз наоборот, эта была бы гуманная мера — изгнать для того, чтобы поняли они, разобрались в себе, исправились.

— А если не поймут? А если не исправятся? А только сделают вид, и будут внедряться, и будут уже сознательно вредить.

— Да вот и я к такому же выводу все время прихожу, — сразу согласился Михеев. Он вздохнул. — А что же делать?

Вадим рассмеялся, но не обидно, а мягко, по-дружески.

— Жить, Юра, жить и радоваться жизни. И верить, верить в добро, в людей, в дружбу и заражать людей этой верой. Вера — как инфекция, как болезнь…

Михеев пожал плечами.

— Жить, — повторил Вадим. — Вернее, чувствовать, что живешь. И думать. Много думать и о многом. Сознавать скоротечность жизни…

— И сидеть сложа руки.

— Что? — не понял Вадим.

— Я говорю, значит, просто думать, и все, и ничего не делать, сидеть, значит, сложа руки.

— Нет, Юра, — хотел было снова Вадим хмыкнуть, но сдержался: интересный разговор получился, интересный и нужный, наверное, этому так ничего еще толком и не увидевшему в жизни парню с костылем. — Нет, Юра. Вот тут я совсем не согласен с вами. Тот, кто много думает, по-настоящему думает — мыслит, сидеть сложа руки не может, не умеет. Мысли его сами по себе к действию призывают, и тогда он начинает работать много и одержимо. Ведь вы же рисуете, верно? Сначала для себя, а теперь хочется, чтобы люди увидели, так? И не тщеславия ради, а чтобы поняли. Смотрите, — я думаю, и это так прекрасно, попробуйте и вы, постарайтесь, научитесь… Ведь так?

— Так, — тихо сказал Михеев и внимательно посмотрел на Данина, а потом как-то сразу засмущался, отвел глаза и, отвернувшись, улыбнулся, как показалось Вадиму, счастливо, легко вздохнул, совсем по-мальчишески почесал затылок, взбив хохолок на макушке, и повторил: — Так. Конечно, так.

Вадим хотел было уже попросить Михеева, чтобы тот показал ему свои рисунки, и подумали бы они вместе, как с ними быть, но увидел тут сквозь подрагивающую, обеспокоенную теплым ветерком листву бесшумно въезжающий во двор автомобиль. Чистенькая, поблескивающая холеными боками черная «Волга» подкатила к подъезду и замерла возле него, чуть качнувшись на упругих рессорах. Клацнули дверцы. Сначала вышел водитель — приземистый, в широкой рубахе, затем с заднего сиденья — пассажир. Высокий пассажир был ладный, немолодой уже, наверно, судя по седоватым волосам, — лица Вадим не увидел, тот все спиной к нему оказывался, — в сером, чуть тесноватом по моде, костюме. Пассажир повел худыми плечами, словно разминаясь, сказал что-то водителю и неторопливо зашагал к подъезду.

— Знаете, кто это? — весело спросил Михеев.

— Нет, — настороженно протянул Вадим и невольно сжался, как на тренировке, нутром чуя, что сейчас последует удар.

— Это отец вашего школьного товарища. Ну того, которого вы спрашивали, Леонида, кажется. Что-то, кстати, давно его не видно, Леонида. Мне мама про отца его рассказывала — он какой-то начальник в городском строительстве. Видите, машина какая- заласканная. Симпатичный такой дядька, улыбчивый. Знаете, он как деловой американец, которых в кино показывают, уверенный, лощеный, с резиновой улыбкой.

— Как? — Вадим повернулся к Михееву.

— Ну резиновой. — И Михеев, не меняя серьезного выражения лица, растянул губы.

— А-а, — произнес Данин и опять перевел взгляд на машину. Шофер стоял, небрежно облокотившись на крышу автомобиля, и блаженно курил.

— Вы с ним не знакомы? — опять заговорил Михеев.

— С кем? — не сразу спросил Данин.

— Да что с вами? — удивился Михеев. — Будто воздух из вас выпустили. Я спрашиваю, с отцом не знакомы?

— А-а! да нет, не пришлось как-то… Вы знаете, Юра, — Вадим с усилием подобрался и даже улыбку сумел изобразить беспечную. — Я сейчас оставлю вас, наверное. Устал чудовищно… По обязательно, просто непременно забегу на днях. Надо наконец рисунки поглядеть, кому-нибудь из художников наших, студийных, показать. Согласны?

— Конечно, — Михеев изучающе смотрел на него. — Так вы все-таки в кино работаете?

— Да. — Вадим откашлялся. — А что?

— Да нет, так просто… А заходили, чтобы дом еще раз посмотреть?

— В общем-то… и да и нет. Одним словом, мимо шел, рядом был по делам, ну и забрел. До свидания, Юра.

И снова, как в прошлый раз, вцепились в брючины жесткие и упрямые, как стальная проволока, прутья кустов. Вадим и на сей раз не стал их обходить, а двинул напрямик, чтобы выйти поскорее со двора, скрыться за кирпичным забором, раствориться в переулке, — будто кто его гнал, будто подталкивал в спину. И одна только мысль вертелась в голове: не встретить бы его, не наткнуться… А почему — Вадим и сам понять не мог. Отец-то здесь при чем? Какое он-то отношение к преступлению сына имеет? Хороший, наверное, человек, работящий, уважаемый. Только сын вот подкачал. Ухнула, содрогнувшись, подъездная дверь. Вадим невольно оглянулся Отец Лео, остановившись между машиной и подъездом, поднял руку, подзывая шофера, и, видимо, что-то хотел сказать ему, но в это мгновение взгляд его уперся в Вадима, и он промолчал, только махнул рукой. Гладкое белое лицо его стало неподвижным, мертвым, тонкие губы деревянно сжались. И никаких тебе резиновых улыбочек — и намека нет. И только взгляд выдал его. В одночасье промелькнули в нем и удивление, и ненависть. У Вадима перехватило дыхание, и на миг холодом обожгло пальцы на руках, и он непроизвольно сжал их в кулаки, согревая. И еще отчетливо он услышал слова, будто не сам себя он спрашивал, а кто-то другой, стоявший рядом, ему говорил: «Почему он так смотрит на тебя? Почему?» Шофер посмотрел на «хозяина», потом на Данина, отбросил сигарету и, засучивая на ходу рукава, угрожающе двинулся к Вадиму.

— Гриша, милый! — Лицо у отца Лео враз помягчело, подобрело и губы широко растянулись в той самой резиновой. И глаза притухли, и, кроме радушия, ничего они уже не выражали. — Поди сюда. Я принес. Здесь ровно, сколько ты просил…

Шофер нехотя повернулся и, переваливаясь, как утка, с ноги на ногу, поковылял к хозяину. Вадим на долю секунды прикрыл глаза, потом тихо выдохнул набранный воздух, не спеша, с достоинством развернулся и медленно пошел к воротам

Уже в конце переулка решил, что взгляд этот ему привиделся и что он прочел в нем то, что и ожидал. А все потому, что устал, потому что черт его знает какой день уже в напряжении пребывает, вот и кажется всякая ерунда.

В киоске купил газеты, целый ворох. Придя домой, не раздеваясь, уселся на диване, настрогал буковок из заголовков и долго наклеивал их на лист бумаги. Получилось вот что: «К избиению Можейкиной прямое отношение имеет один парень Звать Лео. Живет в Шишковском переулке, дом… квартира…» Впервые за несколько недель Вадим почувствовал себя легко

…Уваров просил прийти сегодня в конце дня («Если можете, конечно, если вас не затруднит»). Да нет, не затруднит, отчего же, раз надо, какие могут быть разговоры.

Он встретил его приветливо, как старого доброго друга, натягивая на ходу пиджак и поправляя сбившийся галстук, заспешил из-за стола, со словами: «Хорошо, что зашли, не пренебрегли приглашением».

— Тут к нам анонимка пришла, — начал Уваров. — И кал голову ни ломали, никак не можем установить ее автора. — Он тщательно скрывал иронию в голосе, но Вадим все равно уловил ее и на мгновение почувствовал себя беспомощным и беззащитным. Уваров тем временем продолжал: — Но не в этом дело. Она пришла вовремя и подтвердила наши подозрения Работу мои ребята провели колоссальную и в общем-то уже вышли на предполагаемого преступника, одного из них, вернее. Хотите узнать как?

Данин пожал плечами, показывая свое полное безразличие.

— Митрошка поведала…

Вадим нагнулся помассировать якобы затекшую ногу. Растирая мышцу, заставил себя собраться.

— Какая Митрошка? — недоуменно спросил он и через мгновение сделал вид, что вспомнил: — А та, что вы мне приписываете, мол, заходил, беседовал.

— Ага, — подтвердил Уваров. — Та самая. Несговорчивая старушка, скажу я вам. Все отнекивалась, убогонькую, юродивую из себя строила, чтоб пожалели мы ее, оставили в покое. Но, видно, сказался опыт многолетний, не впервой ей малины содержать, и уловила, поняла, что не в бирюльки мы с ней играть пришли. Ну и подсказала кое-что. Приметы тех, кто квартирку у нее снимал, хорошо основного описала, кто с ней дела вел. — Уваров в упор посмотрел на Вадима.

— И этим основным оказался я, — чтобы скрыть неожиданную растерянность, излишне громко захохотал Вадим.

— Вовсе и не вы Вы-то их и знать не знаете, вы человек случайный… Тот-то по виду вроде и похож на вас, тоже высокий, стройный, симпатичный, только волосы у него светлые, к зовут иначе — Лео. Леонидом, значит, и фамилия другая — Спорыхин.

— Ну слава богу, — с деланным облегчением произнес Вадим. — Это действительно не я, а то уже думаю, что это вы все выспрашиваете, все намекаете, усмехаетесь загадочно…

— Ну хорошо. Теперь главное, зачем все-таки я вас позвал. Вы уверены, что не помните никого из тех троих?

— Уверен.

— А может, взглянете все же на фотоснимки. Чем черт не шутит, вдруг узнаете?

— Раз положено, давайте, — без всякого энтузиазма согласился Вадим и вмиг напрягся, стараясь не выдать себя ничем во время этой процедуры. Незаметно вздохнул глубоко, постарался расслабиться, сонный вид себе придать. И неожиданно, глядя, как Уваров достает фотографии из сейфа, почувствовал омерзение к себе за то, что изготавливается гак тщательно, чтобы правду скрыть, что лжет так спокойно и безбоязненно. Что все время лжет. И нестерпимо захотелось, не говоря ни слова, встать, и выйти из этого кабинета, и бежать куда глаза глядят, только подальше от Уварова, от Лео, от Можейкиной, от города подальше, от всех, от всего…

— Ну вот смотрите. — Уваров уже разложил снимки на столе. — Внимательно смотрите, не торопитесь.

Данин провел потными ладошками по коленям и медленно склонился над фотографиями. Лео он увидел сразу. Лицо его заметно отличалось от тех полудебильных, что были на других снимках. Тонкое, интеллигентное, запоминающееся, чуть надменное, с тяжелым взглядом широко расставленных, немного прищуренных глаз. Вадим спохватился, что слишком долго рассматривает Лео, и перевел взгляд на другую фотографию и так же долго и внимательно стал разглядывать ее, потом пододвинул к себе еще один снимок. Вертя его, понял, что успокоился, что исчезло уже желание бежать отсюда без оглядки, и глаза теперь не выдадут его, и что можно уже поднять голову и, пожав плечами, сказать: «Нет, никого не знаю».

Он так и сделал. И глаза не выдали его. Во всяком случае, Уваров смотрел на него с плохо скрытым разочарованием.

— Жаль, — подтвердил он свой взгляд словами. — Жаль. Я, признаться, надеялся. Вы единственный, кто мог опознать и уличить подозреваемого. Единственный. — Лицо его неожиданно сделалось жестким. — И почему-то не понимаете этого. А следовало бы. Пора. — Он мотнул головой. — Трудно с вами, скользкий вы и… — Он в сердцах махнул рукой.

— Не знаю, чего вы добиваетесь от меня? — устало сказал Вадим. — Я же сразу сообщил вам, что не помню никого из них, не разглядел, темно было.

— А почему тогда?.. — Уваров чуть замешкался. — Где ваша дочь?

— С женой, — недоуменно ответил Вадим. — У сестры, за городом, вернее — в другом городе.

— Спрятали, значит, — усмехнулся Уваров.

— Почему спрятал? От кого? — хотел было возмутиться Данин.

Но Уваров жестом остановил его:

— Перестаньте.

— Опять намеки, опять ловушки, — с вызовом произнес Вадим.

— Бросьте, какие намеки?! — Уваров с силой потер виски. — Просто пытаюсь выяснить истину с вашей помощью. И все как об стену. — Он протянул руку и взял фотографию Лео, повертел ее. — Спорыхин исчез. Уехал. Взял отпуск и уехал. Куда — неизвестно. С Можейкиной тоже как-то странно получается. Никого она не помнит, говорит, что встретили се на улице, а по всему выходит, что у Митрошки она в квартире тоже бывала, видели ее несколько раз в том дворе. Хотел, чтобы она посмотрела снимки, а муж, — он махнул в сторону двери. — говорит, что она больна, не двигается, с трудом узнает близких, какое уж тут опознание…

Он посмотрел на Вадима.

Данин стойко выдержал взгляд. Не отвернулся, И Уварову самому пришлось отвести глаза. Я стал настоящим артистом, с тоской подумал Вадим, а вслух сказал:

— Да, тяжело.

— Знаете выражение «врет как очевидец»? — после некоторой паузы неожиданно мягким вдруг тоном заговорил Уваров. — И верно, очевидец частенько врет, но не в силу того, что хочет запутать следствие, а просто во время стрессовых ситуаций восприятие частенько деформируется. Вот и случается, что при первом опросе человек говорит одно, а при повторном — совершенно другое. Но, впрочем, к вам, я думаю, это не относится.

— Но ведь… — Данин оглянулся, словно проверил, не подслушивают ли их. Или для того он голову повернул, чтобы Уваров не увидел выражение досады на его лице? — они расписывались за дачу ложных показаний.

— Ну дела! — Уваров нехотя усмехнулся. — А вы, ко всему прочему, и юридически неграмотны. Расписываются за дачу заведомо ложных показаний. Ну а ежели свидетель что-то вспомнил новое или недоговоренное решил поведать, это законом не возбраняется.

«А ведь с этого все и началось, — вяло и отрешенно подумал Вадим. — Но теперь поздно, поздно…»

— Ну что ж, — Уваров встал. — Я вас больше не задерживаю.

Вадим тоже поднялся. Увидев протянутую руку, с трудом решился подать свою. От крепкого, искреннего рукопожатия Уварова стало еще тоскливее. Он подошел уже к двери и все медлил выйти, все никак не мог собраться с силами открыть ее. На какое-то мгновение ему показалось, что обитая коричневым дерматином дверь закачалась, завертелась перед глазами, он прикрыл веки и схватился одной рукой за лоб.

— Вам плохо? — услышал за спиной встревоженный голос.

— Нет, нет, — и Вадим рванул дверь на себя.

Он ехал уже четвертый час. И все это время простоял в коридоре. В купе идти не хотелось. Душно. Сумрачно. Да и попутчики попались суетливые и горластые.

Все. К маме. В Москву. Уже полтора года, как отца перевели в союзное министерство. А Данин так и не выбрался к ним. Там все будет по-другому. Там он все забудет, как сон, как неотвязный и нескончаемый сон. А здесь плохо было. Плохо. Профукал полжизни… Женился, разводился, гулял с кем попало… Но ведь доволен был, и весел, и беззаботен… На работе неизвестно чем занимался, и не лежала душа у него к этой работе. Ничего, перетерпим. Главное — не капает, главное — забот нет. Ничего решать не надо: ни за себя, ни за других. Порхаем, отдыхаем. А ведь думал, что по-настоящему трудится, и ведь искренне так считал. Бездельник и позер. На окружающих свысока смотрел, насмешничал, развлекался. «… Тебе никто не нужен, вообще никто», — сказала ему как-то жена. Он тогда порадовался этому определению, оно польстило ему, Истинному, стоящему мужчине никто не нужен, он сам по себе. Глупец! Он просто боялся людей, боялся ответственности за них. Зачем усложнять себе такую расчудесную, спокойную жизнь… Но нет, неправда Есть человек, который ему нужен и которому необходим он. Дашка. Его дочь. «О, господи, — Вадим сжал впеки, — я же так и ье дождался их звонка. Послал телеграмму, а сам не дождался. Забыл! О самом важном забыл! Потопу что опять о себе, о себе все помыслы. Негодяй!»

— Негодяй, вот негодяй, — совсем близко, почти возле уха, раздался рассерженный женский голос. Вадим вздрогнул и обернулся.

— Позвольте пройти, — густобровая проводница крутила головой и морщилась, как от боли. За ней стоял мощный мужчина в железнодорожном мундире и форменной фуражке. Тяжелое, квадратное лицо его было озабоченно.

— Что случилось? — спросил Вадим.

— Обокрали гражданку, все украли: и вещи, и деньги… — Мужчина в фуражке не дал договорить проводнице, положил ей руку на плечо и легонько подтолкнул вперед. Это, видимо, начальник поезда.

Он прав, чего болтать-то зря. Ну раз уж начала…

— В каком купе? — мягко спросил Вадим, обращаясь уже к начальнику. Тот махнул рукой назад и нехотя ответил:

— В предпоследнем.

И они прошли дальше. Вот напасть-то, не знаешь, что тебя ждет в любую секунду. Стоп! Но ведь поезд не останавливался. Значит, вор еще здесь!

— Послушайте, — крикнул он вдогонку проводнице и начальнику. — Поезд же еще не останавливался.

— Останавливался, — устало ответил начальник. — На полминуты в Рытове.

Ну, значит, теперь ищи ветра в поле. Проводница и начальник скрылись в тамбуре.

Громыхнула купейная дверь в конце коридора, и мгновенно вклинился в вагонное безмолвие безнадежный надрывный плач. Из купе высунулась испуганная молодая женщина.

— Вы не доктор? — крикнула она.

— Что? — удивился Вадим.

— Нужен доктор, человеку плохо. Спросите у себя в купе, тем нет врачей?

Вадим отрицательно покрутил головой

— У нас точно нет. Что с ней? — И он решительно направился к открытому купе.

Копотко стриженная курносая девушка инстинктивно запахнула халат.

— Истерика, — объяснила она. — Как бы припадка не было Или приступа сердечного Я однажды такое видела… Страшно…

В полумраке купе Вадим различил сидящих, тесно прижавшие, друг к другу, мужчину и женщину. На противоположной полке, вздрагивая всем телом, полулежала женщина. Вадим едва только вошел в купе, как женщина опять заголосила. Кричала она, захлебываясь и всхрипывая.

— Это ее обокрали? — Вадим непроизвольно дотронулся до уха.

Девушка кивнула.

— Как ее зовут?

— По-моему, Екатерина Алексеевна…

— Найдите проводника, — сказал Вадим. — А я попытаюсь с ней поговорить Лекарства есть какие? Ведь в дальний путь собрались как-никак.

— Ах, да, — девушка всплеснула руками — Я и забыла. Тазепам.

— Замечательно, и никакого врача не надо. Давайте.

Вадим присел на корточки перед женщиной, осторожно погладил ее по жестким седым волосам, потом по шее, по плечам. Наклонился к самому ее лицу и проговорил почти шепотом:

— Тихо, тихо… Все в порядке, жулика найдем, деньги отберем у него и вернем обратно, обязательно найдем.

Надо успокоить ее, каким угодно способом, какими угодно словами, правдой-неправдой, но притушить эту вспышку. Девушка дала ему таблетки, стакан воды.

— Я зажгу свет, — сказала она.

— Не надо, — возразил Данин, — свет раздражает.

— Екатерина Алексеевна, — он повернул лицо женщины к себе. Простое, ничем не примечательное лицо пожилой сельской жительницы. Глаза полуоткрыты, губы сложены в дудочку. Но она уже не кричит, только стонет надрывно Вадим сунул в рог женщины две таблетки, приподнял ее голову и поднес к губам стакан. Женщина глотнула механически. Вадим отпустил руку, поднялся, отдал стакан девушке.

— Я покурю, — сказал он, вышел в коридор, вынул пачку, извлек сигарету, закурил. Девушка встала рядом.

— Вот гад! — в сердцах сказала она. — Все они гады, преступники! Человек работает, копит, копит, сил не жалеет, от всего отказывается. А они приходят — и раз, одним махом, без труда… Гады, я бы их, — она сжала кулачки…

Вадим затянулся еще несколько раз и бросил сигарету в окно. Он был возбужден и чувствовал, что делает дело нужное и важное. И что все на него смотрят с надеждой и симпатией. И девушка, и обнявшаяся напуганная парочка. И сам на себя он точно так же смотрит. Женщина уже поднялась и, опершись на руку, теперь сидела и невидяще глядела в пол.

— Полторы тысячи, — вдруг всхлипнув, сказала она. — Пятьсот моих, а тысяча — соседей. Это же такие деньги, такие деньги. — Она, как ребенок, размазала слезы по лицу. — И я теперь без копейки. А кума в Москву только через неделю приедет. У меня кума в Москве живет. Она мне ключ оставила, сама через неделю приедет. А в деревню звонить и писать не буду, боюсь… И продать нечего. О, господи, помилуй…

Женщина была маленькой и худенькой, и ноги ее едва доставали до пола. Она, как девочка, то и дело одергивала платье, а потом складывала сухонькие ручки на коленях. Вадим заметил, что мужчина прижимает к груди женскую черную сумку. Видать, когда узнал о краже, первым делом бросился проверять, не обокрали ли и его. Видно, обнаружил сумку женину, и, стерев пот, вздохнул свободно, и прижал сумку к себе, и теперь до самой Москвы с ней не расстанется…

Вадим стремительно повернулся и зашагал к своему купе. Рывком открыл дверь. Там было темно. Он снял пиджак с вешалки, вышел в коридор. На ходу натягивая пиджак, двинулся обратно. Подойдя к купе, оперся на косяк, вынул из кармана скомканные деньги, протянул женщине.

— Возьмите. На первое время хватит.

— Да что вы, — отмахнулась женщина.

Тогда он протянул визитную карточку (надо же, пижон, карточки себе понаделал).

— Появятся деньги, отдадите.

— Господи, — женщина пересчитала бумажки. — Пятьдесят шесть рублей. Это ж деньги.

— Все нормально, — сказал Вадим и повернулся к девушке. — Когда ближайшая остановка?

Минут через десять заскрипел, зашипел состав, притормаживая, содрогнулся потом всем своим многотонным металлическим телом и замер, отдуваясь, как бы отдыхая, вбирая в себя свежий и влажный ночной воздух. В тамбуре возле полуоткрытой двери стояла проводница. И она тоже воздуху радовалась.

Вадим улыбнулся, берясь за поручень и опуская ногу на ступеньку. Проводница открыла глаза и с испуганным удивлением уставилась на него.

— Вы далеко? — осторожно спросила она. — Мы стоим всего минуту. — Она поднесла часы близко к глазам. — Уже полминуты.

Вадим весело кивнул:

— Далеко. Обратно. Домой.

— Ну, вы даете, — проводница покрутила головой. — Среди ночи-то.

— Утюг оставил невыключенным, — серьезно пояснил Вадим. — Боюсь, как бы пожара не было. Прощайте, — он спрыгнул на колдобистый асфальт короткого перрона.

— Да, кстати, — обернулся он. Изумление в глазах проводницы до сих пор не исчезало. — Линейную милицию оповестили?

— Да, — проводница растерянно кивнула. — Конечно…

— Ну и славненько. — Вадим поднял руку со сжатым кулаком. — Счастливого пути вам.

Город совсем не изменился. Да и как он мог измениться — меньше суток ведь прошло, хотя Вадиму казалось, что отсутствовал он месяц, а то и два. Стремительны и деловиты были люди, настойчивы и нахальны автомобили. Так же шумно было и неспокойно.

Думал взять такси, но увидел длинную очередь, ужаснулся и побрел к автобусу. Втиснуться в салон автобуса не сумел — машину осаждала плотная монолитная толпа — и побрел пешком до другой остановки. Двигался машинально, бездумно глядя перед собой, и не заметил паркующийся у тротуара автомобиль, открывающуюся дверцу и выходящего из автомобиля мужчину. Поэтому ткнулся и неожиданно в его спину. Чертыхнулся, хотел сказать что-нибудь грубое и раздражительное, но когда тот повернулся, разом забыл придуманные слова. Спорыхин-старший смотрел на него пристально и изучающе. И губы его медленно растягивались в той самой, будто приклеенной резиновой улыбке. Лишь несколько секунд, как и тогда во дворе, всматривались они друг в друга, а потом отвели одновременно глаза и разошлись, каждый в свою сторону.

Пока Вадим добирался до дома, непрестанно лицо Спорыхина-старшего перед ним маячило, холеное, словно умело выстиранное и отглаженное. Острые, с морозцем серые глаза его рассматривали Вадима в упор, не мигая, и мешали сосредоточиться.

У дома, у подъезда уже с усилием отогнал он от себя это дурацкое болезненное видение, сказав себе, что сейчас уже все равно, докопается он до сути или нет. Скоро он все узнает, ему расскажут, если не все расскажут, то хоть немного, а остальное он сам домыслит.

В квартире было душно, пахло пылью, лежалой бумагой и застоявшимся табачным дымом. Он прошагал на кухню, достал сумку Можейкиной, бросил ее на стол, мрачно усмехнувшись, несколько секунд разглядывал — даже ведь и не открыл ее ни разу, — и пошел в комнату, к телефону. Не успел руку протянуть, как он звякнул деловито. И хоть тихий был у него голосок, Данин вздрогнул — так неожиданно в этой темной, тихой квартире подал он свой сигнал, Вадим положил руку на аппарат и, подобравшись, через секунду снял трубку.

— Вадим! Сколько сейчас времени? Ты где? — Ольга задавала глупые вопросы и, задавая их, почти кричала, это чувствовалось по напряженному ее голосу, но звучал он все равно тихо, слышимость была отвратительная.

— Сейчас половина четвертого, — сказал Вадим. — И я дома.

— Что? Я не слышу. Что случилось? Почему ты дал телеграмму? Я волнуюсь, слышишь, я ужасно волнуюсь…

— Все в порядке, — бодро сказал он. — Я уезжаю в командировку. Приезжайте недельки через две.

— Что-то еще произошло, Вадим? Да?

— С чего ты взяла?

— У тебя такой голос.

— У меня превосходный голос. Все, мне некогда. Прощай.

Прощай! Он сказал ей «прощай». Он никогда не произносил этого слова всерьез, только в шутку, только с усмешкой; он боялся его. А теперь вот сказал невольно, не раздумывая. Оно вырвалось, вылетело из его уст, само по себе. Значит, все, отступать некуда! Он быстро протянул руку к аппарату, но тот снова, во второй раз остановил его, зазвенев неожиданно, и Вадим даже почувствовал ладонью колебания воздуха вокруг него. Он сорвал трубку, поднес к уху, ответил. Тишина. «Я вас слушаю», — зло проговорил он. И по-прежнему тишина. А потом, через секунду, пульсирующие гудки. Вадим выругался про себя, нажал на рычажки и принялся набирать номер.

— Уваров. — Голос у оперативника был ровный, чуть притомленный.

— Это Данин, — с внезапной хрипотцой назвался Вадим. — Мне надо приехать. Необходимо поговорить.

— Хорошо, — с готовностью произнес Уваров. — Я вас жду.

С хмурым лицом он вышел на свет, на улицу, потому что хмуро и неприкаянно было на душе. Голубенькое такси бесшумно подкатило к тротуару и плавно притормозило возле него. Вадим подергал переднюю дверцу, она не открылась. Тогда он увидел руку шофера, которая приподняла кнопку замка на задней двери. Вадим щелкнул ручкой, заглянул в кабину и хотел сказать, куда ему надо, но не смог, так и остался с открытым ртом. На сиденье водителя, привалившись боком к спинке, сидел Витя-таксист и неуверенно, чуть морщась, смотрел на него. Данин отшатнулся невольно, но тут же уткнулся спиной во что-то. А потом все произошло невероятно быстро. Его ударили сзади чем-то твердым по копчику. «Коленом», — безучастно отметил Вадим, ойкнув от боли. Затем с силой толкнули в спину, и он повалился руками вперед, на засаленное, взвизгнувшее в ответ сиденье. Тотчас отворилась противоположная дверца, и мелькнули ноги в синих джинсах. Вадима ухватили за руку и заломили ее за спину. Вадим снова вскрикнул от боли, теперь уже громче, но никто, конечно, кроме сидящих в машине, его крика не услышал. Бесшумно выпала сумка из-за пазухи. Джинсовый присвистнул и быстро поднял ее с сиденья. Сумка мягко шлепнулась за головой у Вадима, у заднего обзорного стекла. Потом его опять пихнули справа, и кто-то, грузный и сопящий, повозясь, устроился рядом. Дверцы хлопнули выстрелами одна за другой, и машина лихо сорвалась с места. Инерцией всех прижало к спинке сиденья, и хватка соседа слева ослабла. Вадим повернул голову. Курьер. Чернявый. Курьер собственной персоной.

…Данин молча отвернулся. В зеркальце над лобовым стеклом он поймал взгляд Вити. По глазам его было видно, что таксист что-то сосредоточенно соображал, взвешивал, прикидывал. Ненависти или хотя бы недоброжелательности в его взгляде Вадим не уловил. Но ему было уже все равно.

— Эй, орлы, — впервые подал голос Витя, и звенел он тревогой. — А за нами хвост!

— Что?! — встрепенулся Курьер, но оборачиваться не стал — ученый. — Что ты мелешь? От испуга «глюки» начались?

Витя сплюнул в окно и проговорил ровно:

— Я раллист. Мастер спорта международного класса. Пятнадцать лет за рулем. Я дорогу знаю, как свою ладонь, и знаю, как тачки себя ведут, я каждого рулилу чую. Понял? Двенадцать восемьдесят четыре, «Жигули», красные, через машину за нами. Это хвост. Он пасет нас уже минут десять… Менты!

— Ты уверен? — И Курьер все-таки осторожно обернулся, глаза засуетились, забегали. — Надо уходить. Как? Мы же почти за городом.

И вправду, мелькали уже пыльные, приземистые домики с небольшими, заросшими зеленью участками.

— Вляпались — мрачно, сквозь зубы процедил Толстяк, что сидел справа, и, подумав немного, смачно выругался.

— Не каркай! — едва сдерживая ярость, проговорил Курьер. — Если они нас не повинтили сразу — значит, им надо только пропасти нас. Значит, надо отрываться, так?

— Или остановиться, — подал голос Вадим. Судорожная пляска в груди унялась.

— Или порешить тебя, — без всякого выражения внес свое предложение Толстяк.

— Давай, — спокойно согласился Вадим и не спеша повернулся к Толстяку.

Толстяк пожал плечами и, кряхтя, полез в карман.

— Заткнись ты наконец, ублюдок! — не выдержал Курьер.

Толстяк опять пожал плечами и вынул из кармана руку.

Данин уловил в зеркальце мелькнувшую на лице таксиста тоскливую усмешку.

— А ты умерь свою отвагу, герой, — устало посоветовал Курьер Данину. — Твои дружки далеко, а мы близко. Вот они мы, — он подергал пальцами свою куртку. — Потрогай…

Вадим не шелохнулся. Он вдруг подумал, что есть замечательный способ привлечь к себе внимание — что-нибудь такое сотворить возле первого встретившегося на пути поста ГАИ.

— Не гони, — попросил Курьер. Он сидел, вцепившись побелевшими пальцами в спинку водительского сиденья. — Не гони, — повторил он и, словно читая Вадимовы мысли, предупредил: — Скоро пост ГАИ. Объедем от греха подальше.

— Это как это мы объедем? — с ехидцей спросил Витя.

Курьер положил ему руку на плечо и, надавив на него, проговорил вкрадчиво:

— Через полкилометра съезд будет. Ты его прекрасно знаешь. Бывало, вместе ездили. Забывчивый стал.

— Верно, — без особого энтузиазма согласился Витя. — Запамятовал.

Машина резво ушла с мостовой, вздрогнула, въехав на неровный грунт, и помчалась по проселку.

— Теперь гони! — крикнул Курьер. — Что есть силы гони!

Загрохотали, забряцали всполошенно какие-то железки в автомобиле, завыл от натуги мотор. Данин оглянулся. Красные «Жигули» отстали теперь метров на триста. Автомобильчик подпрыгивал на ухабах, как детский резиновый мячик. Чья-то голова высунулась из кабины и мгновенно исчезла. И Данину показалось, что он узнал того, кто высовывался. Слишком приметным и запоминающимся был оперативник Петухов. Но откуда взялась милиция?

— Через пару километров параллельное шоссе, — крикнул, перекрывая шум, Курьер. — Уходи вправо.

— Сам знаю, — отозвался таксист.

Посветлело впереди, деревья поредели, а потом и вовсе расступились… У пересечения проселка с шоссе желтела «Волга» с надписью «ГАИ» на дверце.

— Че-рт! — заревел Курьер и хлопнул в сердцах по спинке сиденья.

— Надо останавливаться, — Виктор сбросил скорость. — Мы ничего не нарушили Проверят документы и отпустят.

— Ты рехнулся! Рехнулся! Не тормози! — Курьер вцепился таксисту в плечи и стал остервенело трясти его. — Этот тип не должен быть в городе, он вообще не должен быть! Шеф убьет меня!

«Тип» — это, наверно, я, догадался Вадим и с отстраненным недоумением подумал: «Отчего же такие страсти?»

Таксист передернул с силой плечами, вырвался из цепких пальцев Курьера, подался вперед, надавил на акселератор. Машина скакнула и стремительно помчалась по проселку. Не доезжая до милицейской «Волги», Витя резко свернул влево и погнал по густой траве. Вслед пронзительно запели свистки. Такси вылетело на шоссе. Курьер, громко выдохнув, обессиленно откинулся на спинку. Вот теперь можно. Локтями по глазам Курьеру и Толстяку Вадим бил одновременно. Те ойкнули в один голос, а он в это время уже ухватил обеими руками голову таксиста. Машина завихляла и беспомощно покатила под острым углом к обочине. И вот теперь Толстяк ударил ножом. Но теснота мешала ему размахнуться, и удар вышел несильным. Но все равно жестоким и болезненным. Вадим вскрикнул и отпустил руки. Толстяк снова замахнулся, и на сей раз закричал Витя:

— Не сметь, сволочь! Не сметь!

И резко дернул автомобиль вправо. Толстяк привалился к дверце, и нож выпал из его рук. Машина стала останавливаться. Курьер с истеричным, надсадным воплем накинулся на Витю и сжал пальцами его шею. Предоставленная опять самой себе машина на скорости выкатила на встречную полосу. Мелькнул в окне огромный КрАЗ. Безнадежно и слезливо заныли тормоза…, Вот и все, а ведь только-только себя разглядел, успел подумать Вадим.

А потом страшный удар, металлический лязг, сухой треск лопающегося стекла, чьи-то отчаянные вопли в темноте…

…Он подумал: сейчас проснусь — и проснулся. Солнце в упор светило на него через чистые стекла большого, почти во всю стену окна. Он удивился: у него в квартире нет таких окон. Разве он не дома? Ему стало не по себе, он хотел было повернуть голову, но острая и неожиданная боль пронзила правую часть головы, и плечо, и ногу, и он вскрикнул, тяжело и хрипло. А рядом, по правую руку, кто-то тоненько ойкнул в ответ и завозился возле него, и терпко и приятно пахнуло духами. Боль прошла так же внезапно, как и началась, и он заинтересованно подумал, кто бы это мог пахнуть такими замечательными духами. И увидел выплывающее справа лицо, сосредоточенное, свежее девичье лицо; из-под накрахмаленной белой шапочки солнечными завитушками выбегали волосы. Вадим закрыл глаза, морщась и вспоминая, потому что понял уже, что не дома он. Только вот где?

— Вам больно? — негромко спросили его. — Вы меня слышите? Вам больно?

Девушка бросила коротко: «Я сейчас!» — и исчезла из его поля зрения. Он пошарил глазами вокруг. И справа увидел длинную жердь штатива, прицепленную к нему стеклянную банку и тонкую резиновую трубку. Капельница, догадался Данин и в первый раз нахмурился. С ним, видимо, что-то серьезное, раз у кровати капельница. А он-то сначала подумал, что больно ему оттого, что отлежал шею и плечо. Значит, в больнице. Почему? И он попытался вспомнить.

— Мы арестовали не только Лео и его дружков, — говорил Уваров, сидя возле кровати. — Мы задержали еще и Спорыхина-старшего, и Можейкина, и еще несколько человек, вам неизвестных, — при этих словах Данин оторопело уставился на Уварова. — Можейкин и Спорыхин-отец — старые приятели, еще со студенческих лет. Можейкин был способным математиком, а потом стал довольно незаурядным экономистом. Спорыхин очень ценил его. И поэтому до последних дней держал его главным своим консультантом. Всю жизнь у Можейкина была одна страсть — нажива. О том, как она появилась у него, мы сейчас говорить не будем. Это уже дело следствия и суда. Я рассказываю лишь суть. Одним словом, защитив диссертацию, Можейкин не пошел работать ни в НИИ, ни на преподавательскую работу, а направил свои стопы на производство Работал на кожевенных, ювелирных Предприятиях. Чуете замашки? Один раз попал под следствие, но дело против него прекратили за недоказанностью. А вот восемь лет назад он вдруг круто изменил свою жизнь и устроился на спокойную преподавательскую работу в университет. А произошло вот что. Спорыхин, тогда уже начальник городского строительного треста, профессиональным чутьем уловил какие-то махинации с отчетностью у себя в тресте. Посоветовался с Можейкиным. Тот предложил свои услуги, чтобы негласно, без ревизоров и БХСС, провести проверку. Спорыхин согласился. Короче, Можейкин накопал там многое. Хищение, подлоги и так далее. Рассказал об этом Спорыхину и намекнул, что, если все вскроется, тот непременно сядет. Спорыхин страшно испугался. И тогда они с Можейкиным прижали тех четверых сотрудников, с которых вся эта преступная деятельность и началась, и, как говорится, вошли в долю. А доля была, я вам скажу, ой-ей-ей. По чистой случайности в это дело ввязался и Лео, его сын. Он знал о махинациях немного, но для того чтобы надолго посадить папашу, вполне достаточно. Когда Можейкин женился на Людмиле, то через некоторое время его жена стала любовницей Лео. Лео к тому времени уже прилично пил, то ли от страха, то ли еще от чего. И вот в тот день, с которого все и началось, Можейкина пришла на квартиру к Митрошке — Лео снимал там комнату для подобных встреч. Он был там с собутыльниками, уголовниками Ботовым и Сикорским. С некоторых пор, даже несмотря на беременность, Можейкина подумывала уйти от Лео — тот был деспотичен, жесток, неуправляем — и в тот вечер опрометчиво решила объясниться. Лео рассвирепел. Тогда Можейкина заявила, что если он будет чинить препятствия, она найдет на него управу. Это было последней каплей. Втроем они стали избивать женщину и все по животу норовили Потом успокоились, поели, выпили. А она тем временем на полу корчилась…

После всего Лео решил ее проводить. Они вышли на улицу. И опять начался скандал, который вы и услышали. Можейкина хотела скрыть свое знакомство с Лео сначала потому, что боялась, как бы не узнал об этом муж, который засыпал ее дорогими подарками, ну а во-вторых, потому, что Можейкин не раз ей говорил, что они со Спорыхиным одной веревочкой повязаны И случись что, оба в небытие канут разом Ну а потом, когда Спорыхин-старший и Можейкин прознали про все, ее попросту довели до сумасшествия, почва для этого была благодатная, запугали, как хотели запугать и вас. В свою очередь, Лео, узнав о том, что этим случаем занимается милиция, испугался, как когда-то его отец, и вышел к своему замечательному папаше с таким предложением: или ты любым способом меня выручаешь, или я закладываю тебя соответствующим органам. И Спорыхин-старший занялся этим делом. Но занялся неумело, как дилетант, у него же не было уголовного опыта Нанял каких-то подонков, чтобы запугивать вас и Можейкину, платил им прилично. Лео подключил к этому делу и своих дружков: Витю-таксиста, Ботова, длинного в кепке и Сикорского…

— Значит, чернявый, который был со мной в машине, и толстяк — это люди Спорыхина-старшего?

— Да. Кличка толстяка Еж, зовут Сигаев, Дмитрий Иванович, трижды судимый. А второй, Федоров, обыкновенный фарцовщик, прельстившийся большими деньгами…

— Теперь все понятно. — Вадим вдруг ощутил, как горят у него щеки и лоб от возбуждения.

— Ребята из БХСС, — продолжал Уваров, — давно копали под Спорыхина Когда мы вышли на Лео, то стали работать с ними в контакте

— А как вы вышли на Лео?

— Много трудились, — улыбнулся Уваров.

Вадим устал. Слишком много он узнал за сегодняшний день. Теперь надо было думать, долго думать. Ему захотелось остаться одному. Но что-то он еще не досказал Уварову, что-то такое, что бы заставило того отнестись к Вадиму хоть с крохотным сочувствием. Нестерпимо вдруг захотелось, чтобы Уваров его понял, чтобы хоть один человек его понял.

— Я хотел все рассказать, — неуверенно начал он. — Но не мог. Хотел, но не мог. Так вышло…

Уваров смотрел на него, и молчал, и не шевелился, застыл словно.

— Не смотрите на меня так, — сказал Данин. — Не смотрите!

— Выздоравливайте, — кивнул Уваров. И ушел, ступая так же мягко и едва слышно, как и тогда, когда вошел в палату.

Данин лежал некоторое время, отдыхая и стараясь не думать ни о чем. Потом открыл глаза и пробормотал еле слышно: «Как там сказал доктор, через два месяца встану… нет, сейчас встану!» — Крепко, до темноты в глазах стиснул зубы, глубоко вздохнул и начал осторожно приподниматься на ослабевших руках.