"Михаил Алексеев. Рыжонка " - читать интересную книгу автора

Разделение большой семьи, которую я и теперь еще мысленно называю
дедушкиной, произошло в двадцать пятом году. И оно было неотвратимым, это
разделение. И не только потому, что дедушкина пятистенка не могла поместить
стремительно увеличивающееся-ее население: три невестки, как бы вперегонки,
чуть ли не ежегодно "приносили" по ребенку, а случалось, и по два сразу.
Рекордсменкой была тетка Дарья, старшая сноха, которая к моменту раздела
успела дать жизнь семерым человеческим существам обоего пола. У моей матери
было четверо. У младшей снохи, тетки Фени, пока что две крохотных дочери, но
она, кажется, была на сносях, готовилась наградить дядю Пашку, своего не
очень-то трудолюбивого, избалованного с самого детства муженька. И когда
число душ вместе с внуками перевалило за второй десяток, достигло, так
сказать, критической отметки, когда неизбежно, как бы дедушка и его мать,
наша прабабушка, ни старались предотвратить эту неизбежность, затевались
поначалу слабые, а затем все набирающие силы и остроты стычки между снохами,
а вслед за ними и братьями,- вот тогда-то глава родовой артели и вынес
окончательное решение: пора. Пора разделяться.

Кажется, разумнее было бы это сделать на пяток лет раньше, но дедушка
ждал, когда "вырастут" посаженные им загодя два дома, чтобы в них могли
перебраться со своими женами и детьми старший и средний сыновья, Петр и
Николай. Младший, Павел, как водится в сельском миру, оставался в отцовском,
корневом, доме: ему надлежало не только унаследовать этот дом, но и покоить
старость овдовевшего отца, да еще и бабушки, Настасьи Хохлушки, которая,
кажется, и не собиралась перебираться на вечное поселение за гумны, где
находилось кладбище.

Могут спросить, а как понимать вот это: дедушка жДал, когда "вырастут"
посаженные им загодя два дома. Разве дома не строят, а выращивают, как,
скажем, тыквы или подсолнухи? Можно, оказывается, вырастить и дом, была бы
только на плечах твоих голова.
Как только у Михаила Николаевича (так звали дедушку, он был для меня и
дедушкой и тезкою вдвойне) вслед за единственной дочерью появились сыновья,
он изготовил несколько сотен ветляных колышков, а по осени вбил их в землю
на берегу никому не принадлежавшего лесного болота. Весною колышки очнулись,
ожили, на их нежной кожице проклюнулись зародыши ветвей, и эти последние
энергично, бурно устремились ввысь, по три, а то и более того стволов от
каждого колышка. И были эти, уже как бы самостоятельные, стволы так прямы и
стройны, будто чья-то невидимая, бережливая рука поддерживала их, не давая
прогнуться в ту или иную сторону. Не одна грачиная стая пыталась образовать
свою колонию на пышных вершинах молодых ветел, свить на них многоярусные
гнездовья, но дедушка следил, чтобы этого не случилось, отгонял подальше
крылатых крикливых пришельцев. Когда же какой-нибудь паре удавалось свить
гнездо, дедушка поручал старшему, наиболее отважному внуку вскарабкаться на
дерево и безжалостно разрушить птичье сооружение. Таким образом ветлы были
сохранены и через пятнадцать лет от роду уже имели полное право называться
строевыми. После этого они были спилены, отвезены в определенные заранее
места, там освобождены от лыка, то есть ошкурены, полежали года с два на
специальных подставках, высохли и приготовились к распиловке. Так из тонких,
малюсеньких колышков выросли сразу два дома. Оставалось лишь положить под